По следу единорога (Сказание наших ночей)

– Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, - холодно заметил детектив.

– Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.

– Например?

– Первым делом они выхолостили меня.

– И это придало тебе прыти?
– с сомнением поинтересовался Мэллори.

– Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, - с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох.
– Едва я оправился, меня вернули на ипподром.

– Может, им следовало испробовать шоры, - предположил Мэллори.

– Пробовали.

– Помогло?

– Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывался душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только.
– Он помедлил.
– Потом в ход пошли медикаменты.

– Запрещенные законом?

– Совершенно законные, - покачал головой Эогиппус.
– Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль.
– Он снова заржал.
– Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!

– Просто медленным, - подсказал Мэллори.

Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:

– Просто медленным.

– Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.

– Он был моим дядей, - сообщил Эогиппус.

– Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.

– Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле, - при этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение.
– А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет - бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, - он выдержал трагическую паузу, - но у меня просто не было способностей.

– И что же случилось?

– Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло, и он свалился.

– Твой тренер плохо затянул подпругу.

– Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше.
– Он помолчал.
– В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус - первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне - что-то от них.

– И давно это продолжается?

– Уже лет десять.

– Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь гдето на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.

– Так и есть, - подтвердил Эогиппус, - но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы, и от недели к неделе едва заметны.

– А как тебя занесло в Центральный парк?

– Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, - пояснил Эогиппус.
– Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.

– Только не говори, что ты возишь тележку!

– Нет, но здесь я живу в полном довольстве.

Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.

– О каком довольстве тут может быть речь?!
– изрек вороной.
– Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.

– Твои слова полны горечи, - заметил Мэллори.

– А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.

– Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, - указал детектив.

– Это потому, что очень немногие так же здоровы!
– огрызнулся конь.
– Я был бегуном целых шесть лет, и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.

– Прискорбно слышать.

– Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.

– Я?!
– удивился Мэллори.

– Я запомнил твое лицо на всю жизнь.

– Тогда прими мои извинения.

– Вот уж порадовал, - с упреком буркнул конь.

– На ипподроме я теряю контроль над собой, - смутился Мэллори.

– Только люди теряют контроль над собой на ипподроме. Лошади - никогда.

– Это не совсем так, - мягко вклинился в разговор Эогиппус.
– Бывают исключения.

– Назови хоть одно, - с вызовом потребовал вороной.

– Мне вспоминается Бандитка, - крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом.
– Она была без ума от ипподрома.
– Он обернулся к Мэллори.
– Вы хоть раз видели ее?

– Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.

– Лучшая кобылка всех времен без исключения, - непререкаемым тоном заявил Эогиппус.
– Она была впереди с первого шага до последнего.

– И была мертва шесть часов спустя, - добавил вороной.
– Последний шаг сломал ей ногу.

– Верно, - уныло согласился Эогиппус.
– В ту ночь я потерял целый дюйм.
– Он тряхнул гривой.
– Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранди.

– Гранди?
– оживился Мэллори.
– Что вам о нем известно?

– Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, - объявил Эогиппус.

– А зачем ему понадобилось красть единорога?
– продолжал Мэллори допрос.

– Кроме обычных резонов?

– Не знаю. А каковы обычные резоны?

– Ну, к примеру, хотя бы выкуп.

– Нет, - отрицательно повертел головой Мэллори, - он не предъявлял никаких требований.

– Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.

– А Гранди нужно состояние?

– Нет.

– А для чего еще годится единорог?

– Да почти ни для чего, - презрительно изрек вороной.

– При каких обстоятельствах он был похищен?
– поинтересовался Эогиппус.

– Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепреконом по имени Липучка Гиллеспи.