По ту сторону синих гор

– Почему раздетая на улицу вышла?
– наконец не выдержал он, и бровь эринейки удивлённо дёрнулась, словно подобный вопрос был здесь совершенно не к месту.

– Оэн, простите, - заискивающе пролепетала глупая Сигрид, тряся пуховым платком, который принести - принесла, а на плечи своей эль-манне так и не накинула.
– Это я виновата. Долго за шалью бегала.

Бьёрн испытывающе зыркнул на девчонку и перевёл взгляд на магичку. Та упрямо безмолвствовала, и от этого раздражение занозой засело где-то у него под рёбрами.

– Если она заболеет - с тебя спрошу!
– выдёргивая у Сигрид из рук платок и укутывая в него жену, рыкнул Бьёрн, не понимая, с чего вдруг его так задевает её молчание.

– Марш в дом! Обе!
– резко уронил он.

Оэн не ждал, что его приказ эринейка послушно выполнит. Думал, сейчас взбрыкнёт и ответит что-то в своей ядовитой манере. А потому, когда жена, гордо вскинув голову, спокойно прошла мимо него к двери мастерской, растерянно округлил глаза.

Что это с ней? Одумалась или наоборот - что-то задумала?

Проследив за тем, как девушка неторопливо поднялась по лестнице и вошла в дом, Бьёрн последовал за ней, и от его пристального внимания не укрылся брошенный на подоконник беглый взгляд эринейки. Проследив за ним, оэн обнаружил там статуэтку красногрудки, сидящей на сосновой шишке, и задумчиво нахмурился.

Эта фигурка у Бьёрна вышла лучше всех. Однажды в лесу он увидел, как птица нашла набитую орешками шишку и, взобравшись на неё, ловко потрошила свою находку. Картинка очень долго стояла у него перед глазами, как живая, оттого и поделка получилась такой настоящей. Даже Горд просил её для себя. Чего только взамен за неё не предлагал, только Бьёрн всё равно не отдал. Каждый раз, когда что-то мастерил, невольно посматривал на неё и усмехался. Она словно дарила ему вдохновение и какое-то внутреннее спокойствие.

Неудивительно, что эринейке деревянная птичка тоже понравилась. Любит она, похоже, птичек-то.

Проходя мимо окна, Бьёрн, не задумываясь снял оттуда свою поделку, но сделав несколько шагов, резко спрятал её за спину, устыдившись своего внезапного порыва.

Вот же дурак! И что он теперь с этой птичкой делать будет? Что скажет? Мол, на вот, жена, дарю? А вдруг она ей и даром не надо? Может, просто из любопытства на фигурку глянула.

Угрюмо озираясь по сторонам, Бьёрн молча шёл за девушками следом, досадуя, что как назло, деревянную птицу и оставить по дороге было негде.

А ещё Сигрид, будь она неладна, то и дело оглядывалась, как будто проверяла, идёт ли оэн за ней следом.

Оказавшись у порога спальни, Бьёрн глянул на неё так сурово, что девчонка испуганно попятилась, проблеяв что-то невразумительное: мол, если она пока не нужна эль-манне, то сбегает на кухню.

– Ступай!
– приказал ей Бьёрн с плохо скрываемым удовлетворением.
– Да скажи там, пусть на стол накроют. Скоро раад соберётся.

Сигрид через миг и след простыл, и оэн, быстро затворив за собой дверь, вновь наткнулся на колючий взгляд карих глаз супруги. Опять она пристально следила за каждым его движением, будто ждала нападения или удара в спину.

Никогда в жизни Бьёрн себя ещё не чувствовал себя так неуютно в собственной спальне, словно это не эринейка, а он был здесь чужим.

Простояв напротив неё в напряжённом молчании ещё немного, он резко выдохнул и, вытянув из-за спины руку с фигуркой, водрузил её на каминную полку, для пущей надёжности сурово гаркнув:

– Тут будет стоять!

Правая бровь эринейки изломленно взлетела вверх, а в глазах появилось какое- то насмешливое выражение, как если бы девушка мысленно назвала его непроходимым идиотом.

Тут Бьёрн был с ней согласен. Идиотом он и был. И что на него, спрашивается, нашло? Просто в эринейском дворце в комнатах было много разных украшений, вот он и подумал...

Впрочем, собственную комнату действительно следовало обустроить. Она была совершенно не приспособлена для совместного проживания с женщиной, поскольку Бьёрн приходил сюда только спать. И с тех пор, как погибла Иртра, вынес отсюда всю мебель, поделки и даже вышитые Алвой занавески с окон содрал, лишь бы глядя на них не вспоминать и не мучиться чувством неискупимой вины перед женщинами, которых обещал беречь и защищать.

Прочистив горло, Бьёрн тяжело вздохнул и произнёс:

– Если тебе что-то хочется поставить здесь из мебели - скажи, я принесу или сделаю.

Магичка упрямо молчала, и оэн, начиная раздражаться, вопрошающе стал перечислять:

– Стулья? Стол? Комод? Поставец?..

– Коклюшки, - внезапно выпалила девушка, и Бьёрн открыл рот и не смог его закрыть.

– Какие ещё «коклюшки», - оправившись от первоначального шока спросил он.

– Обычные! Чтобы кружева плести, - просто сразила его наповал магичка, потому что она - и кружева в голове Бьёрна не то что не укладывались, а и на расстоянии версты друг от друга не стояли.

Она это серьёзно?! Коклюшки?

Рассеянно почесав затылок, оэн пожал плечами и согласно кивнул:

– Ладно. Завтра вырежу. Это всё?

Напряжённо закусывая губу, словно желание попросить и гордость вели внутри неё яростную борьбу, девушка смотрела в камин на танцующее внутри него пламя, и Бьёрн, понимая, что она больше ничего не попросит, решил упростить ей задачу.

– Пойдёшь завтра утром со мной в мастерскую. У меня там несколько стульев новых стоит. Горд заказывал. Если понравятся - принесу, здесь поставлю, а ему потом другие сделаю. Да и в подсобке тоже новая мебель есть. Может, какая и приглянется. Ну, а если что-то особенное хочешь, то тогда нарисуй.

Эринейка резко вскинула голову, и холод в её глазах растаял, уступив место удивлению.

Она что же, полагала будто он ни чертить не умел, ни по рисункам что-либо создавать? Может, вообще безграмотным его считала?

Иррациональное чувство гнева желчью обожгло гортань, и Бьёрн язвительно выдал:

– А если не умеешь рисовать - опиши на словах, я за тебя это сделаю.

Оэн ожидал, что за ответом жена в карман не полезет и обязательно ужалит своим языком, но она вдруг побледнела, упрямо вздёрнула подбородок и выцедила:

– Спасибо, ничего особенного мне не надо!

Её левая рука сжалась в кулак, а пальцы правой странно задёргались, и Бьёрн слишком запоздало понял, что из-за рубцов и шрамов они просто не все гнутся. Она, вероятно, больше не могла рисовать. И вышло так, что его слова прозвучали как издёвка над её увечьем.