Подвиг

Грусть и отчаянiе лишь постепенно овладвали Ольгою Сергевной и она только черезъ нсколько дней ощутила, осознала и поняла, что такое — неутшное горе.

XV

Ольга Сергевна пришла въ воскресенье въ церковь рано, когда въ ней никого прихожанъ не было. Сторожъ, старикъ, «бывшiй» генералъ только что открылъ двери и медленно, шаркая слабыми ногами, ходилъ по церкви, стиралъ пыль и зажигалъ лампадки.

Посередин на сколоченномъ изъ досокъ широкомъ нало, покрытомъ чистымъ полотенцемъ, былъ поставленъ небольшой образъ Казанской Божiей Матери … Говорили: — чудотворный образъ. Его привезли вчера ко всенощной. Образъ былъ убранъ пучками нжныхъ блыхъ нарциссовъ. На нихъ были положены кисти розовыхъ маленькихъ вьющихся розочекъ. Несказанно нженъ, красивъ и двственно чистъ былъ отъ этихъ цвтовъ уборъ «Невсты Неневстной».

Ольга Сергевна подошла къ образу и опустилась на колни. Еще не склоняя головы, она оглянула церковь. Ей часто раньше представлялось, что это не настоящая церковь. Сейчасъ она поняла, что именно въ этой простот нищенски бдно убраннаго храма съ простымъ холщевымъ иконостасомъ, съ печатанными на бумаг образами и есть свидтельство, что здсь незримо присутствуетъ Господь. Именно это и есть настоящая церковь. Она создана не тщеславiемъ людскимъ, не отъ избытка и изобилiя, а отъ нищеты. Это лепта вдовицы, такъ благосклонно принятая Христомъ. Ее созидала глубокая вра. На нее давали, отказывая себ въ необходимомъ, украшать ее приходили люди, валившiеся съ ногъ отъ усталости посл дня, проведеннаго въ тяжкой, непосильной и непривычной работ.

Ольга Сергевна умилилась. Она нагнулась въ земномъ поклон передъ Матерью Бога и поняла, что Богъ ее услышитъ. Она хотла молиться, но почувствовала, что не можетъ молиться, не покаявшись. Она такъ была виновата передъ мужемъ и сыномъ.

«Онъ правъ … Онъ, а не я … И отступленiя «по стратегическимъ соображенiямъ» … А, если и точно такъ надо было? Нельзя было иначе? Почему онъ виноватъ, когда вс такъ длали. Такъ было надо …. Такъ было отъ Бога … Прости меня, Боже, Святая Матерь, попроси у Господа, Сына Твоего, мн прощенiе. И прiятiе революцiи … Какъ же онъ могъ не прiять ее, когда вс, и самъ Государь ее приняли? … Я … Я была не права. Господи прости меня. Георгiй, ты слышишь, прости меня… И теперь эти ихъ полковыя объединенiя, полковой музей, собранiя, — это служенiе Родин, а я только о себ и думала. Они себя забывали. Они отъ своего малаго личнаго отдавали иде … Они подлинно были герои. Господи, прости меня. Георгiй, ты слышишь, Георгiй, я… я была не права … Прости меня, Георгiй».

Она прижалась лбомъ къ полу, гд лежалъ маленькiй дешевый коврикъ и долго не разгибала спину. Она чувствовала боль въ поясниц. Эта боль ее радовала. Она приподняла голову, перекрестилась и подумала: — «и то, что Шура сталъ Мишелемъ Строговымъ, разв онъ виноватъ? Я не должна была его оставлять и, когда онъ вернулся, я должна была влiять на него … Я съ нимъ даже мало разговаривала. Все некогда …. Все устала … Раздражалъ онъ меня и не могла я съ нимъ спорить …. Шура, прости меня» …

Она, не поднимая головы, ощутила, какъ подл нея кто-то тихо опустился на колни. И она знала, что это была Лидiя Петровна. Она сквозь бгущiя мысли и молитвы слышала движенiе въ храм. Должно быть свщенникъ прошелъ въ алтарь, чтецъ на клирос шелестлъ листами книгъ. Запахъ ладана сталъ заглушать благоуханiе нарциссовъ. Раздували въ алтар кадило.

Ольга Сергевна, не вставая съ колнъ, выпрямилась. Большими, покрытыми слезною пленкой глазами она смотрла, какъ подл нея Парчевская убирала принесенными свжими, и все блыми, нарциссами образъ. Сзади Парчевской протянулась тоненькая худая ручка, и Ольга Сергевна по ней узнала — Анеля принесла пучекъ розъ. Было въ этомъ украшенiи цвтами образа что-то такое трогательное, красивое, удивительно милое и полное такой чистой вры, что Ольга Сергевна съ трудомъ удержала рыданiе.

Когда служба кончилась, Парчевская и Ферфаксова, подошли къ Ольг Сергевн. Он предлагали отслужить общую панихиду. Хотя общество и обязалось въ случа несчастiя платить пенсiю, но могло ли общество предвидть, что вс погибнутъ? У нихъ не было письменнаго контракта и какъ и гд искать съ общества, о которомъ он ничего не знали. Будущее было неизвстно и нужно было быть экономными.

— Милая, вы ничего не имете противъ, отслужить сообща, вы, Анеля и я сейчасъ скромненько и безъ пвчихъ панихиду по нашимъ погибшимъ, — сказала Лидiя Петровна.

— Конечно, конечно, — отвтила Ольга Сергевна. — Но, можетъ быть, это неправда. Газеты такъ много врутъ.

— Ахъ, милая, далъ бы Богъ! Но панихида и по живымъ, такъ говорятъ, никогда не повредитъ.

Въ опуствшей церкви он служили панихиду. Батюшка возносилъ моленiя проникновенно и красиво. Дiаконъ — Ольга Сергевна теперь совсмъ забыла, что онъ уланскiй штабсъ-ротмистръ, — плъ за хоръ, не всегда въ тонъ и не все врно, но съ такимъ чувствомъ, что Ольга Сергевна искренно и, уже не скрывая своихъ слезъ, плакала, и плакали съ нею Анеля и Лидiя Петровна.

Когда дiаконъ сладкимъ баскомъ заливался: «Бога никто же, вид нигд же, на Hero же ангельскiя не смютъ взирати», Ольга Сергевна чувствовала трепетъ во всемъ тл. Она не видла Бога, но ощущала всею душою своею Его незримое присутствiе и понимала, какъ она ошибалась, считая, что это не настоящее. Все: и

церковь и дiаконъ было именно настоящее, такое, какъ надо, угодное Богу.

Она шла домой съ поднятою головой, увренная, что Господь услышалъ ея молитвы и что вотъ сейчасъ, Онъ пошлетъ ей какое-то знаменiе и скажетъ ей, что самое ужасное, что можетъ быть въ жизни — уходъ человка близкаго навсегда, такъ что ужъ никогда и никакъ его и не увидишь, ее миновало.

Въ тупичк ихъ переулка она встртилась съ рдкимъ гостемъ виллы «Les Coccinelles» — почтальономъ. Онъ сказалъ, что у него для нея есть денежный переводъ, и вернулся съ нею на дачу.

Почтальонъ принесъ обусловленные пенсiонные тысячу франковъ за мужа и пятьсотъ за сына.

Ольга Сергевна приняла деньги, росписалась на карточк, дала почтальону на чай и, не отвчая на разспросы мамочки, прошла въ свою комнату. Ей надо было собраться съ мыслями.

Что все это значило?.. Они погибли … Но тогда что же значила и чего стоила ея молитва? Они не могли погибнуть … Общество выплачиваетъ пенсiи … Что же это за такое честное и богатое общество, не стсняющееся въ расходахъ и, безъ напоминанiя, безъ просьбъ, безъ суда платящее то, что обязалось, безъ писаннаго контракта? Если вс они погибли, такъ и концы въ воду. Кто же тогда платитъ? Это выходило совсмъ не по современному. Слишкомъ по старинному честно. He практично честно. А что если ея первая догадка была правильна и общество «Атлантида» совсмъ не кинематографическое общество, но общество политическое, и она получаетъ пенсiю за погубленныхъ людей … отъ большевиковъ … Большевики станутъ платить деньги за убитыхъ ими людей! О! Никогда!.. Ну, а если?.. Это нчто совсмъ непонятное, что-то врод пресловутаго «треста?»..

Ольга Сергевна вынула изъ сумочки деньги и пересмотрла ихъ. Ей пришла въ голову дикая мысль, что большевицкiя деньги должны быть особенныя. Но деньги были, какъ всегда деньги съ почты, — старенькiе, исколотые булавками, сотенные, пестрые, засаленные билеты и ничего въ нихъ страшнаго не было.

Но почему-то эти деньги укрпили зародившуюся въ Ольг Сергевн надежду, что ея мужъ и сынъ живы и увренность, что они похали на большое политическое дло, о которомъ надо молчать.

XVI

Леночка быстро сдружилась съ новой жилицей, Софи Земпель. Он стали «ами». Это трогало Леночку. По предложенiю Земпель он вмст здили въ Сорбонну, и Леночка, изъ пятаго въ десятое понимая то, что тамъ читалось, съ увлеченiемъ слушала самыя разнообразныя лекцiи. Она просвщалась въ Ассиро-Вавилонскомъ искусств, слушала о Португальской поэзiи, о банковскихъ операцiяхъ и разъ даже прослушала лекцiю о «кривыхъ второго порядка».

Эти лекцiи, все исключительно матерiалистическiя, — такой подборъ длала Софи Земпель, — говорили Леночк, что, если во Францiи и нтъ того богоборчества, которое она наблюдала въ совтской республик, то есть, пожалуй, еще худшее, игнорированiе, забвенiе Бога, отрицанiе надобности въ Немъ, въ Его помощи.

Наука все объясняла, наука до всего дошла и все собою покрывала.

Эта наука, безпорядочныя, безалаберныя лекцiи, прослушанныя Леночкой въ Сорбонн, упали на ея изуродованную душу, какъ дрожжи въ тсто. Въ ней произошелъ переломъ и создалась своя теорiя жизни и смерти, тоже своего рода «винтики», какiе были у Неонилы Львовны. Много способствовалъ этому и кинематографъ, посщаемый ею по вечерамъ. Она видла говорящiя тни на экран. И ей становилось страшно. Особенно жутко было, когда она знала, что артистъ или артистка, показываемые на экран, умерли. А она слышала ихъ голосъ, видла образъ, двигавшiйся по полотну. Она выходила въ толп изъ кинематографа, спшила на подземную дорогу, мчалась къ своему вокзалу, чтобы хать домой, а сама брезгливо жалась отъ людей. Ей казалось, что она чувствуетъ запахъ тлнiя ихъ тлъ, совсмъ, какъ тогда, когда она на салазкахъ везла полуразложившiйся трупъ матери, чтобы зарыть его на кладбищ города Троцка. Ей казалось, что жизни собственно и нтъ. Это не живые люди ее окружаютъ, но тни, какъ въ кинематограф. Людскiя тни прошли и проходятъ безконечными вереницами по улицамъ мiрового города, появляются и исчезаютъ. И вотъ тотъ, что только что, выходя изъ вагона, толкнулъ ее, онъ испарится въ ночномъ туман и исчезнетъ навсегда. Изъ какой-то гадкой слизи возникали люди и разваливались, распадались опять въ вонючую слизь. Эта мысль стала ее преслдовать и уже было не до миллiоновъ. Стало страшно жить.