Поэзия английского романтизма XIX века

1798

Бленхаймский бой Перевод Арк. Штейнберга

[216]

Закончив летним вечерком Чреду вседневных дел, Дед Каспар не своем крыльце На солнышке сидел; Резвилась внучка рядом с ним, А внук играл песком речным. Сестра увидела, что брат От речки мчится вскачь И катит нечто пред собой, Округлое, как мяч; Предмет, округлый, словно мяч, Он откопал и мчится вскачь. Дед Каспар в руки взял предмет, Вздохнул и молвил так: «Знать, череп этот потерял Какой-нибудь бедняк, Сложивший голову свою В победном, памятном бою. В земле немало черепов Покоится вокруг; Частенько выгребает их Из борозды мой плуг. Ведь много тысяч полегло В бою, прославленном зело!» «Что ж там случилось? — молвил внук, — Я, право, не пойму!» И внучка, заглядевшись, ждет: «Скажи мне — почему Солдаты на полях войны Друг друга убивать должны!» «Поверг француза, — дед вскричал, — Британец в той войне, Но почему они дрались, Отнюдь не ясно мне, Хоть все твердят наперебой, Что это был победный бой! Отец мой жил вблизи реки, В Бленхайме, в те года; Солдаты дом его сожгли, И он бежал тогда, Бежал с ребенком и женой Из нашей местности родной. Округу всю огонь и меч Очистили дотла, А рожениц и малышей Погибло без числа; Но так кончается любой Прославленный, победный бой. Такого не было досель! Струили, говорят, Десятки тысяч мертвецов Невыразимый смрад, Но так кончается любой Прославленный, победный бой! И герцог Мальборо и принц Евгений выше всех Превознеслись!» — «Но этот бой — Злодейство, страшный грех!» — Сказала внучка. «Вовсе нет! Он был победой» — молвил дед. «Увенчан герцог за разгром Несметных вражьих сил!» «Чего ж хорошего они Добились?» — внук спросил. «Не знаю, мальчик; бог с тобой! Но это был победный бой!»

216

Бленхаймский бой. — Стихотворение написано в Уэстбери, впервые опубликовано в «Морнинг пост» 9 августа 1798 года.

Бленхайм(Блиндхайм) — деревня в Баварии, недалеко от Гохштедта. Бленхаймский бой — иначе называемый битвой при Гохштедте, состоялся 13 августа 1704 г.; это был один из эпизодов так называемой «Войны за испанское наследство». В этом бою пятидесятидвухтысячные англо-австрийские войска под командованием герцога Мальборо (Мальбрука) и принца Франца-Евгения Савойского разбили французов и баварцев, взяв одиннадцать тысяч пленных.

1798

Суд божий над епископом Перевод В. А. Жуковского

[217]

Были и лето и осень дождливы; Были потоплены пажити, нивы; Хлеб на полях не созрел и пропал; Сделался голод; народ умирал. Но у епископа милостью неба Полны амбары огромные хлеба; Жито сберег прошлогоднее он: Был осторожен епископ Гаттон [218] . Рвутся толпой и голодный и нищий В двери епископа, требуя пищи; Скуп и жесток был епископ Гаттон: Общей бедою не тронулся он. Слушать их вопли ему надоело; Вот он решился на страшное дело: Бедных из ближних и дальних сторон, Слышно, скликает епископ Гаттон. «Дожили мы до нежданного чуда: Вынул епископ добро из-под спуда; Бедных к себе на пирушку зовет», — Так говорил изумленный народ. К сроку собралися званые гости, Бледные, чахлые, кожа да кости; Старый, огромный сарай отворен: В нем угостит их епископ Гаттоп. Вот уж столпились под кровлей сарая Все пришлецы из окружного края… Как же их принял епископ Гаттон? Был им сарай и с гостями сожжен. Глядя епископ на пепел пожарный, Думает: «Будут мне все благодарны; Разом избавил я шуткой моей Край наш голодный от жадных мышей». В замок епископ к себе возвратился, Ужинать сел, пировал, веселился, Спал, как невинный, и снов не видал… Правда! но боле с тех пор он не спал. Утром он входит в покой, где висели Предков портреты, и видит, что съели Мыши его живописный портрет, Так, что холстины и признака нет. Он обомлел; он от страха чуть дышит… Вдруг он чудесную ведомость слышит: «Наша округа мышами полна, В житницах съеден весь хлеб до зерна». Вот и другое в ушах загремело: «Бог на тебя за вчерашнее дело! Крепкий твой замок, епископ Гаттон, Мыши со всех осаждают сторон». Ход был до Рейна от замка подземный; В страхе епископ дорогою темной К берегу выйти из замка спешит: «В Рейнской башне спасусь» (говорит). Башня из реинских вод подымалась; Издали острым утесом казалась, Грозно из пены торчащим, она; Стены кругом ограждала волна. В легкую лодку епископ садится; К башне причалил, дверь запер и мчится Вверх по гранитным крутым ступеням; В страхе один затворился он там. Стены из стали казалися слиты, Были решетками окна забиты, Ставни чугунные, каменный свод, Дверью железною запертый вход. Узник не знает, куда приютиться; На пол, зажмурив глаза, он ложится… Вдруг он испуган стенаньем глухим: Вспыхнули ярко два глаза над ним. Смотрит он… кошка сидит и мяучит; Голос тот грешника давит и мучит; Мечется кошка; невесело ей: Чует она приближенье мышей. Пал на колени епископ и криком Бога зовет в исступлении диком. Воет преступник… а мыши плывут… Ближе и ближе… доплыли… ползут. Вот уж ему в расстоянии близком Слышно, как лезут с роптаньем и писком; Слышно, как стену их лапки скребут; Слышно, как камень их зубы грызут. Вдруг ворвались неизбежные звери; Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери, Спереди, сзади, с боков, с высоты… Что тут, епископ, почувствовал ты? Зубы об камни они навострили, Грешнику в кости их жадно впустили, Весь по суставам раздернут был он… Так был наказан епископ Гаттон.

217

Суд божий над епископом. — Стихотворение написано в Уэстбери, опубликовано в «Морнинг пост» 27 ноября 1799 года.

218

Гаттон, (850?—913) — архиепископ Майнца с 891 г.; регент-правитель Германии в 899–911 годах; существуют легенды о его невероятной жестокости и подлости.

1799

Король крокодилов Перевод Ю. Петрова

[219]

1

«О Женщина, что означает твой крик? Что сделало бледным и скорбным лик? Скажи, почему ты бредешь без фаты И бьешь себя в грудь так неистово ты?» «О, горе мне, умер бесценный мой сын, Отрадой души моей был он один, Фату разорвала в смятении я, Душа осиротела моя. О, горе мне, сын мой безвинно убит, И ярость во мне, не стихая, кипит! К реке по тропе он спокойно сходил, А там затаился злодей-крокодил. О, горе мне, мальчик не чуял беды, К реке он спустился напиться воды, Но подлый убийца из-за куста Свалил его наземь ударом хвоста. Возьми меня в лодку, помощником будь, Пешком одолеть не под силу мне путь: На Остров меня отвези, молю, К их крокодильему Королю. Крокодилополь [220] заброшен — там Он уже более не султан, И все-то владенье его — река Около Острова Тростника. Там дни он проводит в рвенье святом — Молитвою занят он и постом, На все благодать изливая окрест, Возвышенный, кроткий, людей он не ест. Душа его благостна и чиста, И страшного нет у него хвоста, Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать, — Но уши есть, чтоб речам внимать. Ему я пожалуюсь — и Властелин Узнает, как подло убит мой сын. Он добрый, он мудрый, он чтит закон, И кровь убийцы отдаст мне он!» Но Лодочник так ей сказал в ответ: «Нет, Женщина, я не поеду, нет, Ведь мне — хоть меня ты озолоти! — К Царю этих гадов невмочь подойти!» «Так дай мне челнок твой, и в челноке Сама я к нему поплыву по реке, Никто не свернет меня, говорю, С дороги к могущественному Царю! Он добрый, он мудрый, он чтит закон, И кровью за кровь возместит мне он; Он весь — воплощенные Сила и Честь, И он совершит справедливую месть!» И вот садится она в челнок, И быстрый поток ее вниз повлек, И челн, хоть дорога была далека, Принес ее к Острову Тростника. Там благостный, тихий, как старый монах, Высиживал яйца почтенный монарх, Бросая порой отеческий взгляд На лежбище Принцев-крокодилят. Вот время пришло пред Владыкой предстать — Всем телом трясется упрямая Мать, Поскольку Царя Крокодилов вид От века людские сердца леденит. Она говорит: «О Король Королей! Ты чадолюбив — и меня пожалей: Погиб мой ребенок, отрада моя, От этой потери в неистовстве я. Твой подданный мальчика съел моего, О, выдай убийцу, отдай мне его! Молю, отомстить мне за сына позволь, Лишь это меня успокоит, Король! О Сир! Твоя жизнь и светла и чиста, И страшного нет у тебя хвоста, Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать, Но уши есть, чтобы речам внимать». «Отлично, — сказал ей Король-крокодил И глазки свои на нее устремил, — Сказала ты правильно, спору нет, Но все же неполон такой портрет: Да, нету хвоста, чтобы им убивать, Да, уши есть, чтобы мольбам внимать, Но также есть зубы, что ведомо всем, — И я тебя, добрая женщина, съем».

219

Король крокодилов. — Баллада написана, по всей видимости, в 1799 году, опубликована в 1837 году.

220

Крокодилополь— греческое название двух древнеегипетских городов (в Фаюме и в Верхнем Египте), бывших центром почитания бога-крокодила Собека; в конце XVIII в. путешественники отмечали почитание крокодилов у мусульман Верхнего Египта.

2

Но злость Короля и его хвастовство Причиною стали несчастий его; В ответ на жестокость — тирану урок: Хвалиться зубами бывает не впрок. «Меня, беззащитную женщину — съесть?!» И мигом, презрев августейшую честь, За туловище ухватив хвастуна, Стащила с яиц самодержца она. Да, способ для мести на диво был прост: Король неуклюж был, затем что бесхвост, К тому же жена Короля Без Хвоста Прогулкой по Нилу была занята. И Женщина принцев поймала в песке, Зажала по отпрыску в каждой руке И быстро воткнула, страшна и сильна, В пасть первого морду второго она. Прием был удачен, хотя и жесток, Три пары она побросала в челнок И вспять поспешила дорогой прямой, Ведущей к родному селенью, домой… …И вот Королева глядит, возвратясь: Все яйца разбиты и втоптаны в грязь, И принцев-наследников нет шестерых — На зов не ответил никто из них. Беседа не слишком приятной потом Была между нею и Королем: «Отец нерадивый!» — кричала она, А он: «Ты поменьше бы шлялась, жена!» И все ж он решил помолчать — потому, Что спорить невыгодно было ему: Ведь были у дамы и хвост и язык, Терпеть он и то и другое привык. И он, рассудив, предпочел онеметь, Чтоб дела с супружьим хвостом не иметь. Но руганью — даже царей и цариц! — Увы, не починишь разбитых яиц… …Тем временем Женщина рада была, Что жизнь сберегла и покой обрела: Сама, не дождавшись подмоги других, Взяла она за одного — шестерых! «Аллах справедлив!» — так соседу сосед Твердил, оценив поминальный обед, И все соглашались, что месть — хоть куда: Юные принцы — на славу еда!

1799

Ингкапский риф Перевод Арк. Штейнберга

[221]

Полный штиль, бездыханный покой; Корабль застыл на глади морской; Не веет в его паруса небосвод, И киль недвижен в глубинах вод. Беззвучно через Ингкапский риф Ленивые волны катит прилив; Чуть горбясь, они продолжают путь, Не в силах колокол буя качнуть. Тот колокол Абербротокский аббат Воздвиг, чтоб гудел над морем набат В жестокий шторм, скрывающий риф Развихренной пляской пенистых грив. Тогда мореходы, заслышав звон, Поймут, где грозный риф затаен, И, ускользнув от смертной беды, Аббата благословят за труды. Весело солнце светило с утра, Радость сулила дневная пора; Чайки, вопя, облетали бриг, Бодро звучал их нестройный крик. Вышел на спардек сэр Ральф, пират, Остановил на бакане взгляд; Чувствуя вешнего дня благодать, Начал игриво петь и свистать, Но замышлял дурные дела: Радость пирата — злобной была! Не отводя от бакана глаз, Шлюпку спустить он отдал приказ: «Курс на Ингкапский держите риф! Взбучим святошу, к рифу приплыв». Спущена шлюпка, гребцы налегли; Бакан аббата маячит вдали. К бую причалил сэр Ральф, пират, И, перевесясь, разрезал канат. Колокол булькнул и был таков, Взвился и лопнул рой пузырьков… Молвил сэр Ральф: «Не дождаться уже Благословений аббату-ханже!» Плавая долгие годы подряд, Много добра награбил пират, Он повернул обратно свой бриг И берегов Шотландских достиг. Плотно туман простерся сплошной, Солнце укрыто густой пеленой, Резкий ветрило весь день задувал — Знай, не зевай, ворочай штурвал! К ночи утихло, дождь моросил, И паруса повисли без сил. Людям земля в темноте не видна… Молвил пират: «Скоро выйдет луна». «Братцы! — воскликнул один моряк, — Близкий прибой ревет сквозь мрак! Где мы находимся — мне невдомек; Колокол нам бы очень помог! Звона, увы, не слыхать, как назло». В полный штиль их теченьем несло. «Господи! Это Ингкапский риф!» Грянул удар, обшивку пробив. Волосы рвет сэр Ральф, пират, Прокляв себя, призывает ад. В трюм вторгаются волны, и вот, Судно уходит в глубины вод. Но, трепеща, средь предсмертных мук, Слышит пират ужасающий звук, Словно трезвонит по нем Сатана В колокол Ингкапский со дна.

221

Ингкапский риф. — Баллада написана в Бристоле, впервые опубликована в «Морнинг пост» 19 октября 1803 года. Сюжет взят из «Заметок о Шотландии» Стоддарда. Ингкапский риф расположен у островка Мэй в Северном море близ шотландских берегов; в средние века остров был одним из оплотов христианства; по легенде, на нем в IX веке был убит датчанами святой Адриан.

1803

Дж. Тигель. Эдинбургский замок со стороны Грасмаркита

(из иллюстраций к произведениям Вальтера Скотта).

Гравюра по рисунку Т.-М. Ричардсона.

Королева Урака и пять мучеников Перевод В. А. Жуковского

[222]

Пять чернецов в далекий путь идут; Но им назад уже не возвратиться; В отечестве им боле не молиться; Они конец меж нехристей найдут. И с набожной Уракой-королевой, Собравшись в путь, прощаются они: «Ты нас в своих молитвах помяни, А над тобой Христос с пречистой девой! Послушай, три пророчества тебе Мы, отходя, на память оставляем; То суд небесный, он неизменяем; Смирись, своей покорствуя судьбе. В Марокке мы за веру нашей кровью Омоем землю, там в последний час Прославим мы того, кто сам за нас Мучение приял с такой любовью. В Коимбру [223] наши грешные тела Перенесут: на то святая воля, Дабы смиренных мучеников доля Для христиан спасением была. И тот, кто первый наши гробы встретит Из вас двоих, король иль ты, умрет В ту ночь: наутро новый день взойдет, Его ж очей он боле не осветит. Прости же, королева, бог с тобой! Вседневно за тебя молиться станем, Пока мы живы; и тебя помянем В ту ночь, когда конец настанет твой». Пять чернецов, один после другова Благословив ее, в свой путь пошли И в Африку смиренно понесли Небесный дар учения Христова. «Король Альфонзо, знает ли что свет О чернецах? Какая их судьбина? Приял ли ум царя Мирамолина Ученье их? Или уже их нет?» «Свершилося великое их дело: В небесную они вступили дверь; Пред господом стоят они теперь В венце, в одежде мучеников белой. А их тела, под зноем, под дождем, Лежат в пыли, истерзаны мученьем; И верные почтить их погребеньем Не смеют, трепеща перед царем». «Король Альфонзо, из земли далекой Какая нам о мучениках весть? Оказана ль им погребенья честь? Смягчился ли Мирамолин жестокий?» «Свирепый мавр хотел, чтоб их тела Без погребенья честного истлели, Чтоб расклевал их вран иль псы их съели, Чтоб их костей земля не приняла. Но божии там молнии пылали; Но божий гром всечасно падал там; К почиющим в нетлении телам Ни пес, ни вран коснуться не дерзали. Мирамолин, сим чудом поражен, Подумал: нам такие страшны гости. И Педро, брат мой, взял святые кости; Уж на пути в Коимбре с ними он». Все алтари коимбрские цветами И тканями богатыми блестят; Все улицы коимбрские кипят Шумящими, веселыми толпами. Звонят в колокола, кадят, поют; Священники и рыцари в собранье; Готово все начать торжествованье, Лишь короля и королеву ждут. «Пойдем, жена моя Урана, время! Нас ждут; собрался весь духовный чин». «Поди, король Альфонзо, ты один, Я чувствую болезни тяжкой бремя». «Но мощи мучеников исцелят Твою болезнь в единое мгновенье: За прежнее твое благоволенье Они теперь тебя вознаградят. Пойдем же им во сретение с ходом; Не замедляй процессии святой; То будет грех и стыд для нас с тобой, Когда мощей не встретим мы с народом». На белого коня тогда она Садится; с ней король; они за ходом Тихонько едут; все кипит народом; Дорога вся как цепь людей одна. «Король Альфонзо, назади со мною Не оставайся ты; спеши вперед, Чтоб первому, предупредя народ, Почтить святых угодников мольбою. Меня всех сил лишает мой недуг, И нужен мне хоть миг отдохновенья; Последую тебе без замедленья… Спеши ж вперед со свитою, мой друг». Немедленно король коню дал шпоры И поскакал со свитою вперед; Уж назади остался весь народ, Уж вдалеке их потеряли взоры. Вдруг дикий вепрь им путь перебежал. «Лови! лови!» (к своим нетерпеливый Кричит король) — и конь его ретивый Через поля за вепрем поскакал. И вепря он гоняет. Той порою Медлительно во сретенье мощей Идет Урака с свитою своей, И весь народ валит за ней толпою. И вдалеке представился им ход: Идут, поют, несут святые раки; Уже они пред взорами Ураки, И с нею в прах простерся весь народ. Но где ж король?.. Увы! Урака плачет: Исполниться пророчеству над ней! И вот, глядит… со свитою своей, Оконча лов, король Альфонзо скачет. «Угодники святые, за меня Вступитеся! (она гласит, рыдая) Мне помоги, о дева пресвятая, В последний час решительного дня». И в этот день в Коимбре все ликует; Народ поет; все улицы шумят; Нерадостен лишь королевин взгляд; На празднике одна она тоскует. Проходит день, и праздник замолчал; На западе давно уж потемнело; На улицах Коимбры опустело; И тихо час полночный наступал. И в этот час во храме том, где раки Угодников стояли, был монах: Святым мощам молился он в слезах; То был смиренный духовник Ураки. Он молится… вдруг час полночный бьет; И поражен чудесным он виденьем; Он видит: в храм с молитвой, с тихим пеньем Толпа гостей таинственных идет. В суровые одеты власяницы, Веревкою обвязаны простой; Но блеск от них исходит неземной, И светятся преображенны лицы. И в сонме том блистательней других Являлися пять иноков, как братья; Казалось, кровь их покрывала платья, И ветви пальм в руках сияли их. И тот, кто вел пришельцев незнакомых, Казалось, был еще земли жилец; Но и над ним горел лучей венец, Как над святой главою им ведомых. Пред алтарем они, устроясь в ряд, Запели гимн торжественно-печальный: Казалося, свершали погребальный За упокой души они обряд. «Скажите, кто вы? (чудом изумленный Спросил святых пришельцев духовник) О ком поет ваш погребальный лик? О чьей душе вы молитесь блаженной?» «Угодников святых ты слышишь глас; Мы братья их, пять чернецов смиренных: Сопричтены за муки в лик блаженных; Отец Франциск [224] живой предводит нас. Исполнили мы королеве данный Обет: ее теперь возьмет земля; Поди отсель, уведомь короля О том, чему ты зритель был избранный». И скрылось все… Оставив храм, чернец Спешит к Альфонзу с вестию печальной… Вдруг тяжко звон раздался погребальный: Он королевин возвестил конец.

222

Королева Урака и пять мучеников. — Баллада написана в Бристоле, опубликована в «Морнинг пост» 1 сентября 1803 года. Положенная в основу стихотворения легенда заимствована из хроники правления португальского короля Альфонса Второго (1185–1223; в переводе Жуковского — Альфонзо) и «Серафической истории» Мануэля да Эсперанца. Обращение к португальской истории для Саути далеко не случайно: он бывал в Португалии в 1795–1796 и 1800–1801 годах, опубликовал «Письма из Испании и Португалии», «Историю Бразилии» и др.

223

Коимбра— первая столица Португальского королевства.

224

Отец Франциск— святой Франциск Ассизский (1182–1226) — основатель нищенствующего монашеского ордена францисканцев (миноритов); согласно оригиналу, пять мучеников принадлежали этому ордену.

1815–1816

ТОМАС МУР

ИЗ «ЮНОШЕСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ» (1801)

[225]

Ночные думы Перевод А. Голембы

Как часто сонмы черных туч Хотят затмить стеной Застенчивый и робкий луч В угрюмой мгле ночной. Так заблуждений суета Язвит в земном пути Того, чья тихая мечта Легко во мглу сойти.

225

Цикл «Юношеские стихотворения»в основном опубликован в 1801 году в сборнике «Стихотворения покойного Томаса Литтла».

Отраженье в море Перевод А. Голембы

Ты погляди, как под луной Кипит и пенится волна И как, объята тишиной, Потом смиряется она. Вот так, среди житейских вод, Игрушка радостей и бед, Мгновенно смертный промелькнет, Чтоб кануть зыбким волнам вслед.

К….. («Не надо слов: все так понятно…») Перевод А. Ибрагимова

[226]

Не надо слов: все так понятно. Нас истомил взаимный плен. Я сердце шлю тебе обратно, А ты верни мое взамен. Мы знали в полной мере счастье. Пора расторгнуть узы сна: Мрачна, как зимнее ненастье, Была бы вечная весна. Я слышу снова зов скитаний. Но — верь — я не ищу иной Подруги — преданней, желанней: Прельщен я только новизной. Итак, приют любви покинем И, разлучась, пойдем с тобой, Не отягчеппые уныньем, Ты — той,я — этоютропой. В короткой вспышке страсти ярой Не пострадал никто из нас: Ты не утратила ни чары, Ничуть мой пламень не угас. Не опалили поцелуи Лиловый розан губ твоих, И сладость сохранил былую Твой вздох, мечтателен и тих. Прощай! Когда любовь другая К себе скитальца призовет, — Минувшего не отвергая, Шепну я (знаю наперед): «Был много ярче твой румянец, Чем этот, бледный, неживой, Твой взгляд, и влагой притуманясь, Сиял яснее синевой». Прощай! Всему конец. Отныне Меж нами — отчужденья лед. Другой в ликующей гордыне Твой стан руками оплетет. Но, вспоминая все, что было, Ты вдруг поймешь, печаль гоня, — В нем нет и половины пыла, Переполнявшего меня.

226

К… — Стихотворение существует во множестве вариантов.

ПОСЛАНИЯ, ОДЫ И ДРУГИЕ СТИХИ (1806)

[227]

Баллада Озеро Унылой Топи Перевод З. Морозкиной

[228]

Написано в Норфольке, Вирджиния

Рассказывают о юноше, который потерял разум из-за того, что возлюбленная его умерла, и потом исчез из среды друзей; после этого о нем никогда уже не слышали. Так как он нередко говорил в бреду, будто девушка не умерла, а ушла к Унылой Топи, то предполагали, что он отправился скитаться в эти мрачные дебри и умер с голоду или погиб в одной из страшных трясин.

227

Послания, оды и другие стихи —Сборник опубликован в 1806 году.

228

Баллада. Озеро Унылой Топи. — Опубликована в цикле «Стихи, относящиеся к Америке». В 1803–1804 годах Томас Мур побывал в США. Большая Унылая Топь расположена в десяти — двенадцати милях от Норфолка, в штате Виргиния.

«Для горячей и верной души холодна Могила была, как лед. К Унылой Топи ушла она И всю ночь в огнях светляков одна В каноэ белом гребет. Я скоро увижу ее светляков, Услышу всплески весла, И мы будем вдвоем, а при звуке шагов Я найду ей в ветвях кипариса кров, Чтобы смерть ее не нашла». Унылую Топь отыскать спеша, Он уходит, и путь тяжел: Сквозь густой можжевельник, сквозь лес камыша, По болотам, где змеи плодятся, киша, Где еще никто не прошел. И когда, от усталости сам не свой, Он пытался сомкнуть глаза, Его осыпала жгучей росой И точила по капле слезу за слезой Несущая смерть лоза. А рядом в кустах шевелилось зверье, Над ухом шипела змея. Но он пробуждался, твердя свое: «О, скоро ли в белом каноэ ее На озере встречу я?» Он к озеру вышел. Сверкнул и погас В вышине метеор золотой. Он сказал: «Вот любовь моя! В добрый час!» И окликнуло эхо ее сто раз Над тусклой ночной водой. Из коры берез он сделал челнок И отплыл от берега прочь. Вдаль, вдаль его след метеора влек. Были тучи темны, и ветер жесток, И его поглотила ночь. Но индейцы-охотники, верно, не лгут, Что в глухую ночь без луны На озере видны то там, то тут Эти двое, что в белом каноэ гребут, Светляками озарены.