Поэзия Латинской Америки

«Право, не скажу, сеньор»

О индеец смуглоликий, выйди на порог из дома, на вопрос ответь скорее, брошенный тебе в упор: «Дашь ли мне воды напиться? Приютишь ли, обогреешь, хлебом досыта накормишь?» «Право, не скажу, сеньор». Вижу я: в поту кровавом пашешь ты скупую землю, ею же богач владеет, алчный и жестокий вор, неужели ты не знаешь, что тебя земли лишили, что она — твоя от веку? «Право, не скажу, сеньор». О индеец молчаливый, отчего так смотришь хмуро, что за мысли мозг твой точат тяготам наперекор? Отчего молчишь упрямо? Что ты ищешь в жизни сирой? И о чем ты молишь бога? «Право, не скажу, сеньор». Непостижный и прекрасный отпрыск древнего народа, ты равно невозмутимо радостные дни встречаешь, боль, страданья и позор, ты величествен, как Анды, и не жалостным смиреньем — мудрым безучастьем к жизни да стоической гордыней светится твой мрачный взор. Мы с тобой по крови братья, когда меня призвал бы сам господь и так спросил бы: «Что милей — венок лавровый иль из терниев убор? Утешающие песни или стих, налитый желчью?» Я, как ты, ему б ответил: «Право, не скажу, сеньор!)

Осенняя ночь

Луна висит, как стертая монета, над озера холодным серебром, укрыв на время куколку рассвета в смоляно-черном коконе ночном. Луна задернулась вуалью мглистой, рыдает ветер, залетев в овраг, поигрывает ивой многолистой, колышет влажный, непроглядный мрак. Все пуще дождь, и капли наудачу кропят кустарник и цветы в полях, и кажется, что это звезды плачут, пылавшие в озерных хрусталях. Вот капля падает на лист разлатый, ползет по жилкам, зыблется, дрожит, чтобы потом алмазом в три карата сорваться в ночь и землю освежить. Лишь изредка, как грохот барабанный, вплетется гром в мелодию воды, одевшей нежно пеленой стеклянной ажурные октябрьские сады. Узорны сучья в тишине беззвездной, а там, вдали, сквозь листьев кутерьму, рукою черной, пагубной и грозной нас манит ночь в клубящуюся тьму.

Песня на горной дороге

Чернела ночная дорога, и всполохи молний взрывали кромешную темень в Андах, я ехал змеящейся тропкой на жеребце норовистом. Копыта стучали дробно, стеклянно сверкали брызги разметанных сонных луж, гудели свирепым оркестром мильоны жужжащих мошек… Внезапно на фоне сельвы, задумчивой, темно-синей, взметнулась горстка огней искрящимся роем осиным. Гостиница! В нетерпенье я лошадь хлыстом ударил, она встрепенулась, и воздух пронзила приветливым ржаньем. А сельва, как будто поняв, в чем дело, ночной концерт оборвала и словно похолодела. И тут чей-то женский голос, щемящий, чистый и низкий, ко мне долетел внезапно из этой гостиницы близкой. Женщина пела. Мелодия, медлительная и простая, лилась протяжно, как вздох… Казалось, что этой песне нет ни конца, ни края. Дремали колючие горы в ночной тишине горячей, а я все слушал, как льется напев безыскусно-бродячий, как будто из жизни другой звучала та песня простая И я натянул поводья, слова разобрать пытаясь. «Мужчины приходят ночью, утром от нас уходят…» Другой, тоже женский голос, сливаясь с первым в дуэт, запел тоскливо и нежно, заканчивая куплет: «Любовь — лишь привал минутный на темной земной дороге». Затем повторили вместе с горечью и тревогой: «Все к нам приходят ночью, утром от нас уходят…» Тогда я спешился и отдохнуть прилег на бережке какого-то болотца, а из гостиницы звучала эта песня, томила слух, усталость навалилась, и я, закрыв глаза, уснул, ее напевом убаюкан… С тех пор, кружа по диким тропкам сельвы, я не ищу покоя на привалах, а сплю под звездным и открытым небом — ведь тот напев, щемящий, безыскусный, звучит во мне и память бередит: «Мужчины приходят ночью, утром от нас уходят, любовь — лишь привал минутный на темной земной дороге».

ХОСЕ ЭГУРЕН [235] Перевод Г. Шмакова

Карминные короли

Розы зари распустились — два короля карминных золото копий скрестили. Радужны перелески, рдеют холмы и рощи в нежно-пурпурном блеске. Даль золотисто-янтарна: там королевские соколы бьются жарко и яро. Свет разлился вечерний — чертят разгневанно небо их смоляные тени. Ночь опустилась в долину — бьются с чернильной мглою два короля карминных.

235

Хосе Эгурен(1882–1942) — поэт, живописец-миниатюрист. Первый представитель «чистого искусства» в перуанской поэзии. Близок к символистам, для его стихов характерна импрессионистская цветовая гамма. Сборники: «Стихи» (1929) и др. Переводится на русский язык впервые.

Вечерние балконы

Горят вечерами балконы в мерцанье желто-латунном, там девушки громко смеются, мечтательницы и щебетуньи, балконы, повитые дымкой, в гвоздиках и розах карминных, там девушки все мечтают о рыцарях и паладинах, балконы, чьи стекла сияют в закатных златистых струях, оттуда школьницы робко влюбленным шлют поцелуи, о, как печальны балконы, глядящие в сумрак мая, — по свету звезды погасшей там плачет дева святая. Дрожат дубов очертанья на стеклах других балконов, там чахнут надежды юных, там сердце исходит стоном, там влажная темень, нагрянув в свой час глухой и урочный, сквозь вязь решетки увидит недужный цветок полночный, но есть балкон мавританский над озером светлооким, о, как бередит он память о веснах моих далеких, в ту пору в сребристом свете мой герб горделиво реял, на нем красовались якорь и корабельные реи, курился туман янтарный, играя отливом бледным, озерная дева душу баюкала сном волшебным, любовь под золой былого все тлеет в глуби бездонной, когда пламенеют розой вечерние те балконы!

Дубки

Возле дороги, у самой реки, плакали тихо, по-детски дубки, свежий покой с облаками деля, в свете жемчужном дремали поля, сказка волшебная грезилась мне в утренней розовопенной волне, у ветряка, над кипеньем садов, чудились смех и хорал голосов, в зелени влажной далеких маслин мнился мне томный призыв окарин, тишь полевая да млечный туман в воздухе стлалися, как фимиам… А у дороги, у самой реки, плакали тихо, по-детски дубки.

Сапсаны [236]

Покинув скалы в плащах тумана, на крыльях алых летят сапсаны. Они зобасты и горделивы, их тени сизы, темней оливы. Их клювы кривы, острей булата, а грай зловещий страшит пернатых. Чего им надо — непостижимо! Парят над речкой, и снова мимо зеленых пастбищ, болот и кочек, селений сирых, глухих урочищ. Всего милей им уединенье: столбы, руины средь запустенья. Там они дремлют в вечернем ветре, непостижимые посланцы смерти. Горит их перьев великолепье, они — как тени седых столетий!

236

Сапсаны— хищные птицы.

Шествие

Лентой увядших цветов — о, как бескровны их лица! — меж разноцветных домов шествие плавно змеится. Шелест упругих шелков цвета зари и печали, встретят ночных пришлецов мглою повитые дали. Тяжек их шаг и суров, в страхе распахнуты очи, мертвых ли сумрачный зов манит их вновь и морочит? Ночи густеет покров, тает людей вереница… Ждут их, как песни без слов, инков державных гробницы.

АЛЬБЕРТО УРЕТА [237] Перевод М. Квятковской

Уснуло время…

В часах уснуло время. Ни одной неверной ноты нет в гармонии напевной, исторгнутой в ночи болезненной луной, чей свет — как музыка, как стон тоски душевной. Все спит в печальной спальне одинокой. Жизнь застывает. Миг перерастает в вечность. Мы растворяемся в недвижности глубокой, и мнится, сон души уходит в бесконечность.

237

Альберто Урета(1885–1966) — поэт-лирик, стихи проникнуты меланхолическим тоном. Сборники: «Шум душ» (1911), «Палатки пустыни» (1933) и др. Переводится на русский язык впервые.

Баллада о морской розе

Стрелки твои означают тридцать две дороги, одни уводят на землю, другие — в простор морской. Скажи мне, роза ветров, нет ли еще одной? Стрелки твои означают тридцать две дороги, одни уводят на землю, другие — в простор морской. Скажи мне, роза ветров, нет ли новой, совсем иной? Роза ветров, укажи мне, укажи мне мою дорогу, и пусть ни на суше, ни в море не будет ее примет. Дай в никуда мне дорогу, неприкаянных странников, роза, а лучше всего такую, откуда возврата нет.

Не бойся, если несчастье…

Не бойся, если несчастье тебя клеймом отмечает — таится завязь улыбки в исходе любой беды; самые темные воды звезду на себе качают, и нет приветливей света, чем свет печальной звезды. Оставь земле свое бремя, познай затишье покоя, рожденное скрытой скорбью средь мрака и немоты, — тогда над своей душою ты сядешь, как над рекою, и будешь следить, как мимо плывут и жизнь и мечты. И вечером, может быть, ночью, пробьет твой час сокровенный, когда должна воротиться душа к иным берегам, и все, что было с тобою, мелькнет чередой мгновенной, — тогда поцелуй прощальный пошли вослед этим снам, если увидишь призрак, любимый и незабвенный, летящий тебе навстречу, наперерез волнам…