Погода на завтра
Шрифт:
– Хочешь, подержу конец одеяла?
– Хочу.
Деловито принимается за помощь.
Александр смотрит.
Я краснею.
Напряжение падает.
Это Александр говорит:
– Валентина, ты очень вовремя подвернулась. Мне нужно съездить кой-куда на полчаса, посидишь с Ильей?
Странно. Очень странно. Почему-то я жутко радуюсь. Говорю:
– Ну, конечно, какие могут быть разговоры.
– Продукты в сумке. Я быстро.
Уезжает. Не знаю как поступить. Илья смотрит испытующе. Чувствую себя глупо.
– Тебе сколько лет?
– Уже пять. А тебе?
– Немножко больше.
– Люблю.
Мы с Ильей идем на кухню. Большую часть вчерашнего мороженого я, конечно, не съела, так что теперь мы очень неплохо проводим время. Неожиданно выясняется, что все три последние месяца Илья был у своей тети, сестры папы.
– М-м, – говорю я.
– Понимаешь, папа искал мне маму, – растолковывает Илья. – А когда ищешь, нужно обязательно быть одному, так говорит папа. Поэтому мне пришлось жить у тети, – вздыхает.
Ошеломленно молчу. Потом, робко:
– Ну и как? Нашел?
– Нет, – говорит Илья. – То есть нашел, но она не захотела быть моей мамой.
– Какая дура! – вырывается у меня.
Мир куда-то кружится. Я куда-то кружусь. Ох, Илья, Илья! Знал бы ты, что наделал!
Пью чай. Пытаюсь вернутся к реальности. Получается не очень.
Заглядываю Илье в глаза. Молчу. Заглядываю еще раз. Наконец, не выдерживаю:
– А такая мама, как я, тебя не устроит?
Молчание. Сердце бьется. И мир кружится.
Молчание длится. Сейчас заплачу. Честно, заплачу.
– А ты мне сказки на ночь читать будешь?
– Буду обязательно!
– Только не забудь.
Торжественно пожимаем друг другу руки.
– Но это еще следует обсудить с твоим папой.
– Мы его уговорим.
– Думаешь, получится?
– Обязательно!
Плачу. Тормошу Илью. Тот вырывается.
– Ты чего плачешь? Все хорошо!
Да, Илья. Все просто здорово!
И лак на ногтях – не кровь, не стыд. Просто лак.
Три звонка в дверь. Нечто новое. Подбегаю. Александр.
Я – шаг назад. Он – два вперед.
Дверь распахнута. Страшно!
Смотрим. Я на него, он на меня. Илья закрывает дверь. Умница.
Ни во что не верю, ничему не верю. Мир кружится.
– Александр, тебе часом не нужен второй ребенок?
Ну зачем вот так, сразу? Дуреха! Нужно было постепенно, осторожно, с подготовкой…
Но это так. Понимаю: или сразу, или никогда.
В глазах вопрос. У меня, наверно, тоже, но другого свойства: негодяй ты или человек, слюнтяй или мужчина? Знаю точно: если меня сейчас пошлют куда-подальше, умирать буду долго.
Изумление и радость. Внезапная мрачность. Нет, я все-таки дура, наверное.
Уточнение, хоть все уже понятно:
– Ты ждешь ребенка?
– Жду.
Пауза. Глаза в глаза. Ничего не понимаю. Неужто пошлет? Уже предчувствую боль. Заранее худо.
– Моего?
Гнев. Мой собственный гнев. Теряю контроль. Рука у меня тяжелая. Пощечина выходит звонкой. Мексиканский телесериал.
Пауза.
– Больно?
– Немножко
– Не ври. – Целую то место, куда ударила. Целую еще.
Обещаю:
– Больше не буду, если ты не будешь задавать дурацких вопросов.
Молчаливое согласие. Теперь целуют меня. Долго. Я начинаю думать о том, что Илье не очень-то полагается видеть все это.
Александр:
–
Ты же не убежишь больше?– Нет.
– Тогда едем в загс. Заявление подадим.
– Я не одета.
– Какие глупости. Взгляни в зеркало.
Невольно смотрю.
– Видишь, ты совсем не похожа на голую.
Ошарашенно молчу.
Илья:
– Ну вот, а ты ревела!
2001
РАДИ ДЕВУШКИ
После того, как кончилась старая Вселенная, он ничего не мог вспомнить кроме печальных глаз, золотистых каскадов волос и того, что звали ее Яна…
Может быть, он выжил – единственный среди всех – надеясь сохранить ее? Или ему только предстояло ее встретить?
Он не знал. Как не знал, кого винить в его нелепой вечной жизни без нее.
То, что осталось после конца всего, его занимало мало. Он все еще пытался вспомнить, когда появилась первая звезда. Увидев в этом некую надежду, он отныне способствовал рождению все новых и новых галактик. Нельзя сказать, чтобы все происходило только по его воле, но само его присутствие давало возможность новой попытки.
Он не заметил, как у него появились послушные и молчаливые союзники. Наверное, это было его тайным желанием, поскольку сам он считал, что давно привык к одиночеству, а той, ради которой был совершен мир, рядом с ним быть не могло. Затем кто-то из союзников, восстав против него, ушел, но и это не потревожило его тайного покоя.
Он, наверное, сошел с ума, потому что искренне не понимал, как изменился за проходившую мимо вечность. Именно вечность, потому что таких чисел ни в одном языке не существовало да и существовать не могло: без надобности. И если девушка Яна и в самом деле была когда-то, то разве узнала бы она его в том, кем он стал теперь?
А иногда, в минуты редкого просветления, он с веселым ужасом осознавал, что не более чем Сын Сына Отца, который некогда был также чьим-то Сыном, и страдания которого не уступали его собственным.
Но минуты просветления всегда уходили куда-то, и он вновь оставался наедине со своим горем и печальным призраком навсегда ушедшего.
Когда вдалеке начали гаснуть звезды, он все еще ничего не понимал. Когда у него появился сын, он все еще был так увлечен своими воспоминаниями о золотоволосой девушке, что не придал этому того значения, которое оно имело для всего дальнейшего и в первую очередь – для него самого.
Лишь когда границы Вселенной стали подбираться к ним все ближе, а впереди появился лик той, что ждала, он все понял и ужаснулся открывшейся в своей наготе истине.
– Нет! Все прошло, и все не должно повториться вновь! Это бесчеловечно и так нельзя…
И тогда он увидел всех тех, что жили, негодовали и были счастливы в том мире, что погибал теперь. Необходим был кто-то, способный поддерживать зыбкий дух в эфемерных звездах. Он готов был встать на вахту, чего бы ему это ни стоило, но и сам понимал, что его поискам будет недоставать искренности и внутреннего огня, и ничего не выйдет. А Яна, в глазах которой холодным дождем стояли слезы, протягивала руки и, не смея молить, молча ждала.