Погода на завтра

Виктор в некоторых вопросах был удивительно старомоден, он ничего от меня не требовал и ни к чему не принуждал. Те два или три поцелуя, что у нас были, по нежной своей осторожности, даже робости я ни с чем не смогла бы сравнить.

К пятому марта я сходила в парикмахерскую, выстирала и отгладила лучшее свое платье, полчаса потратила на макияж (наверное, он получился совсем смешным и неумелым, но я старалась). Сегодня я очень хотела быть красивой, красивой для Виктора, потому что он был самым удивительным человеком…

…Ишь вырядилась-то, как на свадьбу, стрекоза, ворчливо одобряя мою внешность, сказала тетя Маша. Вы и вправду так думаете, расцветая от радости, ответила я…

Часы тянулись томительно медленно, вопреки обыкновению в обед Виктор мне не позвонил. Но именно в этом я не нашла ничего страшного, ведь мы должны были встретиться после…

Один билет на премьеру был у меня, другой – у него. Два билета на соседние места, два любящих человечка… К началу фильма он в кинотеатр не пришел. Не появился и к концу, когда пошли титры, и народ стал подниматься с кресел – довольный и равнодушный к моему несчастью, живо обсуждающий перипетии сюжета, кино у нас любили всегда.

Я же не смотрела на экран, кажется, вообще, мне были смешны и непонятны происходившие там события, а на свободное викторово место сел толстый мужик с текущим прямо на брюки мороженым.

Вся моя душа рвалась из кинотеатра сумасшедшей тоской, все, что могло во мне болеть – болело, все, что способно было ненавидеть – ненавидело, но я досидела до конца сеанса и даже, кажется, не умерла… Не знаю, про что, о чем был фильм, за два часа запомнилось лишь имя стервозной героини – Лайза, – но, кажется, была картина неплохой, потому что зал то и дело взрывался слезами и хохотом, как если бы был он один организм.

Я вышла последней, на улице озлобленно трепал деревья и людей ветер, холод пробирал меня до костей, и недобро глядели далекие звезды. Яркая, в алой дымке луна готовилась сопровождать меня в любой путь, который бы я ни избрала, любую дорогу, а город притих, затаился, ненадолго оставив свои жертвы.

И тогда я поняла, что это тоже кино, что слишком хорошо все шло, что так не бывает, и не сладкая и лживая это мелодрама, как мне казалось, а нормальная бытовая трагедия, и, значит, так все и надо, и то, что происходит сейчас – это просто кульминация, и это тоже нормально.

И я не стала сопротивляться плывущей в кровавой дымке луне и моему большому хищному городу, унесшему так много душ, я пошла домой, по темным улицам к Ивановскому тупичку, я смутно понимала, что сейчас что-то должно произойти, понимала, что пропадаю, но все это не имело уже никакого значения.

И когда совсем рядом со мной тормознула машина, я, не позволяя себе задумываться над тем, что делаю, отметила только марку – довольно потрепанный «фиат» – и села.

Работаешь? Ну работаю. Как зовут? Мне кажется унизительным и нелепым называть сейчас то имя, которым звал меня Виктор, и я, вспомнив просмотренный кинофильм, неожиданно легко отвечаю: Лайза.

Ну Лайза, так Лайза. Я Игорь. Поехали.

Меня трясет. Едем.

Ты что, в первый раз, что ли? Ага. Может, водочки? Давай водочки. Достает с заднего сиденья бутылку, наливает чуть ли не доверху пластиковый стаканчик. Я столько не выпью. Пей. Надо же, какой заботливый.

Беру стакан в погано трясущиеся руки, водка льется на платье. Извини. Ничего, ничего. Давясь и хрипя, пью. Вот, кажется, и все. Дышу, как рыба, вынутая из воды. На, закуси хоть. Спппасибо…. Закусываю. Становится легче.

Забирает меня с голода и непривычки быстро, и я тихо млею. Он еще что-то говорит, шутит, рассказывает какие-то седобородые анекдоты, но я уже плохо его воспринимаю. Смутно понимаю, что мы где-то останавливаемся, пересаживаемся назад…

Противно и больно. Задыхаюсь от тяжести. Ты что, девочка, Лайза? Чума…

Потом еще немного водки (куда уж больше?), опять куда-то едем, повторный сеанс, он подвозит меня к Ивановскому тупику (ты что, здесь живешь?), оставляет номер своего мобильного (позвонишь – договоримся), засовывает в сумку деньги. Давай-давай, Лайза, ножками. И Лайза идет ножками. И даже доходит до дома.

Это не сон – это потеря сознания.

Первая половина следующего дня проходит как в черном болотном омуте: я отгораживаюсь от всего мира и стараюсь разучиться думать, думать вообще, навсегда, насовсем, тогда будет все-таки не так больно.

Этот омут разбивает телефонный звонок, пронзительный и визгливый. Тетя Маша удивленно протягивает трубку: тебя. У меня появляется смутное предчувствие чего-то неприятного, но я беру.

Варька, раздается в трубке какой-то тихий и слабый голос. Варька, ты главное не пугайся, так говорит он, но я в больнице. Сломал ногу в двух местах, идиот, под машину попал, так к тебе бежал. Варька, слушай, ты не могла бы приехать? Мне тут как-то без тебя одиноко. И прости, пожалуйста, что я вчера не поздравил тебя с днем рожденья. Извини.

Да, я приеду, конечно, приеду, прости, солнышко, я тут столько уже передумала, слава богу, ты жив, не падай духом, какие глупости. Очень люблю тебя, жди.

Когда он вешает трубку, я очень тихо и горько плачу. Это мои первые слезы вне стен кинотеатра после смерти родителей…

Он очень радовался, когда я пришла в палату. Просил принести книги, газеты (посмотреть, чего еще они там наврали) и навещать. А через два часа, когда я уже собралась уходить, вдруг засуетился, побледнел и принялся запинаться. Это мой-то Витя, который никогда не смущался и на все мог найти достойный ответ! Лицо у него сделалось какое-то совершено детское, беззащитное, и я поняла, что безумно его люблю и всегда буду любить.

Варька, любимая моя Варька, говорил он, я понимаю, что сейчас не время, но не могу больше ждать. Я хотел сказать тебе еще вчера, но ты же сама видишь… Варька, я прошу тебя, будь моей женой.

Я снова заплакала, хотела было ему все рассказать, но в палате мы были не одни, а мне было так до смерти стыдно, что я не посмела. Тем не менее мне удалось как-то отговориться и отложить решение на потом.

Потекли будни. Прямо с работы я забегала в библиотеку или на квартиру к Виктору и шла в больницу. Уходила обычно только после того, как Виктор говорил о том, что будет переживать, как я там доберусь до дома. О Золотом Колечке мы больше не заговаривали.

Постепенно у меня стали закрадываться разного рода подозрения. Однажды по дороге из больницы я зашла в дежурную аптеку: тест на беременность, пожалуйста.

Придя домой, я сделала все, что предписывал черно-белый клочок инструкции, и снова немного поплакала, потому что это означало конец всему. Тест был положительным.

Выжидать и дальше было бы с моей стороны нечестно. Я почти не спала ночью, а с утра побежала в больницу.

Увидев меня, Виктор почему-то ничуть не удивляется.