Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Когда человкъ освободится отъ нуждъ житейскихъ, говорилъ онъ, тогда только начинаетъ онъ любомудрствовать (между тмъ какъ, по убжденію стоической школы, только одна мудрость можетъ освободить человка отъ нуждъ и тяжестей житейскихъ). Добродтель, по мннію Аристотеля, не требовала высшей сферы бытія, но состояла въ отысканіи золотой середины между порочными крайностями. Она происходила изъ двухъ источниковъ: изъ отвлеченнаго вывода разума, который, какъ отвлеченный, не давалъ силы духу и не имлъ понудительности существенной, и изъ привычки, которая слагалась частію изъ отвлеченнаго желанія согласить волю съ предписаніями разума, частію изъ случайности вншнихъ обстоятельствъ.

Очевидно, что такой образъ мыслей могъ произвести очень умныхъ зрителей среди разнообразныхъ явленій человчества, но совершенно ничтожныхъ дятелей. И дйствительно, философія Аристотеля дйствовала разрушительно на нравственное достоинство человка. Подкопавъ вс убжденія, лежащія выше разсудочной логики, она уничтожила и вс побужденія, могущія поднять человка выше его личныхъ интересовъ. Нравственный духъ упалъ; вс пружины внутренней самобытности ослабли; человкъ сдлался послушнымъ орудіемъ окружающихъ обстоятельствъ, разсуждающимъ, но невольнымъ выводомъ вншнихъ силъ, — умною матеріей, повинующеюся сил земныхъ двигателей, выгоды и страха. Немногіе примры стоической добродтели составляютъ только рдкія исключенія, яркія противоположности общему настроенію, и больше подтверждаютъ, чмъ ослабляютъ понятіе о всеобщемъ отсутствіи внутренней самобытности. Ибо стоицизмъ могъ возникнуть только, какъ напряженное противорчіе, какъ грустный протестъ, какъ отчаянное утшеніе немногихъ противъ подлости всхъ. Между тмъ даже т мыслители, которые не исключительно слдовали Аристотелю, но только изучали его систему, безсознательно вносили результаты его ученія даже въ свое пониманіе другихъ философовъ. Такъ Цицеронъ, въ борьб между гибелью отечества и личною безопасностію, ищетъ оправданія своему малодушію въ Платон; но Платонъ для него иметъ только тотъ смыслъ, который согласенъ съ Аристотелемъ. Потому, онъ утшается мыслію, что Платонъ не совтуетъ безполезно сопротивляться сил и вмшиваться въ дла народа, который выжилъ изъ ума. Нравственное ничтожество было общимъ клеймомъ всхъ и каждаго; — а еслибы во времена кесарей, при совершенномъ упадк внутренняго достоинства человка, была вншняя образованность еще боле развита; если бы извстны были желзныя дороги и электрическіе телеграфы и пексаны и вс открытія, которыя подчиняютъ міръ власти бездушнаго разсчета, тогда, — мудрено бы было сказать, чт`o тогда вышло бы изъ бднаго человчества.

Таково было вліяніе философіи древней, и преимущественно Аристотелевской, на просвщеніе человчества. На земл человку уже не оставалось спасенія. Только Самъ Богъ могъ спасти его.

Однакоже Христіанство, измнивъ духъ древняго міра и воскресивъ въ человк погибшее достоинство его природы, не безусловно отвергло древнюю философію. Ибо вредъ и ложь философіи заключались не въ развитіи ума, ею сообщаемомъ, но въ ея послднихъ выводахъ, которые зависли отъ того, что она почитала себя высшею и единственною истиной, и уничтожались сами собою, какъ скоро умъ признавалъ другую истину выше ея. Тогда философія становилась на подчиненную степень, являлась истиною относительной и служила средствомъ къ утвержденію высшаго начала въ сфер другой образованности.

Боровшись на смерть съ ложью языческой миологіи, Христіанство не уничтожало языческой философіи, но, принимая ее, преобразовывало согласно своему высшему любомудрію. Величайшія свтила Церкви: Іустинъ, Климентъ, Оригенъ, во сколько онъ былъ православенъ, Аанасій, Василій, Григорій и большая часть изъ великихъ Святыхъ Отцевъ, на которыхъ, такъ сказать, утверждалось Христіанское ученіе среди языческой образованности, были не только глубоко знакомы съ древнею философіею, но еще пользовались ею для разумнаго построенія того перваго Христіанскаго любомудрія, которое все современное развитіе наукъ и разума связало въ одно всеобъемлющее созерцаніе вры. Истинная сторона языческой философіи, проникнутая Христіанскимъ духомъ, явилась посредницею между врою и вншнимъ просвщеніемъ человчества. И не только въ т времена, когда Христіанство еще боролось съ язычествомъ, но и во все послдующее существованіе Византіи, видимъ мы, что глубокое изученіе Греческихъ философовъ было почти общимъ достояніемъ всхъ учителей Церкви. Ибо Платонъ и Аристотель могли быть только полезны для Христіанскаго просвщенія, какъ великіе естествоиспытатели разума, но не могли быть опасны для него, покуда на верху образованности человческой стояла истина Христіанская. Ибо не надобно забывать, что въ борьб съ язычествомъ Христіанство не уступало ему разума, но, проникая его, подчиняло своему служенію всю умственную дятельность міра настоящаго и прошедшаго, во сколько онъ быль извстенъ. Но если гд была опасность для Христіанскаго народа уклониться отъ истиннаго ученія, то опасность эта преимущественно таилась въ невжеств. Развитіе разумнаго знанія, конечно, не даетъ спасенія, но ограждаетъ отъ лжезнанія. Правда, что гд умъ и сердце уже однажды проникнуты Божественною истиной, тамъ степень учености длается вещію постороннею. Правда также, что сознаніе Божественнаго равно вмстимо для всхъ ступеней разумнаго развитія. Но чтобы проникать, одушевлять и руководить умственную жизнь человчества, Божественная истина должна подчинить себ вншній разумъ, должна господствовать надъ нимъ, не оставаться вн его дятельности. Она должна въ общемъ сознаніи стоять выше другихъ истинъ, какъ начало властвующее, проникая весь объемъ просвщенія, для каждаго частнаго лица поддерживаться единомысліемъ общественной образованности. Невжество, напротивъ того, отлучаетъ народы отъ живаго общенія умовъ, которымъ держится, движется и выростаетъ истина посреди людей и народовъ. Отъ невжества разума, при самыхъ правильныхъ убжденіяхъ сердца, рождается ревность не по разуму, изъ которой, въ свою очередь, происходитъ уклоненіе разума и сердца отъ истинныхъ убжденій.

Такъ было съ Западомъ передъ его отпаденіемъ. Невжество народовъ подвергло ихъ умственную жизнь непреодолимому вліянію оставшихся слдовъ язычества, которые сообщили ихъ мышленію разсудочный характеръ Римской наружно-логической отвлеченности и этимъ уклоненіемъ разума заставили ихъ искать наружнаго единства Церкви, вмсто единства духовнаго. Невжество также увлекло ихъ въ излишнюю ревность противъ Аріанъ, такъ что, не довольствуясь отверженіемъ ихъ ереси, они составили, въ прямую противоположность Аріанамъ, новый догматъ о Божеств, подъ вліяніемъ того же наружно-логическаго мышленія, — догматъ, который они почитали истиннымъ только потому, что онъ былъ прямо противоположенъ одному виду ереси, забывъ, что прямая противоположность заблужденію обыкновенно бываетъ не истина, но только другая крайность того же заблужденія.

Такимъ образомъ, вслдствіе невжества Западныхъ народовъ, самое стремленіе къ единству Церкви оторвало ихъ отъ этого единства, а самое стремленіе къ Православію оторвало ихъ отъ Православія.

Конечно, не одно невжество оторвало Западъ отъ Церкви; невжество — только несчастіе, и отторженіе человчества отъ спасительной истины не могло совершиться безъ нравственной вины. Но въ невжеств была возможность и основаніе для этой вины; безъ него и властолюбіе папъ не могло бы имть успха. Только при совокупномъ дйствіи папскаго властолюбія и народнаго невжества, могло совершиться незаконное прибавленіе къ символу, — это первое торжество раціонализма надъ врою и незаконное признаніе главенства папъ, это постоянная преграда возвращенію Запада къ Церкви. Но, однажды оторвавшись отъ нея, Римское исповданіе уже, какъ по готовому скату горы, само собою спустилось до всхъ тхъ уклоненій, которыя все боле и боле удаляли его отъ истины и произвели всю особенность Западнаго просвщенія со всми его послдствіями для него и для насъ. Я говорю: для насъ, ибо судьба всего человчества находится въ живой и сочувственной взаимности, не всегда замтной, но тмъ не мене дйствительной. Отпаденіе Рима лишило Западъ чистоты Христіанскаго ученія и въ то же время остановило развитіе общественной образованности на Восток. Что должно было совершаться совокупными усиліями Востока и Запада, т`o уже сдлалось не подъ силу одному Востоку, который такимъ образомъ былъ обреченъ только на сохраненіе Божественной истины въ ея чистот и святости, не имя возможности воплотить ее во вншней образованности народовъ.

Кто знаетъ? Можетъ быть, этому вншнему безсилію Востока суждено было продолжаться до той эпохи, когда, въ замну отпавшаго Рима, возрастетъ и созретъ другой народъ, просвтившійся истиннымъ Христіанствомъ въ то самое время, когда отъ Востока отпадалъ Западъ; можетъ быть, этому новому народу суждено придти въ умственную возмужалость именно въ то время, когда просвщеніе Запада силою собственнаго своего развитія уничтожитъ силу своего иноученія и изъ ложныхъ убжденій въ Христіанств перейдетъ къ безразличнымъ убжденіямъ философскимъ, возвращающимъ міръ во времена до-Христіанскаго мышленія. Ибо иноученіе Христіанское мене способно принять истину, чмъ совершенное отсутствіе Христіанскихъ убжденій. Тогда для господства истиннаго Христіанства надъ просвщеніемъ человка будетъ, по крайней мр, открыта вншняя возможность.

Ибо нтъ сомннія, что вс дйствія и стремленія частныхъ людей и народовъ подчиняются невидимому, едва слышному, часто совсмъ незамтному теченію общаго нравственнаго порядка вещей, увлекающему за собой всякую общую и частную дятельность. Но этотъ общій порядокъ составляется изъ совокупности частныхъ воль. Есть минуты, есть положенія, когда ходъ вещей стоитъ, такъ сказать, на перевс, и одно движеніе воли ршаетъ то или другое направленіе.

Такая минута была для Запада въ эпоху его отклоненія. Ибо хотя невжество народное тяготло надъ дйствіями папъ, однако нтъ сомннія, что въ это время твердая и ршительная воля одного изъ нихъ могла бы еще преодолть заблужденіе народовъ и удержать истину въ Западной Церкви. Была роковая минута, когда судьбу всего міра Господь видимо вложилъ въ руку одного. Устоитъ онъ въ истин, — и міръ спасенъ отъ тысячелтнихъ заблужденій и бдствій, народы развиваются въ чувственномъ общеніи вры и разума, совокупно уничтожая остатки язычества въ ум и жизни общественной; Востокъ передаетъ Западу свтъ и силу умственнаго просвщенія, Западъ длится съ Востокомъ развитіемъ общественности; везд просвщеніе созидается на твердомъ камн Божественнаго Откровенія; лучшія силы духа не тратятся на безполезные перевороты, новымъ вредомъ разрушенія уничтожающіе прежній вредъ злоустройства; лучшій цвтъ народовъ не гибнетъ отъ истребительнаго нашествія вншнихъ варваровъ, или непреодолннаго угнетенія внутренняго языческаго насилія, продолжающаго торжествовать надъ образованностію Христіанскихъ народовъ; общественная жизнь, возрастая стройно, не разрушаетъ каждымъ успхомъ прежнихъ пріобртеній и не ищетъ ковчега спасенія въ земныхъ разсчетахъ промышленности, или въ надзвздныхъ построеніяхъ утопій; общая образованность опирается не на мечту и не на мнніе, но на самую истину, на которой утверждается гармонически и незыблемо: — все это зависло отъ одной минуты и, можетъ быть, было во власти одного человка. Но человкъ не устоялъ, — и Западная образованность, лишенная сочувствія съ Церковью Вселенскою, направилась къ земнымъ цлямъ; Восточная, связанная насиліемъ еще преобладающаго язычества и лишенная помощи Западныхъ собратій, затворилась въ монастыряхъ.

Впрочемъ въ ХІ-мъ вк была, кажется, еще другая минута, когда для Западнаго міра былъ возможенъ возвратъ. Писанія Святыхъ Отцевъ, перенесенныя изъ Греціи посл паденія, открыли глаза многимъ Европейцамъ, показавъ имъ различіе между ученіемъ Христіанскимъ и Римскимъ; въ то же время злоупотребленія Римской Церкви достигли такихъ громадныхъ размровъ, что народы пришли къ ясному убжденію въ необходимости церковнаго преобразованія. Но какъ совершить это преобразованіе, — еще не было ршено ни въ чьемъ сознаніи.

„Я изучаю теперь папскія декреталіи, — писалъ тогда Лютеръ къ Меланхтону, — и нахожу въ нихъ столько противорчій и лжи, что не въ силахъ поврить, чтобы Самъ Духъ Святый внушалъ ихъ, и чтобы на нихъ должна была основываться наша вра. Посл этого займусь изученіемъ Вселенскихъ Соборовъ и посмотрю, не на нихъ ли вмст съ Священнымъ Писаніемъ (и уже мимо декреталій папскихъ) должно утверждаться ученіе Церкви?”

Если бы въ это время Лютеръ вспомнилъ, что цлая половина человчества, называющагося Христіанами, признаетъ Вселенскихъ Соборовъ только семь, а не шестнадцать, и что эта половина Христіанскаго человчества чиста отъ тхъ злоупотребленій Западной Церкви, которыя возмутили его душу праведнымъ негодованіемъ, — тогда, можетъ быть, вмсто того, чтобы сочинять новое исповданіе по своимъ личнымъ понятіямъ, онъ могъ бы прямо обратиться къ Церкви Вселенской. Тогда онъ могъ бы еще это сдлать; ибо въ убжденіяхъ Германскихъ народовъ не было еще ничего ршеннаго, кром ненависти къ пап и желанія избгнуть отъ Римскихъ беззаконій. За нимъ послдовали бы вс воздвигнутые имъ народы, и Западъ опять могъ бы соединиться съ Церковью; тмъ боле, что остатки Гусситства были одною изъ главнйшихъ причинъ успховъ Лютера, а Гусситство, какъ извстно, было проникнуто воспоминаніями и отголосками Церкви Православной [38] . Но Лютеръ не захотлъ вспомнить о Православной Церкви и, вмсто семи Соборовъ, сличалъ между собою вс т, которые Римляне называютъ Вселенскими. Вслдствіе этого сличенія онъ писалъ къ Меланхтону: „Я изучалъ опредленія Соборовъ; они также противорчатъ одинъ другому, какъ декреталіи папскія: видно, намъ остается принять за основаніе вры одно Священное Писаніе”.

38

Замчательно, что Моравскіе братья, которыхъ вроученіе, по большей части, измнилось вліяніемъ протестантскихъ исповданій, до сихъ поръ, однако, одни изъ всего Западнаго міра исповдаютъ догматъ о Св. Троиц согласно съ ученіемъ Православной Церкви. Но они сами не сознаютъ еще всей важности этого отличія. Общій характеръ Западной образованности еще не вмщаетъ въ себя этого сознанія.

Такъ совершалась реформація. Недоразумніе, — вольное или невольное, одинъ Богъ знаетъ, — ршило ея судьбу. Когда же, въ ХІІ-мъ вк, протестанты посылали къ Восточнымъ патріархамъ вопросъ о вр, — было уже поздно. Мннія протестантовъ уже сложились и загорлись всмъ жаромъ новыхъ убжденій и новыхъ еще неиспытанныхъ надеждъ.

Упоминая объ этихъ отношеніяхъ обще-народныхъ убжденій къ случайностямъ нравственнаго произвола частныхъ лицъ, мы не уклоняемся отъ своего предмета. Напротивъ, мы составили бы себ ложное понятіе о развитіи человческаго мышленія, если бы отдлили ее отъ вліянія нравственной и исторической случайности. Нтъ ничего легче, какъ представить каждый фактъ дйствительности въ вид неминуемаго результата высшихъ законовъ разумной необходимости; но ничто не искажаетъ такъ настоящаго пониманія исторіи, какъ эти мнимые законы разумной необходимости, которые въ самомъ дл суть только законы разумной возможности. Все должно имть свою мру и стоять въ своихъ границахъ. Конечно, каждая минута въ исторіи человчества есть прямое послдствіе прошедшей и рождаетъ грядущую. Но одна изъ стихій этихъ минутъ есть свободная воля человка. Не хотть ее видть значитъ хотть себя обманывать и замнять вншнею стройностію понятій дйствительное сознаніе живой истины.