Полное собрание сочинений. Том 27.

— Ахъ, Боже мой. Вы не хотите спать?

— Нтъ. —

— Хотите чаю?

Онъ залилъ себ чайникъ и было забылъ про него. Теперь онъ вспомнилъ и предложилъ мн. Мы стали пить.

— Они говорятъ. А тутъ какъ, какъ тутъ они бы сдлали?

— То есть о чемъ это вы?

— Да все о томъ же. Какъ бы они разошлись, когда...

— Разумется, — сказалъ я, — есть такія условія ужасныя.

— Совсмъ нтъ, закричалъ онъ, — не особенныя, а это общія условія всхъ. Да хотите, я вамъ разскажу? хотите?

— Да, я очень радъ, если вамъ не тяжело.

— Мн? Мн тяжело молчать и думать. А вы поймите. Хотите?

Онъ облокотился руками на колни и, сжавъ виски, началъ. ^[145]

Разойтись по добру по здорову, свобода, права. Все ложь, ложь, ложь. Такъ не бываетъ. А вы тутъ разберите да разойдитесь, когда вы страстно физически любите, когда она хороша, ^[146]молода, сильна и любила и теперь любит васъ, когда у васъ дти, когда у васъ честная семья, которую вы блюли 10 лтъ и которой гордитесь, и когда вы эгоистъ, какъ вс эгоисты нашего міра, и ничего другого не знаете, кром своего наслажденія, своей гордости, своей любви. Случилось, посл 10 лтъ семейной жизни, которая людямъ казалась счастливою, приличною, но про внутреннее достоинство которой знали только они одни. Да съ, посл 10 лтъ такъ называемой счастливой жизни явился въ семью этотъ человкъ. Онъ былъ не виноватъ, онъ тоже былъ то, что долженъ былъ быть. — Онъ... Но нтъ надо разсказать съ начала. Но вамъ, можетъ быть, непріятно? — опять сказалъ онъ.

— Нтъ, напротивъ. Я не знаю, какое то у меня странно особенное чувство къ вамъ, — сказалъ я. — Я просто полюбилъ васъ и какъ я готовъ вамъ всю душу открыть.

Но онъ не слушалъ меня. Онъ ^[147]всталъ, покрылъ раскидавшуюся двочку, вернулся, слъ противъ меня, поднялъ голову, закинувъ назадъ, какъ бы вспоминая, потомъ всталъ еще, задернулъ занавску у фонаря и опять слъ. ^[148]Въ это время прошелъ кондукторъ. Онъ сердито, гнвно проводилъ его молча глазами и началъ только тогда, когда тотъ ушелъ. Впродолженіи же разсказа потомъ онъ уже ни разу не останавливался и никто, даже вновь входящіе пассажиры, не прерывали его. Только двочку онъ поглядывалъ и изрдка поправлялъ, почти не переставая разсказ[ывать]. Во время его разсказа лицо его 20 разъ перемнялось совершенно такъ, что ничего не было похожаго съ прежнимъ лицомъ: и глаза, и ротъ, и усы, и борода даже — все было другое — то было прекрасное, трогательное новое лицо, то безобразное, ужасное, ни на что не похожее новое лицо. И перемны эти происходили въ полусвт, вдругъ: минутъ пять было одно лицо, и нельзя было никакъ видть прежняго, а потомъ неизвстно [какъ] длалось другое, и тоже нельзя было никакъ его измнить.

Вотъ что онъ разсказалъ мне:

— Мн теперь 43 года, а было тогда 30, ^[149]какъ и вамъ. И также, какъ и вы, я думалъ что только мн одному 23 года, и что вс, кто старше, никакъ не могутъ понять, что такое 23 года. Ну да не въ томъ дло. Тоже было представленіе о любви. Вамъ кажется, что никто не понимаетъ такъ любви къ женщин, какъ вы, ну а ужъ мн казалось, что никто въ мір никогда не только не испытывалъ, но и вообразить не могъ ничего подобнаго моей любви и того предмета любви, той женщины, которую я буду любить.

Вдь мы вс такъ воспитаны. Думать я такъ думалъ и не торопился выбирать предметъ любви, не торопился излить на какую-нибудь женщину вс богатства своего сердца, но это не мшало мн, какъ и вамъ, я думаю, шалить съ женщинами. Все вдь это у насъ идетъ рядомъ. Идеалъ возвышенной любви и самая гнусная гнусность. Право, т лучше, которые ужъ съ одной гнусностью живутъ. Меньше лжи.

Ну вотъ я и жилъ такъ. Семья чопорная, я единственный матушкинъ сынъ, и по французски, по англійски говорю, и мазурку <танцую, и университетъ кончилъ, все какъ надо>. Лелю возвышенныя мечты о любви и женитьб, а самъ живу въ тихомъ и приличномъ разврат. Женщины, съ которыми я сходился, были не мои, и мн до нихъ не было другого дла, кром удовольствія, но въ виду была женщина, будущая жена, уже моя,и эта то моя должна была быть все что есть святого и прекраснаго, потому что она будетъ мояжена. Ну, да этого я не понималъ, какъ и вы не понимаете. Вышелъ я изъ университета, былъ за границей, <потомъ послужилъ по земству, потомъ бросилъ, пожилъ въ Петербург, скаковыхъ лошадей завелъ. Мать жива была. Идеала совершенства женщины, достойной быть моей, все еще не находилъ, тмъ боле, что я гордъ былъ, какъ вс развращенные люди, и потому прикидывалъ взять жену тамъ, гд не можетъ быть рчи объ отказ>. Такъ шло до 30 лтъ. [Въ] 30 лтъ подошли такія обстоятельства, теперь я знаю чисто физическія, что случилось мн встртиться съ двушкой въ деревн у знакомыхъ, видть ее въ спектакл. Я зналъ ее прежде, и мн казалось что не она, но тутъ вдругъ она играла служанку въ фартук съ голыми руками по плечи. Мн казалось, что эти руки не при чемъ, но только при свт этихъ рукъ и фартучка и еще разныхъ обстоятельствъ я увидалъ вдругъ и ея глаза и улыбку, увидалъ, какъ мн казалось, родственную, высокую, нжную душу, которая просилась навстрчу мн. Я видлъ что между нами начало происходить чудесное. Я думалъ, я испытывалъ чувство, и въ ней отзывались вс оттнки моихъ мыслей и чувствъ. Да, я ршилъ неожиданно, что она достойна быть моей, не я быть ея, но она моей. Въ этомъ все. Достойна быть моей! Вдь это прелесть, что за безуміе! Возьмите какого-нибудь молодого человка — хоть вы — и въ трезвыя минуты оцните себя. Ну я, по крайней мр, оцнивая себя въ трезвыя минуты, зналъ очень хорошо, что я такъ себ человкъ, какихъ сотни тысячъ, даже и гаденькій и развратненькій и слабый и страшно бшенный, вспыльчивый, упивающійся своимъ бшенствомъ, какъ вс слабые люди. И вотъ я-то, такой человкъ, находилъ въ ней вс высшія совершенства человчества и только потому, что она заключала ихъ въ себ, считалъ ее достойной себя. Главный обманъ при любви не тотъ, что мы придаемъ предмету любви несвойственныя ему добродтели, но себ въ это удивительное время. Мы женились, и началась жизнь немного похожая на то, что я воображалъ, но недолго. Она забеременла, стала рожать, сама кормила, начались капризы, ссоры. <Я пошелъ въ предводители въ нашемъ узд, мы жили въ деревн, и я жилъ честно, то есть вренъ былъ>.

* № 6.

— Ну а какже, когда любви нтъ къ мужу или къ жен, а есть къ другому?

— Это другое дло, — сказалъ старикъ. — Это само собой. Только законъ нарушать нельзя.

— Да какже его не нарушать?

— А такъ, терпи.

— Да вдь искушенія бываютъ у всякаго. Разв у васъ не было? — улыбаясь сказала дама.

— Не сказать, чтобъ не было, — улыбаясь сказалъ старикъ, и въ улыбк его обозначился, странно сказать, веселый, сластолюбивый человкъ. — Все бывало. И молодъ былъ и жилъ. Да все таки законъ держалъ, виду не показывалъ. А на дтей посмотрю, на зятей или на снохъ. Какъ только они проживутъ, и Богъ ихъ знаетъ. И то уже одна дочь разошлась съ мужемъ. ^[150]

— Да какже быть? — сказала дама. — Мущин, значитъ, вы позволяете гршить, a женщин то какъ?

— Женщина — другое дло. Мущина всякіе соблазны долженъ видть въ жизни, — сказалъ онъ улыбаясь, — а женское дло — что. Сиди, домашнимъ хозяйствомъ занимайся.

— Ну вотъ вы права эти дали мущин, и женщина говоритъ: «и я хочу ихъ».

— Женщин это, сударыня, первое дло, безъ надобности, а второе, у ней долженъ страхъ быть. А теперь только ей скажи что, она сейчасъ говоритъ: «а коли такъ — говоритъ — я отъ тебя уйду». У мужиковъ на что — и то эта самая мода завелась. «На — говоритъ — вотъ теб твои рубахи, портки, а я пойду съ Ванькой. Онъ кудрявй тебя». Ну вотъ и толкуй.

— Да какже вы хотите дать эти права мущин, а женщина чтобъ была раба? Это ужъ время прошло.

— Эхъ, сударыня, доложу вамъ — вс мы люди, вс гршны. Это понимать надо. Ну чтожъ, ну и ошибся коли мужъ или хоть, скажемъ, гршнымъ дломъ жена. Ну, побилъ ее. А всетаки соръ не выноси, не срами самъ себя и домъ не разстраивай, а живи какъ надо — по закону. А то, чуть что, сейчасъ: «не могу жить» — и врозь. Мало того, что скверность, примръ. И торговля ущербъ отъ этаго несетъ. И государство тоже. Долженъ быть сынъ отечества. Свое горе притаи, a дло не разстраивай.

— Нтъ, простите меня, — горячо заговорила дама, — ужъ все лучше, чмъ такое лицемріе. Это лицемріе и обманъ. А по моему — все пропади, а нельзя. Я не знаю, какъ муж[ья], а я женщина — и пропадай все, если меня мужъ не любитъ и я не люблю его; не могу я съ нимъ жить. Лучше разстаться.

— Все отъ образованія, — сказалъ старикъ, — жили же прежде.

— Нтъ, да какъ же вы скажете, — сказалъ адвокатъ, — разв можно мужу простить жену, когда она его обманула?

* № 7.

— Ахъ, мерзавцы! мерзавцы!

— Кто? — спросилъ я.

— Вс. Смшно отвчать такъ, а иначе нельзя. Ну разв не мерзавцы родители? Я и тогда и посл слышалъ такихъ: что предстоитъ сыну? Сдлать несчастіе двушк — дурно, замужняя женщина — тоже не хорошо. Остается одно — дом`a. И я первый поведу сына. Я слышалъ сколько разъ такія слова. Но какъ ни храбрился, все таки стыдъ сильне, и никогда отецъ не только не поведетъ, но говорить съ сыномъ не достанетъ силъ. Но правительство. Вдь если [въ немъ] есть смыслъ, то оно блюдетъ добрую жизнь гражданъ, и вотъ оно устраиваетъ дом`a и обезпечиваетъ развратъ для насъ, для гимназистовъ. Нтъ, но это все простительно. Но доктора съ своей наукой, утверждающей, что это нужно.

** № 8.

<Помню, товарищъ брату, устроивъ нашу погибель, ухалъ, и мы остались одни съ двумя женщинами — моей и братниной. Помню, ничего страшнаго, отталкивающаго, что мн всегда представлялось въ послдствіи въ такихъ женщинахъ, я не видлъ тогда въ этихъ домахъ. Одна — моя — была русая, рябая, нсколько добродушная, глуповатая, высокая, полная женщина, братнина была тоненькая, высокая, съ вздернутымъ носомъ, блокурая, съ очень доброй и тонкой улыбкой. Братъ тоже въ первый разъ познавалъ женщину и былъ въ томъ же размягченномъ состояиіи, какъ и я. Я какъ во сн вспоминаю это. Мы сидли вс 4 полураздтые въ маленькой пропахнувшей особеннымъ запахомъ комнат и говорили — о чемъ же? Мы оба говорили — братъ началъ, а я поддерживалъ — о томъ, что имъ надо бросить эту жизнь, пойти хоть въ услуженіе. Братнина — Надежда (звали ее Надежка) отшучивалась, улыбалась, говорила, что это невозможно, и я видлъ, она не столько себя при этомъ жалла, сколько насъ, брата, что она должна разочаровать его. Но она была радостна. Этого нашего разговора я посл него не вспоминалъ до самаго послдняго времени. Этотъ эпизодъ записанъ въ моемъ воспоминаніи въ отдл стыдныхъ, и я только уже посл моего несчастія, перебирая все, нашелъ тамъ этотъ эпизодъ, единственный свтлый въ воспоминаніяхъ этого рода, записанныхъ въ стыдныхъ.>