Полное собрание сочинений. Том 27.
Шрифт:
* № 9.
Все мн казалось легко, весело. Мало того: былъ самый главный признакъ настоящаго влюбленія: чувственность совсмъ не говорила по отношенію къ ней. Она таилась тамъ гд-то внизу, подъ поворохами нагроможденныхъ на нее раздутыхъ чувствъ. Только изрдка, изрдка и чмъ ближе къ сроку сватьбы, тмъ чаще, она прорывалась, и показывало себя то, на чемъ все было построено.
— Да, но есть же любовь къ женщин не чувственная. — Я не договорилъ еще, какъ онъ уже перебилъ меня:
— Никогда! т. е. влюбленья нтъ. Отчего жъ всегда любятъ тхъ, которыя одваются по мод, и причесываются и выставляютъ..., а не экономку, тетушку? Нтъ, батюшка, это все она, тоже похоть, но разведенная въ большомъ количеств поэтической воды и окрашивающая ее всю. [151]
И доказательство, что это она, что какъ только она явится наголо и удовлетворится, вся эта вода сдлается просто прсной водой, и вся постройка рухается. Поэтическая любовь и похоть — два
** № 10.
— Главная ложь, главный обманъ — это любовь. Любовь! L’amour! та самая, про которую они говорили. — Онъ указалъ на то мсто, гд сидла дама съ адвокатомъ. — Вс, вс, и мущины и женщины, воспитаны въ этомъ благоговніи къ любви. Я съ дтства уже готовился влюбляться и влюблялся и всю молодость влюблялся, радовался, что влюбленъ.
Это главное и самое благородное и возвышенное въ мір занятіе быть влюбленнымъ. Мн говорятъ, нельзя отрицать, что чувство это есть. Разумется, есть, какъ и тысячи другихъ чувствъ, но т зародыши остаются зародышами и проявляются случайно въ одномъ человк изъ многихъ, и то временно, точно также, какъ чувство обжорства, охоты и многія другія. Но когда почва такова, что все развиваетъ это чувство, тогда оно, это чувство влюбленія, разрастается до тхъ предловъ, въ которыхъ оно въ нашемъ развратномъ, праздномъ обществ. Такъ оно разрасталось во мн, и хотя я влюблялся и прежде, но въ жену свою я влюбился ужъ во всю. Я приберегъ всю силу любви къ супружеству. И вотъ она пришла. Все было по настоящему: пришла любовь и увнчалась успхомъ. Романы, поэмы, романсы, оперы, музыка, философія даже — все восхваляетъ любовь. Вдь надо бы хоть немножко разобраться, что такое эта столь хваленая любовь? Ну, во-первыхъ, буду грубо, коротко говорить! [152]
Я уврялъ себя и всхъ, что я люблю ее возвышенно, а поступалъ съ ней, какъ не поступаютъ животныя съ своими самками. Это вдь ужасно. Люди хуже, грязне животныхъ. А лгутъ то какъ! Любовь къ дтямъ! Я знаю, что ребенокъ, отнятый отъ груди, теряетъ половину шансовъ жизни, статистика мн доказываетъ это. И моя жена, кормилица этого ребенка, беременетъ. А я распинаюсь въ любви. Только бы не лгать. Палъ ниже животнаго, признайся въ этомъ, кайся, и ты будешь все таки человкъ. Но жить, какъ мы живемъ, — въ гно восхваляемой нами любви, довольные собой — это ужасно. Это не то что хуже животныхъ — это черти. Эмансипація вотъ гд. Съ проституціей борьба вотъ гд. Истерика и слабость вотъ отчего.
** № 11
— Такъ я жилъ, развратничалъ, воображая, что я чуть не святой и живу честной семейной жизнью. Жена моя была женщина, какъ я ее теперь понимаю, женщина самая средняя. Если была у нея особенность выдающаяся, то это было [153]желаніе нравиться, тщеславіе, но женское.
Образованья она была, что называется, очень хорошаго, она имла все, что можетъ [154] дать ученье. Она знала языки, воспитана англичанкой по теперешней мод, прошла все, что проходятъ въ гимназіяхъ, держала экзаменъ и, кром того, писала масляными красками недурно и играла на фортепіано даже очень хорошо. Она не была даровита. Еще къ музык у ней была нкоторая способность, но, какъ это бываетъ у дамъ, не искусство интересовало ее, a дйствіе производимое ею на другихъ. Кром того, она и читала и могла говорить о многомъ, но это ее не интересовало въ сущности. Она знала, что она, и зачмъ она нужна, и въ чемъ ея сила, и такъ только длала видъ, что ее что нибудь интересуетъ. Интересовало ее, бдняжку, (У!) одно: ея привлекательность, ея дйствіе на людей и, замтьте, на людей новыхъ. Ей хотлось нравиться, заставлять смотрть на себя, любоваться собой. И потому, очевидно, интересъ ея не могъ состоять въ томъ, чтобы заставить меня любоваться собой. Это ужъ было сдлано, и на меня она имла другія возжи: интересъ ея былъ въ томъ, чтобы другихъ людей заставлять любоваться собой, чужихъ людей, и чмъ боле чужихъ, тмъ интересне. Не думайте, чтобы она была исключительная кокетка, совсмъ нтъ, она была, пожалуй, средняго уровня кокетства нашихъ женщинъ. Но вс он таковы и не могутъ не быть таковы, потому что у нихъ нтъ ничего, чтобы стояло для нихъ выше, чтобы было сильне этаго женскаго тщеславія. Перевсъ этому тщеславію длаетъ въ нашемъ быту только одно — дти, и то тогда, когда женщина не уродъ, то есть сама кормитъ.
** № 12.
Главное то дло въ томъ, что вс мущины — я помню чувство къ моему лучшему другу — я знаю какъ смотрятъ на женщинъ. И я смотрлъ такъ и понимаю, что можно смотрть, но только не на мою жену. Завидовать мн даже я не позволяю. А еще мучало меня то, что она при другихъ мущинахъ говорила то, что она, бывало, говорила мн, или то, чего, я знаю, она не думала, и я видлъ, что слова ея ничего не значатъ, что и слова ея, какъ и одежда, — это только средство заманить, понравиться. Единственный отдыхъ въ этомъ отношеніи бывалъ мн, когда она беременла и потомъ когда кормила. Слдующаго ребенка, несмотря на запрещеніе
мерзавцевъ, она сама стала кормить и выкормила прекрасно. И посл этаго ребенка всхъ остальныхъ. И вотъ началась та почти одинаковая наша семейная жизнь съ рожденіемъ и воспитаніемъ дтей, которая продолжалась 10 лтъ, больше — 12 лтъ. Со стороны, я увренъ, что жизнь наша представлялась счастливой, но мы знали, что это было. Это не только не была счастливая жизнь, это былъ адъ. Адъ потому, что мы, просто говоря, ненавидли другъ друга и не признавались себ въ этомъ и не нарушали семейной связи. Я много разъ замчалъ, что неврные супруги гораздо лучше живутъ. И это просто отъ того, что они уже не гршатъ другъ съ другомъ, не испытываютъ отравляющаго чувства сообщничества и раскаянія и не смотрятъ другъ на друга какъ на собственность, не желаютъ, не ревнуютъ, не пресыщаютъ другъ друга.** № 13.
XXII.
— Да-съ. Такъ все и кончилось. Черезъ нсколько дней мы ухали все таки не такъ, какъ я хотлъ, а какъ она хотла. Она, должно быть, видлась съ нимъ еще. По всмъ доказательствамъ и разсужденіямъ я долженъ былъ знать, что ничего между ними не было, но безъ всякихъ доказательствъ, въ глубин души, я достоврно зналъ, что она измнила мн, и ненавидлъ ее всми силами души. Прежде бывало, что чмъ больше я предавался плотской любви, тмъ больше я ее ненавидлъ. Такъ теперь выходило тоже съ другой стороны: чмъ больше я ее ненавидлъ, тмъ сильне я желалъ ее. Но тутъ, несмотря на предписанія мерзавцевъ не рожать, она родила вотъ эту самую крошку, и вышелъ перерывъ въ моихъ отношеніяхъ къ ней, перерывъ, еще сильне разжегшій во мн къ ней ненависть. Помню эти мучительные роды, эти страданія, не вызывавшія во мн сочувствія, не примирившія меня съ ней. Ну, родилась двочка. Взяли опять кормилицу. Она опять стала свободна. Отношенія наши были ужасны. Они дошли до такого напряженія, что ясно было намъ обоимъ, что что-нибудь необычайное должно случиться, намъ обоимъ было страшно.
Я въ это лто жилъ, казалось, какъ всегда, но вдь человкъ никогда не живетъ какъ всегда, а постоянно или растетъ или гніетъ. Я гнилъ. Я былъ предводителемъ, но это надоло мн, тщеславіе предводительское износилось совсмъ. Хозяйство?... Какъ у большинства насъ — запуталось, стало на такую ногу, что выбраться цлымъ нельзя, то есть что все идетъ въ убытокъ: видишь это, но не имешь силъ перевернуть все. И идетъ все по старому, и знаешь, что по скверному, и потому интересоваться имъ нельзя. А все по привычк что то длаешь. Къ дтямъ, къ воспитанію ихъ приступиться — значитъ заниматься не воспитаньемъ, а бранью съ женою. А это ужъ измучало и даже подъ конецъ становилось страшно. Оставались пьянства всякаго рода, именно пьянство охоты: я его ждалъ въ конц Іюня, потомъ пьянство романовъ, которые я читалъ не переставая, потомъ пьянство ды, настоящее — вина и изрдка — картъ, и все это въ неугасимомъ пьянств табаку и сверхъ того — пьянство и жены. Такъ такъ я жилъ. Все это было старое, но все это, повторяясь 12-й годъ, стало скучно, тяжело, душило, давило какъ то, какъ гробъ, ходили смутныя мечты что нибудь сдлать такое, которое оборвало бы все это, вывело бы куда нибудь въ новое. Кром того, два обстоятельства не переставая мучали меня; хотя я не позволялъ себ думать о нихъ, но они мучали: это исполненіе совта мерзавца чтобъ не рожать и эпизодъ съ Трухачевскимъ, о которомъ я старался не думать, какъ о бломъ медвд. Такъ шло.
Дло было въ начал Iюля. Я ждалъ, что подкосятъ хлба, чтобы хать въ даль на болота, и по вечерамъ ходилъ около дома. Прихожу 3-го Іюля съ охоты. Она на террас, моя сестра съ дтьми, пріхавшая вчера, пьетъ чай. Простокваша, ягоды, малина. Вс веселы, разговоръ идетъ хорошій; но, смотрю, она что-то выпытывающе взглядываетъ на меня. Что это я ей интересенъ? Ну, разумется, мелькнула въ голов мысль о Трухачевскомъ, но я отогналъ ее, такъ какъ велно не думать о бломъ медвд. Вдь карауленье другъ друга — это общее радостное занятіе супруговъ. Ну, караулю. И вдругъ обнаруживается.
— А мы съ Полиной (это моя сестра) ршили създить завтра въ городъ. Отлично будетъ, Полина. Возьмемъ пирожки, кофейникъ, подставу. Вдь можно лошадей?
— Зачмъ это? — спрашиваю самымъ равнодушнымъ образомъ.
— Ахъ, какже зачмъ? Вотъ всегда такъ начинается съ мста, чтобы я оправдывалась. Машу доктору нужно же показать. Вдь запустить легко, а потомъ ужъ не поправишь. Потомъ мн необходимо... — То, что имъ всегда необходимо, то есть чего запомнить даже нельзя. — Ну, и потомъ, кажется, ужъ я сижу. Я вдь не вызжала больше 2-хъ мсяцевъ.
Ну, отвчать нечего, главное хочетъ. Ну и пускай. Съ Полиной дутъ, дтей не берутъ, одну Машу. Ну такъ, нашла рзвость длать что-то необыкновенное.
XXIII.
Ну, похали утромъ. Все бы хорошо, но что-то въ ея улыбк, ея взгляд, ея жестахъ, въ ея движеніяхъ — что-то сдержанно радостное и таинственное. Но о бломъ медвд не велно думать, такъ и проводилъ ихъ.
Я цлый день пролежалъ въ кабинет, читалъ романъ. Хотлъ хать дупелей посмотрть, да захалъ нашъ мировой судья. Надо было остаться обдать съ нимъ. Посл обда поздно. За обдомъ начинаетъ мн разсказывать мировой судья (онъ халъ въ городъ), что въ городъ пріхалъ Трухачевскій, хочетъ дать концертъ, и онъ непремнно уговоритъ его дать концертъ въ пользу пріюта.