Полное собрание сочинений

{1832}

150

Храни своё неопасенье, Свою неопытность лелей; Перед тобою много дней: Ещё уловишь размышленье. Как в Смольном цветнике своём, И в свете сердцу будь послушной, И монастыркой благодушной Останься долго, долго в нём. Пусть, для тебя преображаем Игрой младенческой мечты, Он век не рознит с тихим раем, В котором расцветала ты.

{1832}

151

Когда исчезнет омраченье Души болезненной моей? Когда увижу разрешенье Меня опутавших сетей? Когда сей демон, наводящий На ум мой сон, его мертвящий, Отыдет, чадный, от меня И я увижу луч блестящий Всеозаряющего дня? Освобожусь воображеньем, И крылья духа подыму, И пробуждённым вдохновеньем Природу снова обниму? Вотще ль мольбы? напрасны ль пени? Увижу ль снова ваши сени, Сады поэзии святой? Увижу ль вас, её светила? Вотще! я чувствую: могила Меня живого приняла И, лёгкий дар мой удушая, На грудь мне дума роковая Гробовой насыпью легла.

{1832}

152

Я не любил её, я знал, Что не она поймёт поэта, Что на язык души душа в ней без ответа; Чего ж, безумец, в ней искал? Зачем стихи мои звучали Её восторженной хвалой И малодушно возвещали Её владычество и плен постыдный мой? Зачем вверял я с умиленьем Ей все мечты души моей?.. Туман упал с моих очей, Её бегу я с отвращеньем! Так, омрачённые вином, Мы недостойному порою Жмём руку дружеской рукою, Приветствуем его с осклабленным лицом, Красноречиво изливаем Все думы сердца перед ним, Ошибки тёмное создание храним, Но блажь досадную напрасно укрощаем Умом взволнованным своим. Очнувшись, странному забвению дивимся, И незаконного наперсника стыдимся, И от противного лица его бежим.

{1832}

153

Болящий дух врачует песнопенье. Гармонии таинственная власть Тяжёлое искупит заблужденье И укротит бунтующую страсть. Душа певца, согласно излитая, Разрешена от всех своих скорбей; И чистоту поэзия святая И мир отдаст причастнице своей.

{1832}

154

О мысль! Тебе удел цветка: Он свежий манит мотылька, Прельщает пчёлку золотую, К нему с любовью мошка льнёт И стрекоза его поёт; Утратил прелесть молодую И чередой своей поблёк – Где пчёлка, мошка, мотылёк? Забыт он роем их летучим, И никому в нём нужды нет; А тут зерном своим падучим Он зарождает новый цвет.

{1832}

155

О, верь: ты, нежная, дороже славы мне. Скажу ль? Мне иногда докучно вдохновенье: Мешает мне его волненье Дышать любовью в тишине! Я сердце предаю сердечному союзу: Приди, мечты мои рассей, Ласкай, ласкай меня, о друг души моей! И покори себе бунтующую музу.

{1832}

156

Есть милая страна, есть угол на земле, Куда, где б ни были: средь буйственного стана, В садах Армидиных, на быстром корабле, Браздящем весело равнины океана, Всегда уносимся мы думою своей, Где, чужды низменных страстей, Житейским подвигам предел мы назначаем, Где мир надеемся забыть когда-нибудь И вежды старые сомкнуть Последним, вечным сном желаем. … … … … … … … … Я помню ясный, чистый пруд: Под сению берёз ветвистых, Средь мирных вод его три острова цветут, Светлея нивами меж рощ своих волнистых; За ним встаёт гора, пред ним в кустах шумит И брызжет мельница. Деревня, луг широкой, А там счастливый дом… туда душа летит, Там не хладел бы я и в старости глубокой! Там сердце томное, больное обрело Ответ на всё, что в нём горело, И снова для любви, для дружбы расцвело И счастье вновь уразумело. Зачем же томный вздох и слёзы на глазах? Она, с болезненным румянцем на щеках, Она, которой нет, мелькнула предо мною. Почий, почий легко под дёрном гробовым: Воспоминанием живым Не разлучимся мы с тобою! Мы плачем… но прости! Печаль любви сладка, Отрадны слёзы сожаленья! Не то холодная, суровая тоска, Сухая скорбь разуверенья.

{1832}

157. К. А. ТИМАШЁВОЙ

Вам всё дано с щедротою пристрастной Благоволительной судьбой: Владеете вы лирой сладкогласной И ей созвучной красотой. Что ж грусть поёт блестящая певица? Что ж томны взоры красоты? Печаль, печаль – души её царица, Владычица её мечты. Вам счастья нет, иль, на одно мгновенье Блеснувши, луч его погас; Но счастлив тот, кто слышит ваше пенье, Но счастлив тот, кто видит вас.

{1832}

158

Своенравное прозванье Дал я милой в ласку ей: Безотчётное созданье Детской нежности моей; Чуждо явного значенья, Для меня оно символ Чувств, которых выраженья В языках я не нашел. Вспыхнув полною любовью И любви посвящено, Не хочу, чтоб суесловью Было ведомо оно. Что в нём свету? Но сомненье Если дух ей возмутит, О, его в одно мгновенье Это имя победит. Но в том мире, за могилой, Где нет образов, где нет Для узнанья, друг мой милой, Здешних чувственных примет, Им бессмертье я привечу, Им к тебе воскликну я, И душе моей навстречу Полетит душа твоя.

{1832}

159. ЭПИГРАММА

Кто непременный мой ругатель? Необходимый мой предатель? Завистник непременный мой? Тут думать нечего: родной! Нам чаще друга враг полезен, — Подлунный мир устроен так; О, как же дорог, как любезен Самой природой данный враг!

Начало 1832

160. МАДОНА

Близ Пизы, в Италии, в поле пустом (Не зрелось жилья на полмили кругом), Меж древних развалин стояла лачужка; С молоденькой дочкой жила в ней старушка. С рассвета до ночи за тяжким трудом, А всё-таки голод им часто знаком. И дочка порою душой унывала; Терпеньем скудея, на Бога роптала. «Не плачь, не крушися ты, солнце моё! – Тогда утешала старушка её. — Не плачь, переменится доля крутая: Придёт к нам на помощь Мадона святая. Да лик её веру в тебе укрепит: Смотри, как приветно с холста он глядит!» Старушка смиренная с речью такою, Бывало, крестилась дрожащей рукою, И с тёплою верою в сердце простом, Она с умилённым и кротким лицом На живопись тёмную взор подымала, Что угол в лачужке без рам занимала. Но больше и больше нужда их теснит, Дочь плачет, старушка своё говорит. С утра по руинам бродил любопытный: Забылся, красе их дивясь, ненасытный. Кров нужен ему от полдневных лучей: Стучится к старушке и входит он к ней. На лавку садился пришлец утомлённый, Но вспрянул, картиною вдруг поражённый. «Божественный образ! чья кисть это, чья? О, как не узнать мне! Корреджий, твоя! И в хижине этой творенье таится, Которым и царский дворец возгордится! Старушка, продай мне картину свою, Тебе за неё я сто пиастров даю». «Синьор, я бедна, но душой не торгую; Продать не могу я икону святую». «Я двести даю, согласися продать». – «Синьор, синьор! бедность грешно искушать». Упрямства не мог победить он в старушке: Осталась картина в убогой лачужке. Но вскоре потом по Италии всей Летучая весть разнеслася о ней. К старушке моей гость за гостем стучится, И, дверь отворяя, старушка дивится. За вход она малую плату берёт И с дочкой своею безбедно живёт. Прекрасно и чудно, о вера живая! Тебя оправдала Мадона святая.

Начало 1832

161

Весна, весна! Как воздух чист! Как ясен небосклон! Своей лазурию живой Слепит мне очи он. Весна, весна! Как высоко На крыльях ветерка, Ласкаясь к солнечным лучам, Летают облака! Шумят ручьи! Блестят ручьи! Взревев, река несёт На торжествующем хребте Поднятый ею лёд! Ещё древа обнажены, Но в роще ветхий лист, Как прежде, под моей ногой И шумен и душист. Под солнце самое взвился И в яркой вышине Незримый жавронок поёт Заздравный гимн весне. Что с нею, что с моей душой? С ручьём она – ручей И с птичкой – птичка! С ним журчит, Летает в небе с ней! Зачем так радует её И солнце и весна! Ликует ли, как дочь стихий, На пире их она? Что нужды! счастлив, кто на нём Забвенье мысли пьёт, Кого далеко от неё Он, дивный, унесёт!

Весна 1832

162. НА СМЕРТЬ ГЁТЕ

Предстала, и старец великий смежил Орлиные очи в покое; Почил безмятежно, зане совершил В пределе земном всё земное! Над дивной могилой не плачь, не жалей, Что гения череп – наследье червей. Погас! но ничто не оставлено им Под солнцем живых без привета; На всё отозвался он сердцем своим, Что просит у сердца ответа; Крылатою мыслью он мир облетел, В одном беспредельном нашёл он предел. Всё дух в нём питало: труды мудрецов, Искусств вдохновенных созданья, Преданья, заветы минувших веков, Цветущих времён упованья. Мечтою по воле проникнуть он мог И в нищую хату, и в царский чертог. С природой одною он жизнью дышал: Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье; Была ему звездная книга ясна, И с ним говорила морская волна. Изведан, испытан им весь человек! И ежели жизнью земною Творец ограничил летучий наш век И нас за могильной доскою, За миром явлений, не ждёт ничего: Творца оправдает могила его. И если загробная жизнь нам дана, Он, здешней вполне отдышавший И в звучных, глубоких отзывах сполна Всё дольное долу отдавший, К предвечному лёгкой душой возлетит, И в небе земное его не смутит.