Полное Затмение

Объявляла махнул Мёрчу: выходи, дескать, первым, и просигналил диджею. Тот заглушил унылое пьяное бряканье и возвестил старомодно, как Рикенгарп его и просил:

— А теперь поприветствуйте... Рикенгарп!

Ответного рёва зрителей не последовало: редкие аплодисменты и что-то вроде кошачьего мява.

Ладно, суки, я вам щас устрою, подумал Рикенгарп, пока остальные занимали свои места. Он должен был выйти последним, когда ему обустроят место. Так было всегда.

Рикенгарп прищурился, готовясь выйти из-под крыльев громовой птицы, заслонил глаза от сценического света, оценивая количество зрителей. Половина зомбаков убралась. Хорошо. В этот раз, может, и получится.

Музыканты расселись по местам, включили автотюнеры, повозились с настройкой инструментов. Рикенгарпа приятно удивили потоки мягкого красного света, затопившие сцену. Всё, как он хотел.

Возможно, осветитель из его поклонников. Возможно, они таки замутят крутой концерт. Возможно, всё у них получится. Возможно, цифры кодового замка сложатся в нужную комбинацию, клетка распахнётся, и вылетит птичка. Громовая птичка.

Он слышал в зале шепотки: что-то насчёт Мёрча. Большинство зрителей впервые видели живого ударника, если только на сальсе не бывали. Рикенгарп уловил обрывок фразы на техжаргоне: Чтоникоераят? В переводе, скорее всего: Что он такое настраивает? Ударную установку, пацаны, вот что.

Рикенгарп извлёк гитару из футляра и повесил на плечо. Поправил застёжку, включил тюнер. Вышел на сцену. Трансмиттер усилителей уловил сигналы гитары и передал их «маршаллам» за спиной ударника. Миниатюризация электроники его огорчала: усилители и динамики выдавали такой же оглушительный звук, что и в двадцатом веке, но впечатляли куда меньше, потому что были совсем крохотными. Неудивительно, что по залу снова пробежали шепотки: зрители обратили внимание на «маршаллы». Немногим из них доводилось видеть старые усилители.

— Это ещё зачем? — воззрился Мёрч на Рикенгарпа. Рикенгарп только кивнул.

Мёрч отстучал 4/4, мгновение его никто не сопровождал, потом вступили басы, словно бы выталкивая из центра сцены слежавшийся пласт звуков, а за ними клавишные, разворачивая пласт в бесконечность. Теперь можно двигаться. До этого между Рикенгарпом и сценой лежала бездна, а барабаны, басы и клавишные перекинули через неё мост. Он прошёл по мосту и окунулся в тёплое море звуков. Он чувствовал, как шпарят по коже софиты. Всё равно что переместиться из комнаты со включённым кондиционером в тропики. Музыка сладко томилась в тропической духоте. По сцене метнулось пятно белого света и замерло на гитаре, как Рикенгарп и просил, и он подумал: Господи, а осветитель и вправду мой фанат.

Ему показалось, будто он чувствует то же, что и гитара. А та изнывала, соскучившись по его прикосновениям.

Клэр сидела на кушетке у себя в квартире, вдвое меньшей отцовских апартаментов, и с тихой опаской ожидала очередного выпуска новостей ИнтерКолонии. Центральную комнату она объединила со спальней, и мебель по её приказу превратилась в спальный гарнитур. Стены вокруг экрана стали прозрачными, расцветившись кое-где насыщенно-зелёными и ярко-алыми красками тропического дождевого леса. Изображение мигнуло, налетел шквал, под тяжестью струй прогнулись исполинские листья, засеребрясь от огромных капель. Скрытый аэратор наполнил комнату запахами дождливых джунглей. Ей показалось, что она чувствует струи дождя на коже.

Всемедийный экран — сверкающая аномальная вставка в иллюзии джунглей — показывал документалку о Европейском конгрессе Новых Правых. Звук она отключила, но субтитры оставила. Лидер французского Национального Фронта извергал с трибуны пламенные речи с безмолвным спокойствием шеф-повара из кулинарной передачи, разъясняющего зрителям сложный рецепт. Бледный плотный коротышка говорил: ... неизбежность столкновения культур с фундаментально разнящимися истоками нельзя больше игнорировать. Добрые намерения тех, кто пытался установить согласие между исламскими фундаменталистами и европейцами, обернулись лишь новой болью от вынужденного срыва общественных покровов. Ибо, уверяю я вас, срыв этот настоятельно необходим. Иммигранты, представляющие чужеродные культуры, мутят воды нашей собственной. Глупо тешить себя иллюзиями, что мы сумеем с ними ужиться на одной территории. Это наивная мечта. Наивность приводит к потерям времени, денег и, да, человеческих жизней. Следует признать горькую истину: с некоторыми расами попросту невозможно достичь примирения! Наш ответ должен быть прост: экстрадиция. Да, в попытках решить проблему иммигрантов мы пытаемся воздерживаться от излишней жестокости, но есть пределы любому терпенью. Жизнеспособность культуры синонимична её расовой чистоте...

Она с тошнотным чувством отвернулась, почувствовав загадочное сходство проблем в Европе и на борту Станции.

Смешала себе коктейль со щепоткой антидепрессантов — нейрогормональных трансмиттеров — и отхлебнула из бокала. Ей быстро стало лучше, хотя она понимала, что эффект напускной. Она ждала новостей. Ага, вот. Она включила звук.

— ...лидеры технорадикалов Молт и Бонхэм достигли принципиального согласия о встрече с директором Римплером, но заявили, что не могут планировать переговоров, не будучи ознакомлены предварительно с мерами безопасности каждой из сторон.

Она покачала головой, бормоча про себя:

— Думают, что мы их арестуем на встрече. Как же глубоко они нас ненавидят... — Снова пригубила сдобренный лекарствами коктейль. Всё гораздо хуже, чем я думала.

В новостях стали рассказывать о последних переговорах между профсоюзными лидерами и Админами. Тот человек в фальшкостюме, Баркин, гнусаво бубнил:

— ...конфликт интересов в самом директорате Колонии... ИК ООН манипулирует Админами, вынуждая их действовать сообразно целям ИК, а приоритет у него один — прибыль. Админы утверждают, что проект переселения техников на открытое пространство превысил смету и поэтому до сих пор не завершён, однако строительству админской секции это ничуть не помешало. Мы совершенно упустили из виду, что первоначальное финансирование проекта Колонии из фондов ООН было начато под гарантию профессора Римплера — гарантию дома для обездоленных и обделённых жителей Земли. Явившись сюда, они оказались в тесных клетушках со скверной вентиляцией, в условиях ещё более скверных, чем прежде...

Клэр едва заметно кивнула. В этом что-то есть.

А теперь ещё и русские заблокировали Колонию, отрезав её от поставок еды и прочих товаров с Земли. Нет, пока никто не голодает, но складские запасы исчерпываются. Техники протестуют против перераспределения пайков. Админы тоже урезали себе пайки, но техники им не поверили — и едва ли безосновательно, подумала Клэр. Можно подумать, Прегер и его амбалы себя в чём-то ограничили.

Теперь ИнтерКолония показала ролик о том, что творилось в охваченных восстанием секциях Колонии. Лидер радикалов, человек по имени Молт, нёсся во главе толпы по коридору секции D, потрясая гаечным ключом и обрезком трубы. За Молтом бежали сорок технарей, мужчины, женщины, даже подростки — у них были бутылки с коктейлями Молотова. На лицах читалась пьяная безумная радость свободы.

Толпу показывали сверху и сбоку: очевидно, кадры с одной из камер системы видеонаблюдения. Молт что-то орал, скаля зубы. Заметил камеру, закреплённую у потолка, развернулся к ней, побежал на зрителей, замахнулся ключом. Железяка полетела прямо в камеру.

Экран почернел.

Рикенгарп бессознательно двигался в такт музыке. Не напоказ, как некоторые исполнители. Тем приходилось выжимать из публики хоть какой-то отклик, и каждое их движение выглядело искусственным кривлянием. Рикенгарп же был сама естественность: музыка свободно текла через него, и гнев или эго-узлы её не стопорили. Эго Рикенгарпа и заключалось в музыке. Музыка служила ему топливом для личного олимпийского факела. Пламя получалось таким же чистым, как одежды понтифика.