Последний Герой. Том 2
Шрифт:
— Вот думаю, — сказал я, — то ли сейчас в ход пустить. На возбуждение. То ли потянуть, нервы тебе пощекотать. Как больше нравится?
Он отступил на полшага.
— Что ты хочешь? — спросил тихо.
— Ставлю эту запись, — сказал я. — Проигрываю — удаляю, выигрываю — беру твою машину.
Он молчал всего секунду:
— А как я тебе могу верить? Что ты ее действительно удалишь и у тебя нет копии.
— Слово офицера, — ответил я. — По рукам?
Соколов протянул руку. Я пожал. Без особого желания.
Снова выстроили бутылки. Три на каждого.
—
Я взял пистолет. Тот уверенно лёг в руку.
— Ресурс ствола — еще будь здоров! Поля нарезов не изношены, кучность держит во как, — продолжал нахваливать свое оружие Ляцкий. — Раковин нет, патронник чистый, что зеркало. Слежу я за ним, как за своим дитём.
— Ого… — удивился я. — А ты, я смотрю, шаришь в ТТХа и внутренней баллистике…
— Ну дык, — гордо приосанился майор. — За «Динамо» по стрельбе раньше выступал. Пока зрение не поплыло. Кубками весь сервант забит. Моя грозится выкинуть, а мне жалко, память, что не просто на телефоне в службе просидел. Бери мой ствол, не прогадаешь.
— Добро, из твоего стрелять буду.
Толпа уже сгрудилась. Кто с рюмкой, кто с телефоном, кто с «хлебом». Ждали зрелищ.
Первым стрелял я.
Бах! — Первая бутылка — в крошку.
Бах! — Вторая — разлетелась.
Осталась последняя. Третья.
Рука чуть отдохнула, спешить некуда. Занес ее через верх, не через низ, как новички. Стал медленно опускать до мишени, плавно. Мушку совмещаю с целиком рабочим глазом, второй закрыт. Всё спокойно. Без дёрганья.
Задержал дыхание. Потянул спуск плавно, серединой подушечки указательного — без рывка, равномерно, как учили. Внутри — тишина, только пульс отдает в висках.
Мишень начинает плыть, зелёным пятном размывается на фоне. Но это не важно. Главное — мушка и целик. Всё остальное — фон. Есть только я, палец и оружие. Остальной мир — подождет.
Ствол будто живой, чуть ходит, но в пределах нормы. Выждал. Дождался, пока на мгновение всё стабилизируется. И только тогда — плавно дожал спуск.
Бах!
Третья бутылка лопнула, как мыльный пузырь. Осколки сыпанули по траве.
Попал. Чётко.
Толпа ахнула. Кто-то хлопнул. Кто-то присвистнул. А Соколов удивленно хмыкнул и стал готовиться к своей очереди.
Противник встал на импровизированный огневой рубеж не так, как прежде. На этот раз в нём не было бравады. ставки слишком высоки. Он не спешил, будто сам себе тянул время, чтобы сбить нерв. Пистолет держал умело, одной рукой в боковой спортивной стойке, как его учили в секции.
Бах!
Первый выстрел прозвучал резко, и бутылке снесло горлышко.
Со следующим выстрелом Соколов тоже не торопился. Плавно навел ствол, поправил хват, потом снова опустил руку, расслабился и повторил «заход на цель», замер. Я стоял чуть позади, сбоку, и сказал почти шёпотом, не глядя на него:
— Кстати…
тогда ты был неправ, Антон Львович.Он чуть повернул голову, не отрывая взгляда от цели, и спросил коротко и сухо:
— В смысле?
— Насчёт апельсинов, — сказал я спокойно. — Ты ведь утверждал, что Оксана их терпеть не может. Я тебе по секрету скажу… употребляет она апельсинчики, правда, только с тёмным ромом, под закуску. Они именно с тёмным хорошо заходят. Нам…
Последние слова проговорил с этакой тягучестью, будто вспоминал особо приятные недавние моменты.
Он на секунду замер, еще сильнее выпрямил спину, как будто в позвоночник что-то впилось. Пальцы сжались крепче, шея напряглась. Соколов ничего не ответил, только слегка скривился, будто от боли в виске. Навёлся снова. Но рука, несмотря на старание, чуть дрожала — едва заметно, но если я видел, для стрелка это уже провал.
Выстрел был резкий, короткий. Всё потому, что пуля прошла мимо.
Кто-то в толпе засвистел, послышались аплодисменты, хохот. Но он на это не отреагировал. Не стал даже добивать третью бутылку — всё равно уже проиграл ведь. Не было и речи о том, чтобы получить кайф от процесса, как это и бывает на веселом междусобойчике — важен был только результат. Опустил пистолет, резко, с раздражением, сплюнул себе под ноги, будто выкинул злость, и, не глядя ни на кого, сунул руку в карман.
Молча достал ключи от «Нивы», протянул их мне. В этом молчании было всё — злость, обида, досада. Поражение.
В этот момент из-за спины вынырнул Ляцкий. У него на лице уже была та самая улыбочка, с которой обычно начинают разговор за «протокол».
— А вот тут бы не мешало бумажку набросать, — бодро проговорил он. — От руки, конечно, но суть — чтоб по закону. Мы тут все юристы, если что. Это быстро.
Он оглядел собравшихся, нашёл взглядом кого-то менее хмельного и командным тоном добавил, обращаясь уже к Соколову:
— Давай-ка, дружище, продиктуй нам паспортные данные. Тут всё по-честному. Ставка, условия. Все добровольно. Оформим корыто на Максимку. Было ваше, стало наше. Кхе-кхе!
Через несколько минут у меня уже была написанная от руки бумажка, с нужными словами, подписями и подтверждением от нескольких трезвых свидетелей. Бумажка, по которой я теперь мог переоформить «Ниву» на себя. Не быстро, но окончательно.
Ко мне подошла Кобра. Она держалась, вроде, спокойно, словно это были самые обыкновенные забавы почти чисто мужского коллектива навеселе, но в глазах плясал задорный огонёк.
— Ну, Макс, — протянула она, качнув головой. — Ну ты даёшь. Соколов у нас, между прочим, мастер спорта по стрельбе. Как ты его так уделал? А?
— Повезло, — хмыкнул я и улыбнулся.
Она тоже улыбнулась, чуть прищурилась. Она, несомненно, была рада тому, что всё именно так повернулось.
— Молодец. Проучил. Так и надо. Он не обеднеет. А в следующий раз, может, поостережётся языком чесать перед людьми. Не в ту сторону понесло, вот и обделался.
Пока мы разговаривали, взгляд зацепился за Мордюкова. Тот бродил по берегу, тяжело, с раскачкой. В одной руке болталась бутылка водки, пистолет у него таки отнял кадровик. После стрельб — не вернул.