Последний Герой. Том 2

— Ну ты начальник прям, Яровой, — улыбнулась Кобра. — Наглеешь, растешь…

— И я чертовски рад тебя видеть, Оксана Геннадьевна… Слушай… Так если Востриков — ту-ту… Мажорчик на его место, получается, встанет, то тогда у тебя что, вакансия будет? Старшего оперуполномоченного место освободится?

— Ну точно, — щелкнула пальцами Кобра.

— Возьмешь?

— Ну не знаю, — она сделала серьезный вид, стала крутить пальцем черный локон. — Надо личное дело твое посмотреть, как ты еще физо сдашь, побеседовать с тобой на предмет…

Договорить я ей не дал. Взял со стола длинную линейку, оттянул ее и шлепнул по столу. Хлестко.

— Ой! — отскочила Кобра, рефлекторно.

Я покачал головой с нарочито грозным видом.

— Да шучу, шучу! Пиши уже рапорт на перевод, Макс! Ха-ха!

— То-то же… — улыбнулся я.

Моя новая начальница тоже разулыбалась. Мы переглянулись. Всё вставало на свои места.

Глава 13

Берег реки, куда нас привёз ведомственный «ПАЗик», я узнал сразу, как только съехали к руслу. Побережье живописное, да. Простор, пологий спуск к воде, кусты ивняка по краям. Но память выдавала негаснущей строкой: ещё прошлой ночью здесь было совсем другое место. Мрачное, опасное. Именно тут я подстрелил одного или двух шестерок Валета.

Именно отсюда по кустам разносились глухие крики, тут же — вон там, за пригорком — виднелось сейчас пепелище его ритуального костра. Казалось, земля ещё не впитала кровь. Но это только ощущение. Я огляделся и не увидел ни гильз, ни других следов перестрелки, все подчистили люди Савченко. В том, что это он меня караулил, я не сомневался. Вальков слишком верил гадалке, он бы всё сделал по нашему плану, а этот — подозрительный и мнительный. Возможно, Валет и сам был не в курсе, что Дирижер тут устроил засаду. Иначе как объяснить, что Валет столько времени играл добровольно роль «живца»? Не по чину ему живцом быть, он реально ритуал проводил. И свёрток какой-то таинственный сжечь пытался. Интересно, что он завернул в платок гадалки?

Но сегодня день другой. Солнце било в макушку щедро. Ветер с реки чистый, с привкусом чистой воды и сырой травы. С берега тянуло рыбой и свободой.

На поляне, вдоль кустов, вытянулся длинный ряд походных столов — стареньких, но крепких, со следами прежних гуляний: где скол, где пятно от жирного шашлыка. Накрыты они были одноразовыми скатёрками — пёстрыми, чуть морщащимися на ветру. Но главное — не в скатерках, а в том, что лежало поверху.

Закуски, как с картинки. Всё, что надо для настоящих мужских проводов. Хрустящие маринованные огурцы с чесноком, сочные помидоры с луком, копчёная и кровяная домашняя колбаса, нарезанная кружками, брынза, сыры, селёдка в масле с лучком, горячая картошка с укропом. Кучки корейской морковки, баклажановый салат, горки зелени, ломти хлеба. В центре — запотевшие бутылки беленькой, будто бойцы в строю перед великой битвой, рядом минералка, соки, багровый компот в трехлитрушке. Пахло едой, дымком, летом и предстоящей гулянкой.

Чуть поодаль, у мангала, терся узбек — улыбчивый, с нахлобученной узорчатой тюбетейкой и в фартуке. Его глаза щурились от солнца и дыма, рука ловко переворачивала шампуры. На стальных стержнях шкварчала баранина, румянилась курица, капала на угли. Шипело аппетитно. Рядом кипел огромный казан, оттуда тянуло базиликом и мясом. Суп, наверное, или шурпа какая-нибудь, неважно, пахло обалденно. Люди в форме и по гражданке толпились вокруг, кто-то уже наливал, кто-то достругивал нарезки, кто-то пытался сесть на раскладной стул, который был на грани отказа, и его самого было впору на пенсию или на свалку.

Первым, как и положено, слово взял Мордюков. Встал с самодельной лавки из доски с тихим кряхтением, поправил форменный галстук, снял фуражку — будто не на голове у него она, а на сердце давила. Поглядел на неё с какой-то ментовской тоской, аккуратно положил рядом на скамью. Вытер лоб мятым носовым платком. Взял рюмку. Не торопился, будто слова надо было выцарапать из чего-то глубоко личного.

— Знаете, мужики… — начал он хрипло. — Чувствовал, скажу вам сегодня радостное, но… Тута дело такое… С одной стороны — праздник, с другой — как по сердцу ножом.

Он повёл глазами по рядам. Внимательные лица. Кто с рюмкой в руке, кто с колбасой на пластиковой тарелке. Все ждали. Особенно ждал виновник торжества. Сергей Иванович Востриков был из той породы, что долго держат марку даже со стареющим лицом. Крепкий, как дверной косяк, с квадратной челюстью и носом, когда-то явно сломанным. Лоб широкий, морщинистый, будто всю жизнь щурился на неправду. Волосы короткие, с проседью, глаза серые, спокойные, но не тёплые. В них сидела усталость, как в человеке, который видел слишком многое, но никому об этом не рассказывал.

— Говорят, раньше одним из лучших оперов был, — шепнула мне Кобра, — а после реформы МВД, ещё в двенадцатом году, как-то подзабил на всё тут…

Я кивнул, а про себя подумал, что не застал этого Вострикова, видимо, он пришел в милицию уже после черного июня девяносто седьмого.

— Сегодня мы провожаем на пенсию Сергея Ивановича Вострикова… — продолжил Мордюков и немного осёкся, будто вдруг понял, насколько тяжело это звучит. — Он пришёл чуть позже меня, но по сути — вместе начинали. Вместе росли, учились, тупили, ошибались, дрались за правду, писали объяснительные. Через всё прошли. Всё, что только может случиться на службе, с нами случалось.

Он оглядел поляну, поводил взглядом по лицам.

— Когда не было бензина, Серега заливал свой. Когда понятых не находилось, тащил соседа по гаражу. Когда в парке долбо*б палил из ружья, он шёл первым. Потому что не умел иначе.

Мордюков замолчал, собираясь с мыслями. Говорил он явно искренне, я даже проникся. Не думал, что Морда еще помнит — как это, работать по старой школе. Лицо его даже вытянулось, будто он вдруг постарел. Потом хрипло выдохнул:

— И вот теперь он… на свободе. Да. А по сути — давайте честно, товарищи, — за бортом. Не потому, что сам захотел. А потому что возраст подошёл. Потому что там, — Мордюков ткнул пальцем вверх, — решили, что пора «оптимизировать», так сказать систему, мля. Чёрт бы побрал эту ихнюю оптимизацию. Таких спецов, как Серёга, теряем. Надёжных и с опытом.

Он на секунду замолчал, втянул воздух.

— Пенсионер… Да какой он, к чёрту, пенсионер? Молодой ещё, шести десятков нет. Работать бы и работать. Но вместо таких матерых волков на их места ставят вчерашних студентиков. А те не знают, с какой стороны к протоколу подойти, как правильно объяснение взять, что на осмотре места происшествия делать, — Мордюков скривился. — Вот до чего дошли. Одних списываем, других не научили.

Он помолчал, сжал пальцы вокруг рюмки.

— Спасибо тебе, Серёга, за то, что был таким, каким должен быть мент. Настоящим. За то, что свернул только в самом конце… Мы с тобой ещё не раз водки махнём. Но сегодня — честь тебе. И знай — ты не бывший. Ты наш. У нас бывших не бывает! С выходом на заслуженный отдых!

Он поднял выше рюмку, и никто не остался сидеть. Все встали, а Востриков прослезился.

— Поздравляем!

— Здоровья!

— Хорошо устроиться на гражданке!

Сыпалось со всех сторон сквозь звон рюмок. Чокнулись, выпили, закусили.

Гулянка набирала обороты. Ко мне подсел Ляцкий.

— Эх, Макс… — сетовал Фомич. — Проводов на пенсию теперь нет по-человечьи… Ну что это? — он обвел взглядом поляну. — Бухнули на природе и разбежались. Разве так старую гвардию провожать положено? Раньше ведь как? Весь отдел гудел, шарики, цветы, стенгазета, начальник с речью перед всем личным составом, из прессы девица с фотоаппаратом, а то и две, начальник по кадрам из главка напутствовал от имени генерала — «с этапами нового большого жизненного пути»… А потом гулянка прямо там, в актовом зале отдела, ни от кого не прячась, песни, поздравления. Со слезами на глазах выходили. А сейчас? Пикник на обочине.