Последний Герой. Том 2

— Да, вроде, нормально сидим, Фомич, — пробубнил я с набитым ртом, уплетая подоспевший шашлык.

— Ай… молодежь, — махнул рукой дежурный. — Ни черта вы не понимаете, не цените… Вот придет время, тогда… Эх… поймешь, какое сейчас времечко. Когда тебя выпихивают, как вон ту собаку из мультика — помнишь, «Жил-был пёс»? Пока лаял — нужен. А как нюх потерял — за ворота и пинком под зад. Вот и нас теперь, пенсионеров — пачками на выход. Реформа, мать её, все не закончится… Сколько толковых, битых жизнью спецов полегло под ножом этой «оптимизации» — не счесть. А теперь нехватка кадров, ёпта! Всю систему просрали, развалили, как экономику при Чубайсе. Вредители, чтоб им пусто было. Уважение народа потеряли, честь мундира в кабинетах бумажками завалили. А раньше как было? Уход со службы — целое событие. А сейчас? Больше на изгнание похоже. Тихо выпнули, и гуляй. Да что уж там… Пока служишь — человек, товарищ, честь и опора. А только ушёл — и хрен тебе, ни здравствуй, ни до свидания. Будто не в МВД отпахал двадцать лет с лихером, а с зоны освободился. Словно заразный.

Он закончил речь, полную досады, и тяжело вздохнул, думая, что собеседник его не понимает.

— Не переживай, Фомич, — сказал я, хлопнув захмелевшего Ляцкого по плечу. — Тебя точно не вытурят. Без тебя дежурку кто тянуть будет?

— Да ну… — он махнул рукой, чуть качнувшись. — Я теперь, прикинь, в день хожу. Пятидневка, как у людей.

— Это как? — я прищурился.

— Начальником дежурной части предложили. Пока исполняющий. Присматриваюсь… разбираюсь. Вот и на гулянку — с работы. Поэтому и в форме, и с кобурой. Привычка, сам понимаешь. За столько лет — заступил в наряд, значит — получи ствол.

— Ну что, поздравляю, — я пожал ему руку. — Давно пора было подрасти. Заслужил.

— Спасибо, Макс, — хмыкнул он, и в глазах на секунду мелькнуло что-то похожее на благодарность.

Рядом с Мордюковым стоял его зам и он же — начальник кадров, подполковник Зуев Владимир Ильич. Щуплый, строгий, на вид говнистый. С раздраженным лицом и глазами, в которых мелькала лёгкая досада, будто он был совсем не рад, что личный состав прямо здесь и сейчас, при нём не вкалывает, а расслабляется в рабочее время. Он держался прямо, как и положено кадровику, но чувствовалось — ни солнце, ни дым от шашлыков, ни рюмки на столах, ни речи под водочку его особо не трогают.

Косился на меня с подозрением. Дескать, что этот штабист тут забыл? Опера провожают своего, а ты куда влез? Я поймал его взгляд, чуть кивнул и усмехнулся молча, мол, не ваше собачье дело, как попал я сюда. Зуев криво усмехнулся в ответ, и в его выражении лица прекрасно читалось: «вот выйдешь с больничного, Яровой, поговорим тогда… про тетрадки я не забыл».

А я подумал, что надо бы всё-таки найти кого-нибудь и озадачить этими тетрадками. Самому сесть их писать — некогда, да и зачем, когда всегда можно, так сказать, делегировать такие полномочия.

Когда первая волна тостов схлынула, за столом воцарилась та самая тишина — не натянутая, а уважительная. Встал Востриков. Замначальника угро, а теперь — офицер в отставке. Встал не торопясь, будто в последний раз продумывая, что сказать. Поправил рубашку, взял рюмку — пальцы дрогнули. Не от водки, видимо, от волнения.

— Мужики… — сказал он просто. И замолчал на секунду, глядя по очереди на лица, знакомые, как собственные шрамы. — Спасибо вам. За службу, за смены, за спину, которую прикрывали, и за то, что мы никогда не бросали друг друга.

Он провёл взглядом по рядам. Кто-то кивнул. Кто-то отвёл глаза. Воспоминания у всех были свои.

— Знаете, — продолжил он, — было ведь по-всякому. И жопа случалась, и радость проскакивала. Но самое главное — мы работали по-настоящему. Не для галочки, не на бумажку. А по совести. За это я вам и благодарен. Всем.

Он улыбнулся — немного криво, немного устало.

— Теперь у меня будет другая работа… Забор вот на даче начну строить. Баню доделаю. Говорят, на гражданке тоже жизнь есть. Ну, попробую… Проверю.

Поднял рюмку. Не дрожала уже. Только глаза стали чуть влажнее. И все молча чокнулись, выпили.

Тут поднялся захмелевший Мордюков. Тяжело, по-полковничьи, чуть придерживая стол рукой. Глянул на Вострикова, как на старого друга, с которым плечом к плечу прошли не один десяток лет.

— Подожди, Серёжа. Не расслабляйся раньше времени. Ты ж нас знаешь — с пустыми руками не отпускаем. От всего отдела… — он указал взглядом на коробку, стоящую в сторонке. — Вот тебе. Чтобы без дела не сидел, руки зря не чесались.

К коробке шагнул Зуев. Поднял аккуратно, будто не коробку, а орден нес. Поставил перед Востриковым.

— От коллектива, — продолжал полковник. — Портативный сварочный аппарат. В хозяйстве, как говорится, вещь нужная.

Сергей Иванович взглянул на коробку. Широко улыбнулся.

— Спасибо, мужики. Ну, теперь точно не соскучусь. Воротину в гараже давно подлатать хотел — всё руки не доходили…

* * *

Когда мероприятие перевалило за «экватор», а на столах остались только недопитые рюмки да тарелки с остывшим мясом, народ потихоньку рассыпался по кучкам, вылезли из-за столов, размять ноги, покурить, поболтать в более тесном кругу.

Мордюков стоял у мангала, рассказывал что-то узбеку, улыбался, жестикулировал — уверенно, по-хозяйски. В одной руке — рюмка.

Потом у начальника зазвонил мобильник. Он быстренько опрокинул рюмку в себя, занюхал тюбетейкой, прислонившись носом к узбеку, и вытащил аппарат из кармана. Глянул на экран — и в лице изменился. Улыбка сползла, плечи расправились, словно протрезвел сразу. Стало видно, как в нём включился другой человек — не рассказчик у мангала, а тот самый старший, который за всех в ответе.

— Тихо все! — рявкнул он резко, не глядя. Левой рукой прикрыл ухо, правую с телефоном прижал к подбородку и стал отходить в сторону.

Я краем уха уловил фразы:

— Да, товарищ генерал…

— У нас мероприятие… неформальное, так сказать… Так точно, на пенсию провожаем ветерана службы… Передам лично, конечно…

Он уходил всё дальше, по тропинке вдоль зарослей, пока не дошёл до самого берега. Туда, где чернела проплешина, выжженная Валетом, с горсткой золы.

Мордюков всё ходил туда-сюда, разговаривал, бросал взгляды на землю — не осознанно, а на автомате. Потом вдруг остановился, будто бы что-то увидел на земле. Стоял и смотрел в одну точку, а когда закончил разговор, торопливо сунул смартфон в карман и вдруг нагнулся. Я видел, как он подобрал с земли небольшой свёрток, аккуратно, словно боялся обжечься.

Я пригляделся. Тот самый сверток из платка гадалки, который Валет хотел сжечь. Честно говоря, я думал, он его успел швырнуть в костер. А получается, что нет.

Это был так называемый «артефакт» — не магическая вещица в прямом смысле, а символ, сгусток памяти и страха. То, о чём Алька говорила с Вальковым, глядя ему в глаза через огонёк свечи: «Ты должен избавиться. Не просто выбросить — это не мусор. Сжечь. И закопать пепел. Это — твой грех. Или то, чего ты боишься сильнее всего».

Теперь же этот предмет нашел Мордюков. Свёрток был не больше двух спичечных коробков, только плоский. Меня потянуло вперёд — из любопытства или из предчувствия. Я и сам не знал, зачем приглядывал за ним всё это время, и вот сделал шаг, ещё шаг, надеясь увидеть, что же Вальков туда спрятал. Но в этот момент меня окликнул Ляцкий.