Потапыч

Но сейчас мы оценили расстояние от четвёртой палаты до нашей «Цитадели» и поняли, что, пока этот Шерлок доберётся, постовухи уже трижды успеют вернуться. А мы и так потеряли слишком много времени, переваривая случившееся.

Тогда я схватил Соню за руку и почти бегом поволок её к тринадцатой палате.

Когда мы обсуждали, кто пойдёт к новенькой, то решили, что это должен быть Хали-Гали и напарница — кто-то из девчонок. Определяющим доводом здесь, конечно, была вероятность того, что кому-то из женского пола новенькая откроется куда охотнее, чем кому-то из нас. Соня оказалась самой смелой.

— Миха, стой на атасе! — успел прошипеть я, прежде чем необходимая дверь оказалась у меня прямо перед носом.

А потом мы с Соней вошли в тринадцатую палату.

4 В палате новенькой

1

Это была обычная палата, такая же, как и все остальные на этаже, — с раковиной, спальными местами и одним столом без стульев на всех обитателей. Места здесь рассчитали как раз под четыре кровати и две тумбочки к ним. Осталась, правда, одна койка да кривая колченогая столешница — всё остальное переехало в четвёртую.

От того, насколько здесь вообще было пусто, складывалось ощущение, что мы попали в одиночную камеру для заключённых, а не больничную палату.

Когда за нами закрылась дверь, я вдруг ощутил приступ паники. Находиться так близко от бешеной новенькой было до одури жутко, и, если бы рядом не стояла Соня, я бы сбежал оттуда в первые же несколько секунд.

Но Соня была тут, я чувствовал, как её маечка с Куроми слегка касается моего локтя, поэтому приходилось строить из себя смельчака.

Новенькая лежала на кровати, накрывшись одеялом, и не двигалась.

Осторожно ступая по волнистому линолеуму, мы прошли чуть вперёд и остановились в двух метрах от койки.

Кровать была обычная — с деревянными спинками, металлическим каркасом и скрипучей сеткой под ватным матрасом.

Новенькая лежала на спине, чуть повернув голову на бок. Из приоткрытого рта к подушке тянулась тонкая струйка слюны.

— Фу, — тут же отреагировала на это Соня. Я зашипел на неё, чтобы вела себя потише. — Ну, фу же! Тем более чего нам бояться, если мы за тем и пришли, чтобы с ней поговорить?

Я промолчал. А что тут скажешь, если она права?

Подошли ещё ближе.

— Ну, — брякнул я, — она походу спит.

Соня смерила меня таким взглядом, что я мигом ощутил себя кем-то на уровне креветки. Хотя нет, креветка для этого была слишком сложным организмом, тут бы подошёл кто-то одноклеточный, вроде инфузории-туфельки.

Мне надо было срочно как-то реабилитироваться, что-то придумать, как-то отшутиться, но, как назло, шестерёнки в мозгу проворачивались очень лениво и со скрипом.

Тем временем Соня, противореча самой себе, на цыпочках подкралась к новенькой и осторожно потрясла её за плечо. Никакой реакции. Тогда Соня пихнула девчонку сильнее, но результат остался тем же.

— Эй, ты вообще живая?

Соня зажала девчонке нос. Та сморщилась и завозилась во сне. Неловко отмахнулась рукой. Но не проснулась.

До меня начало доходить.

— Её, наверно, всё время держат на снотворных, чтобы не буянила. А будят только для того, чтобы накормить.

— А в туалет она как, по-твоему, ходит?

Как-то не подумав, что девочка может лежать без одежды, я сорвал с неё одеяло. Так и есть — новенькая была одета всё в ту же белую в красный горох пижаму, а под ней отчётливо прорисовывались очертания подгузника. Такого, как на более или менее взрослого. Моя двоюродная бабушка много болела перед смертью, а мы с мамой иногда помогали семье дяди (сына этой бабушки) за ней ухаживать. Поэтому я знал, что подгузники существуют не только для грудных младенцев.

Осознав, во что её ткнули носом, Соня наморщила этот самый носик и фыркнула:

— Ой всё! Что будем делать?

— Нам в любом случае надо её разбудить. Причём быстро, пока постовухи не вернулись. Иначе всё зря!

Мы принялись в четыре руки трясти несчастную девочку. Поначалу она никак не реагировала — как мёртвая! Но через некоторое время нахмурилась и вроде как даже попыталась приоткрыть глаза, но не вышло, и новенькая снова провалилась в сон.

— Конкретно её так накачали, — заметила Соня.

Я кивнул.

— Что будем делать? — спросил я в надежде, что наша София Прекрасная выдаст какую-нибудь гениальную идею в духе Хали-Гали, но не стряслось.

В общем-то, можно было бы и догадаться.

Соня умоляюще посмотрела на меня и выдавила:

— Не знаю… Сделай что-нибудь, Дим!

Блинский! Что я мог сделать?

Шуметь нельзя, значит будить её криком или бить по щекам — отпадало. Трясти мы уже пробовали. А чтобы привести в себя при помощи древних шаолиньских практик, надо было их знать, но я не знал.

Соображать между тем приходилось быстро: кто их знает, этих постовых, когда они снова нарисуются на своём рабочем месте?

Я почесал затылок и вдруг ни к селу ни к городу вспомнил старый выпуск «Ералаша»: «Пап, а почему умные люди чешут лоб, а дураки затылок?» И в самом деле, почему?

В этот момент я себе казался настолько тупым, каким может быть только угол, стремящийся по своей форме к прямой. Ещё Соня эта смотрела на меня с таким раздражением, будто я только для того и существовал, чтобы мгновенно выпутываться из всего на свете, а ничего не делаю только по причине собственной лени.

Я глубоко вдохнул и отвернулся, чтобы не видеть этого взгляда. И упёрся глазами в раковину. Ну, конечно! Как я мог быть таким болваном, когда ответ лежал буквально на поверхности?

— Помогай! — выпалил я и бросился к крану.

Отвинтив барашек холодной воды, а никакая другая у нас тут и не шла, я увидел, как струя с шумом ударилась о дно железной раковины.

— Блин! — зашипела на меня Соня. — Чего так громко?

Чтобы хоть как-то это решить, я уменьшил напор и отвернул гусак ближе к стене. Таким образом, чтобы вода попадала не на дно, а на стенки раковины. Благодаря чему шум стал тише, даже если не исчез совсем.

Я набрал в пригоршню и через секунду вылил прямо новенькой на лицо. А следом за мной и Соня.