Прекрасный белый снег

Особенно поразило её море, невероятным своим, каким-то завораживающим спокойствием по утрам, когда малюсенькие, с копеечную монетку, прозрачно-голубые выпуклыми линзочками медузьи детки, в надежде погреться под горячим солнцем подплывали к самому берегу словно говоря ей: "Привет, Светик, с добрым утром!", а она, присев на корточки зачерпывала ладошками горькую морскую воду вместе с этими медузками, и пропустив её между пальцев показывала их солнцу: "Привет, малышня, с добрым утром!" А днём, когда после первой тренировки они приходили искупатьтся и поваляться с часок под жарким солнцем, море хоть и было всё таким же голубым и совсем даже не злое, случалась и приличная волна. И уже к вечеру, если они опять выходили к морю, купаться ей разрешали не всегда — волна была такой что даже взрослые заходили в воду с некоторой опаской. И тогда море было серое и не доброе совсем. А к утру всё начиналось снова — полный штиль и малюсенькие медузки у самой кромки тихой, голубой воды.

В огромном, каких она никогда ещё не видела гимнастическом зале, с двумя коврами, двумя длиннющими акробатическими дорожками, пятью или шестью поролоновыми ямами и жарким, тоже будто иссушенным нещадным солнцем запахом магнезии, Светка немного растерялась. Рядом с ней занимались какие-то чемпионки: Советского Союза, ЦС "Зенит", спортобществ "Труд" и "Трудовые резервы", просто талантливые, это было видно сразу, девчёнки из других городов и республик Советского Союза. Они все друг друга знали, были как минимум знакомы, и только она здесь никого кроме своих не знала, была новенькой, и точно уж не самой способной и талантливой. К тому же и Михаил Юрьевич, не очень довольный выступлением своей большой надежды, Светы Богдановой на Спартакиаде, пребывал в какой-то нервной раздражённости, орал на девчёнок постоянно, и Светику теперь доставалось не меньше чем другим. "Кубок Волкова на носу, — шипел он вполголоса на них, — а вы еле шевелитесь, старые коровы! Что, девушки, на солнце перегрелись? Или замуж внезапно захотелось?"

Замуж девчёнки пока не собирались, для них это было явно рановато, но и энтузиазма эти речи им отнюдь не добавляли. А Светику, привыкшему за два лагерных месяца к относительной свободе, такое обращение казалось совсем уж каким-то новым и неприятно неожиданным. Любимого своего маленького бревна она лишилась, Михалюрич упорно гнал девчёнок на большое. "Всё девушки, детство кончилось, — говорил он им, — попу вам здесь никто подтирать не собирается. Собрались, девушки, собрались! Нечего тут слёзы лить на зрителей! Работаем на высоких снарядах, привыкаем к настоящему помосту!"

От высокого, без ковровой обивки жёсткого бревна у Светки всё сильнее ныли отшибленные пятки и отбитые о твёрдое дерево кисти рук. К тому же ей казалось что и другие тренеры смотрят на неё с каким-то осуждением: загордилась мол, девочка, чемпионка Ленинграда, высокое бревно ей, видите ли, не нравится. И всё это, мало по малу, довело её до состояния какого-то отчаянного ужаса перед тренировками, в зал идти Светке больше не хотелось, но и пропускать здесь тренировки она тоже не могла: за такое вполне могли со сборов и отчислить. Даже сама мысль быть изгнанной с позором раньше срока казалась ей невыносимой, и Светка покорно тянула лямку в компании других, старших своих зенитовских подруг.

Наконец так здорово начинавшиеся и так невесело закончившиеся три недели сбора пролетели, их отвезли в аэропорт города Сухуми и посадили в самолёт. И вскоре, уже к вечеру, девчёнки были дома, в Ленинграде.

До приближавшихся неумолимо соревнований на кубок Волкова оставался всего месяц, а программа первого взрослого у Светки явно буксовала. И хотя сложных элементов в произвольной у неё ещё с весны вполне хватало, да и к тому же за пару месяцев самостоятельных тренировок в лагере прибавилось ещё, с обязательной всё обстояло совсем не так уж гладко. И всё это проклятое бревно. "Ну кто его вообще придумал, — думала иногда Светка. — Какому же гаду такое издевательство могло в голову прийти?"

Михалюрич нервничал, Светка тоже понемножку психовала, ничего у неё не получалось, и казалось уже не получится никогда, на кубок Волкова, чтобы опозориться там перед всем Зенитом ей ехать не хотелось. Время шло, проклятая обязательная на бревне у Светки всё никак не выходила, и вот однажды вечером, дней за десять до отъезда она не выдержала. Тренировка подходила уже к концу, девчёнки расходились по домам, и только Светик с Михалюричем всё никак не могли расстаться друг с другом и с бревном.

— Михаил Юрьевич, можно я в маленьком зале, над ямой, сама немножко поработаю? — вопросительно посмотрела на него Светка. — Видите, ничего не получается! — И собрав свой пакетик с накладками, чешками и маленьким, для чешек кусочком канифоли, направилась было в малый зал.

— Это что ещё за новости? — догнав, схватил её за плечо Михаил Юрьевич. — Что значит сама? Ты что, теперь одна будешь решать, где и с кем тебе работать? — Её неожиданной выходкой он был явно раздражён. — Вернись немедленно!

Но она его уже не слышала, ей нужно было в малый зал, на поролоновую яму. Поработать над ямой на бревне Светка, однако, так и не успела. Минут пять прошло, не больше, как в пустом зале появился её шеф, со сложенной вдвое скакалкой в трясущихся руках.

— Так, чешки одела и в большой зал! Немедленно! На высокое бревно! — прошипел он ей. — Ты меня хорошо слышишь? Немедленно, дрянь такая! — добавил он негромко.

— Ну Михалюрич, мне здесь нужно, соскок ещё немного отработать, — чуть не со слезами посмотрела на него Светка. — Ну не выходит ведь! Вы же сами видите!

— Ну что ж, — оглянувшись на дверь проговорил Михаил Юрьевич. — Похоже девочка не понимает. Сама напросилась... — И со словами: — Ты будешь работать, маленькая дрянь? — коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил её скакалкой по ногам, чуть выше попы. — Бегом в зал, сучка малолетняя!

Такого унижения Светка не испытывала никогда. Ах, как это было больно! "Если бы вы знали, — думала потом маленькая Светка, — если бы вы только знали! Больно и обидно, до горьких слёз, горячим вдруг ставших в горле, почти до немого крика детской её души: "За что?!! За что он так её? Совсем ведь недавно дочкой называл!!!"

Светка судорожно вздохнула, тихо всхлипнула, и глотая на ходу предательские слёзы с опущенной головой побежала в раздевалку.

Дома она проплакала полночи, ей было ужасно обидно, жалко двух потраченных напрасно лет, она вспоминала эти бесконечные прыжки, брусья и бревно, девчёнок из своей команды, кровавые мозоли на руках, разбитые на брёвнах пятки, звонкое "Стой!" с трибун, когда она закончила последнее своё, то выступление, пьедестал почёта, счастливые лица родителей, опять своих девчёнок, и так снова и снова, и опять по кругу. Словно почувствовав неладное, а может услышав её тихие рыдания к ней пришёл отец, она запомнила как он гладил свою доченьку по светлой, любименькой головке, целовал мокрое от слёз лицо, говорил ей что-то, что всё пройдёт и всё как-нибудь наладится, а когда она наконец рассказала ему ЭТО, поднялся решительно, и со словами: "Я этой сволочи так просто не прощу! Он у меня за всё ответит! Завтра же в партком!" весь трясясь ушёл курить на кухню. И тогда уже она, почти с мольбой: "Не надо, папа! Пусть живёт! Ему же хуже будет!" побежала за ним, утешать уже его. И они молча сидели вдвоём на кухне, он усадил свою дочьку на колени, и обнявшись, они ещё долго и горестно раскачивались на маленьком кухонном диванчике. И Светка всё яснее и яснее понимала: в зал она больше не придёт...

Глава шестая

Увы, это известно всем и давно: детские наши воспоминаниния с возрастом стремительно тают в синеве летящих всё быстрее год от года лет, чем дальше удаляемся мы от детского того, беззаботного как отчего-то принято считать времени, тем тусклее и туманней становятся промелькнувшие давно наши счастливые минуты, и только горечь обид и разочарований, совсем казалось бы даже, неосмысленных и детских, остаётся с нами навсегда.

Полгода, всю осень, зиму, и болъшую часть весны, почти до следующего лета, Светка просидела дома. Нет, конечно, в школу как и все она ходила, училась, делала уроки, теперь правда, уже не на переменках — спешить ей было некуда, там она улыбалась, пыталась шутить и выглядеть как все, нормальным человеком. Что у неё получалось из этого грустного спектакля сказать довольно сложно, подруги, хотя наверное и понимали: что-то с ней не так, ни о чём её не спрашивали А самой ей, никому и ничего рассказывать и вовсе не хотелось. Иногда, бывало, подходил к ней и Коля с рынка, заглядывал вопросительного в глаза, но и ему Светка рассказать хоть что-то просто не могла.