Прибытие поезда

– Нет.

– Вот и не оставляй. Тогда я тебя не трону, понял?

– Угу.

– Хватит реветь. Я тебя не обижу.

Паренёк всхлипнул и прижал к глазам рукав. На ткани остались два мокрых пятна. Кэтэлин сплюнул и отошёл. Пастух остался на земле, глядя исподлобья влажными карими глазами.

– Рисунки мои не троньте.

– ?

– Рисунки мои не троньте.

– Что за рисунки у тебя, блаженный?

– Вы не поймёте.

– Я не пойму?!
– Кэтэлин потянулся к револьверу.

– Машину рисую!
– крикнул пастушок, подползая ближе.
– Оставьте вашего раненого, только не троньте рисунки!

Кэтэлин посмотрел под ноги и обнаружил, что стоит на расчищенной от травы площадке. Острым камнем в земле были выцарапаны чудные стрелы и полукруги.

– Это что?

– Машина моя.

– Всичко е наред? Какво казва той?
– тревожно спросил отец Василий.

– Изглежда, че е луд... Что у тебя за машина?

– Для подбрасывания овец.

Кэтэлин почесал щетину, сковырнул с зуба сухую мамалыгу и присел на корточки над чертежом. Случайный ветер сбил шляпу с головы гайдука; Кэтэлин проводил её взглядом и, когда шляпа остановилась под корягой, успокоился.

– Машина - для - подбрасывания - овец.

– Да.

– Ты давно пасти начал?

– Два года.

– А я почти десять лет водил овец. Почему я не знаю, как их подбрасывать?

– Я сам придумал, - гордо сообщил пастушок.
– Вы как отличите, овца легла спать или заболела?

– Как?

– Когда спать, она ложится на живот.

На жёсткие серые волосы Кэтэлина опустилась тонкая стрекоза и задрожала под ветерком.

– Ну да.

– А когда на овец мор нашёл?

– Тогда на бок ложится, - уверенно сказал Кэтэлин.

– А я придумал так: на боках у каждой овцы вот тут, - паренёк показал, - будет доска с пружиной, как от рессорной коляски. А на ней четыре рычага.

– Четыре рычага?

– Первый облегчит пружину вдвое. Второй вчетверо. Третий, - пастушок рисовал камнем овалы с ножками и рычаги на них, - облегчит в восемь крат, а четвёртый будет крепиться к самой доске и облегчит аж в шестнадцать крат. И вот овца легла на бок, а рычаги сжали пружину, а последний держится вот тута на зубце. Потом он соскакивает с зубца, и пружина...
– он показал, как выпрямится пружина.
– Овцу - х...як! Выше этой ёлки. И она падает вон аж у той дорожки. Заболеют в стаде три овцы - лягут на бок - а их: х...як! х...як! х...як! повыкидывает до неба и они улетят из стада далеко-далеко, - он нарисовал несколько многоногих овалов и крутые дуги, по которым овцы будут вылетать из стада. Подумал и зачем-то дорисовал сверху луну. Вздохнул, - Красиво, наверное.

Кэтэлин помолчал, потом встал, отряхнув штаны, и пошёл за шляпой.

– А если овца во сне упала на бок?
– спросил он на ходу.

– Жалко будет, - сказал пастушок.
– Но пользы всё равно больше. Так вы не тронете?

Не дойдя до шляпы, Кэтэлин развернулся и двинулся к повозке. Вытащил оранжевый свёрток с мёртвым монахом, и положил у ног.

– За раненым помощь позовёшь, пусть заодно и этого похоронят.

– Покойник?

– Точно.

– Господи, за что! Не надо мне покойника, дяденька!

– Тогда растопчу все твои каракули.

Пастушок заткнулся.

– Пусть похоронят по-людски, - гайдук поднял шляпу, но она - что за странность - сама вырвалась из его руки и закатилась в канаву. Кэтэлин вновь её поднял и зашагал к детям. Труп Сергия и стонущий в бреду Иван лежали рядом. Несчастный пастух глядел на них, шмыгая веснушчатым носом.

Отец Василий перекрестил их всех и забрался на облучок. Кэтэлин повертел в руках шляпу, расправил её и натянул на красный лоб. Поднялся в седло.

– Жди меня у Албешт, - сказал он священнику.
– Сховайся где-нибудь в деревьях, я вернусь, свистну тебе. До самых Албешт гони, не останавливаясь.

– А ты куда?

– Не боись, - Кэтэлин вывязал ещё два ружья и кинул в повозку детям на головы. Туда же взмахом сеятеля запустил патроны.
– Не брошу.

21.

И он скакал, выпрямившись в седле, издалека видимый посреди белой степи.

Что ни вечер, за ворота вы-хо-ди-ла я. То не милой за воротами ли ка-же-тся, то не милой за воротами ль мере-щи-тся. То не голубь ли мой сизой в дом воро-ти-тся... Улетел он во далёку сторонушку, да на турецкую войну. А весною все глаза-то я вы-гля-дела, а на лето все глаза-то я вы-пла-ка-ла, а на осень за ворота не ходила я, а завела веретено.

Далеко-далеко, на севере, в это время переходили отряды через Эйфелев мост; гремели на могучих колёсах выдыхающие пар поршни; зелёная и белая - шла пехота. А Кэтэлин гнал коня, спускаясь по отлогу к ручью. За его спиной остались неподвижные оранжевые Иван и Сергий.

А как белу ниточку я вы-пря-ду, а как скатерть кружевну я выплету, ко зиме с войны мой милой воро-ти-тся, ко столу его сведу, к белу кружеву, так скажу ему тогда: как ждала тебя, мой милой, долго время я, как ходила за ворота что ни вечер я, всё выглядывала голубя си-зо-го. И не знала я тогда, что воро-тишь-ся ты не голубем ко мне, а ясным соколом. Что мой голубь сизой стал птицей гордою, воротился невредимой ко голу-бушке, как летал он во далёку сторонушку, да на турецкую войну...

А Кэтэлин взбирался от ручья на холм, стегая выдохшегося коня.

На холме он огляделся. По левую руку был лес, правее -- россыпь белых хаток, окруживших деревянную церквушку. Где-то между лесом и селом должна была ехать сейчас повозка с детьми и отцом Василием, но Кэтэлин никого не увидел. Показалось, что у леса маячат серые точки и две рыжие черты, но могло и почудится издали.

– Выходи, - хрипло сказал он.
– Я здесь.

Молчание. Кэтэлин опустил руку к револьверу, погладил деревянные щёчки с латунной серёдкой и сжал на них ладонь.

– Сволочь, - позвал он.
– Ты же здесь была, Сволочь?

За плечом свистнула коноплянка. Кэтэлин прицелился в неё, постоял так и опустил револьвер. Прошёлся по низкому кустарнику, громко хрустя и топая.

– Кто ты ни есть, - он остановился в кустах и снял шляпу, - я к тебе пришёл.

Сволочь не ответила. Гайдук надел шляпу и расстроенно засопел. Не было тут ни сволочи, ничего. "Но где-то же ты была, - подумал Кэтэлин.
– Ты ведь живая Сволочь, а?" Он чуть не загнал коня, переезжая на соседний холм. Там опять затрещал кустами, прислонился к сухой дикой яблоньке и стал мысленно звать Сволочь. Конь понуро стоял, жуя степной щавель. Кэтэлин последний раз обошёл местность и в зарослях щавеля нашёл-таки, что искал. В одном месте пучки были вырваны, а в земле под ними отпечаталось что-то гладкое, полукруглое. Это был след от носка сапога; кто-то развернулся здесь, повредив траву, и ушёл за холм. Гайдук с наслаждением размазал этот след подошвой и повёл коня вниз.

22.

Повозка обнаружилась за виноградниками возле села. Отец Василий с винтовкой и револьвером сидел у колеса, двое мальчиков, неумело держа ружья, стояли по бокам. Кэтэлина издалека увидели и подняли атласный флажок, тупицы, словно и так их не было видно с любой стороны, как на ладони.

– Думаю, я её видел, - сказал Кэтэлин, отмахиваясь от детей. Перетрусили они, конечно, знатно, после всего-то, и теперь полезли обниматься.
– Ну не её, а ногу.

– Кого?