Приключения сомнамбулы. Том 2

Соснин, рассеянно, не понимая чего она боится: маджари.

Алиса: почему все такие тупые, не думают ни о чём… почему несутся скопом, пригнанные один к одному куда-то, к чему-то страшному, но не хотят понять – куда? Скажите, что случилось? Почему мне так страшно вслепую нестись со всеми?

Соснин: Бог умер.

Алиса, дёрнувшись: в каком смысле?

Соснин: в самом широком.

Алиса, приблизившись, обдав жаром запылавших щёк и лёгким мятным дыханием: всё в жизни понимаете, знаете, на любой вопрос есть ответ… вы, действительно, инопланетянин? Будто где-то далеко-далеко от нас жили! Чего вы только не наговорили, а всему готова поверить, готова слушать и слушать, чтобы ваши слова обдумывать. Не упрощаете ничего, серьёзно, без скидок на мой куриный умишко всё объясняете… как мне хорошо и спокойно с вами, Илья Сергеевич, не представляете! – раскалённая гладкая ладошка коснулась руки, – разве мы сейчас не плывём до гор? Вы ни на кого, кого знала я, не похожи, совсем другой… никаких тёмных мыслей за вами не чувствую… мне родить от вас захотелось. Вы могли бы в меня влюбиться? По-настоящему, могли бы?

Соснин отрешённо, увиливая от ответа: как «по-настоящему»?

Алиса возбуждённо: без обманов! Так «по-настоящему», чтобы всё время – вместе, не разлучаясь.

Соснин с улыбкой: до гроба?

Алиса, всё заметнее возбуждаясь: да! До гроба!

Соснин рассудительно: вы, лицо «Вога» и модная топ-модель, готовы послать подальше европейскую славу ради романтического уединения до конца дней своих с внезапно выдуманным возлюбленным, чьё главное достоинство – отсутствие тёмных мыслей? Неужто готовы вместе со мной, держась крепко-крепко за руки, высадиться на необитаемом острове, где обманы-измены в принципе невозможны? Облачимся в звериные шкуры, будем охотиться, чтобы прокормиться?

Алиса, всё ещё возбуждённо: ой, я была на таком острове посреди синего океана, была, когда реклама снималась про падающий с пальмы кокос. Видели? Там тепло круглый год и не нужны шкуры! Там здорово! Песочек белый-белый, мягкий, нулевого помола.

«Клуб «Вдвоём» в «Плаза-Рае»! Секс на батуте, секс на батуте под цветомузыку!» – замигала и унеслась ввысь, к подсвеченной ротондочке висячего сада, превращаясь в цветистое облачко, лазерная реклама.

Тима подвёл к столу Свету, с наигранным легкомыслием подхватил Алису, а Соснин всё повторял и повторял её вопрос – мог ли влюбиться? Мог ли в неё влюбиться по-настоящему? В такую прелестную, искренне-беззащитную. Он, однако, ощущал атрофию чувств.

Тригорин: сколько раз я умолял тебя – выпусти, дай дышать, дай любить, дай жить! Но нет, ты из своих паучьих лап добычи не выпустишь! Я – добыча. Добыча паучихи! – истерически смеётся.

Света: Алиску жаль, сначала в Тиму безответно влюбилась, со мною цапалась-царапалась, потом в погоне за птицей счастья с немцем богатым спуталась, по мировым курортам мотались, у него начались проблемы с потенцией, из секс-клубов и секс-шопов не вылезали, дальше ещё не легче – вляпалась в безумный роман с испанцем, который накануне помолвки разбился на автогонках… прорыдала неделю, одиноко ей… и Тиму до сих пор любит.

Побежала строка: по буллитам победил омский «Авангард», клуб, финансируемый чукотским губернатором Абрамовичем… наш корреспондент, сопровождающий «Камазы» с террористами, передаёт по телефону…

Шамраев: ничего не понимаю. Какой-то бред. Евгений Сергеевич, надо дать ему валериановых капель.

Дорн: постойте, Илья Афанасьевич, это не бред.

Соснин: только заграничные кавалеры способны её от безответной любви отвлечь, местные не котируются?

Света: был и местный, агент-эфесбешник, Митя, между первой и второй войнами в чеченском плену пропал, ему голову, наверное, отрезали. Познакомились они в самолёте, Алиску Ярославские авиалинии, «Яр-Аэро», пригласили на нулевой рейс в Эйлат, чтобы на пляже туалеты показывать, Митя правительственную делегацию сопровождал, посмотрел на Алиску, потерял голову… заказал в самолёте ужин с топ-моделью и… Я тоже тем рейсом в Эйлат летала. В Красном море вода прозрачная, все камушки, ракушки на глубине видно.

Чувствовал, что тоже теряет голову, хотя по другой причине. Что за эфесбешник, что за войны, не ермоловскую ведь она называет первой… и сколько их, этих чеченских войн? – гадал, не решаясь спросить. И всё же не удержался.

Соснин: что за война, вернее, две войны… что за нападение на бронемашину пехоты в Чечен-ауле? И что за «Камазы» с взрывчаткой и террористами кружат и кружат по кольцевой дороге?

Света, очищая мандарин: ой, слушать про войну не хочу, все долдонят – война, война, а вы насмешничаете! Да ещё террористы… мне жаль Алиску, колоться стала, зла не хватает… эффектнее, чем Шифферс, была на подиуме.

Соснин привычно сглотнул обиду, на которую сам в очередной раз нарвался, жадно вдохнул цитрусовый аромат: может быть, Алисе отправиться куда-нибудь к тёплому морю, развлечься, поплавать вволю?

Света: она и так заядлая путешественница, вот, натанцевалась, накурилась на Ибице и травки ей уже мало… такая разболтанная…

Всё у них есть, а в глазах изнурительная тоска по счастью! Алиса не лёгкой жизни – большой любви алчет, это невыносимо… отщипнул от натюрмортной грозди кисточку с прозрачно-зелёными виноградинами: слаб в географии, где сия распутная Ибица?

Света: островок у берегов Испании, туда отвязанная молодёжь слетается, по высшему разряду оттягиваются.

А на Крит кто слетается? Треугольник, жестокий любовный треугольник… – одинаковые, но не взаимозаменяемые! Не ахти как умны, зато одинаково прелестны: с удлинённым разрезом серых блестящих глаз, нежными персиковыми щёчками, слегка тронутыми идеальной косметикой, чудесно прорисованными губами – однояйцевые близняшки, загорелая и… хотя и Алиса, когда на Ибице оттягивалась, наверное, бронзовела. Осенило – тут два треугольника, в наложениях. У одного все углы известны – Тима, Алиса, Света, у другого – лишь два известных угла, Тима и Света, есть ещё демонический мистер Х.

Соснин: замечательно-ровный загар у вас!

Света: да? Я думала – пятнистый, на Крите погода быстро меняется, ветерок нагоняет облака… предпочитаю загорать в солярии на Стремянной.

Соснин, размышляя вслух: но ведь именно средиземноморью принадлежит рекорд по числу солнечных дней в году…

Света, глянув на экран: бред какой-то! Я запуталась – убили его в начале, или в конце из ружья застрелится? Чехов такой путаник.

Соснин: это не Чехов.

Света: всё равно, без разницы.

Соснин: Чехов вовсе не путаник, он, печальный шутник, сыграл с нами всеми бесконечную дивную шутку, он, полагаю, предусмотрел заранее все варианты обращения вечного в актуальное, актуального в вечное, включил нас в тревожный круговорот… и, усмехаясь, спровоцировал слабонервных сочинителей с режиссёрами – притягательно-непонятную пьесу так соблазнительно дописывать-переписывать в модном детективном ключе, авось выйдет поинтереснее, хотя подлинная «Чайка», не очень-то боясь покушений, продолжает себе жить своей жизнью – проваливается, её опять ставят.

Света: почему проваливается? Да потому, что скучно, скучно и не понять никак о чём они… слова простые, а не понять.

Соснин: вы не одиноки в своей неприязни, за компанию с вами Ахматова, на дух Чехова не выносившая, и Толстой, он, хоть Чехова и любил, считал, что пьесы у него ещё хуже, чем у Шекспира.

Света: Ахматова и Толстой? Пьесы хуже, чем у Шекспира? Если хуже, то потому, наверное, что скучнее.

Соснин: если бы всё так легко объяснялось! Нам не скучно, скорее – страшно, но в интуитивном страхе своём мы не готовы себе признаться. В пьесе, заявленной как комедия, все страдают, всем больно, ни надежд нет, ни утешений, но нет и открытого драматизма, а не понять сразу о чём говорят на сцене оттого ещё, что главный смысл у Чехова растворён вовсе не в словах, в пробелах между словами.