Привет, заяц

Понимай, как знаешь. Это он верно сказал.

В снежном море между деревьями и парковыми аллеями петляли тропинки нетерпеливых людей. Лень лишние сто метров пройти, захотели путь срезать, чтобы не мёрзнуть подолгу в ледяном океане. Цветастые палки детской площадки застыли в ночной парковой тишине, по замёрзшим холодным горкам скатывались сухие снежные песчинки. Аппетитно скатывались, хрустели, шипели, бряцали.

Настоящие.

Витька заметил на горизонте яркие софиты футбольного стадиона. Улыбка его сверкнула в переливах белого света.

— На поле заглянем? — он спросил меня.

— Зачем? Там же всё охраняется.

— Всё, да не всё. Мы уже туда лазали. Нет там никого. Зимой, тем более.

— А зачем там свет горит?

Он глянул на меня и заулыбался:

— Чтоб тебя было видно.

В парке так тихо и безжизненно. Того и гляди из-за обледенелого куста выскочит снежное перекати-поле. Царство спокойствия и умиротворения. Рядышком с ним так тем более.

В гости ко мне придёт. Окунётся в бардак моей комнаты.

Ночью сегодня. По-настоящему.

Наяву.

— Только, Вить, у меня в комнате немножко не убрано, — я начал оправдываться. — Я не думал, что ты в гости придёшь. Я даже не думал, что мы с тобой сегодня вообще увидимся. Ладно?

— Ладно, ладно. Распереживался прям весь. А то я срача не видел.

— Ну ладно уж тебе, не срач у меня.

— Вот приду, посмотрю, и сам для себя решу, срач у тебя, или не срач.

Мы прошли с ним мимо старенькой наспех сооружённой сцены для местных праздников и концертов. Полумесяц её деревянного свода гнулся под тяжестью мелких блестящих сосулек. Такая бессмысленная конструкция. Пустынная. Глупая. Замёрзла во времени и молчала в бескрайнем древесном холоде посреди узеньких парковых дорожек. Мимо пробежала облезлая шелудивая псина, понюхала уголок постройки, задрала ногу и прыснула на него пару раз своим «благодарным» теплом.

— Ну хоть кто-то по назначению эту сцену использует, — сказал я.

— Да перестань. У вас тут всё время какие-нибудь праздники проходят. Сабантуй или ещё чего.

— А все остальные дни просто так стоит и место занимает.

— Ворчун какой, мамочки родные.

***

Я пролез через малюсенькую дырку в заборе и наступил уже не в рыхлый снежный пепел, а на твёрдую влажную землю. Кругом сочная зелёная трава в почти уже стёртой белой разметке. В воздухе вмиг запахло летней свежестью, скошенным бурьяном в деревне, цветами, сеном, свежей капустой брокколи. Всем сразу. Неестественный запах. Странный. Брокколи посреди холодного верхнекамского ноября.

Наяву.

Я оказался под ослепительным светом стадионных софитов и чуть сощурился. Витька всё куда-то уверенно вёл меня. Я шагал за ним, хлюпал грязью, чувствовал, как в ботинки заливалась ледяная мутная вода. А впереди, в самом сердце футбольного поля, огромный сугроб высотой почти что мне по шею.

— Это кто такой умный догадался снег прямо посреди поля свалить? — я спросил Витьку.

Ничего не ответил мне. Подбежал к сверкающей кучке, вскарабкался на неё и плюхнулся в мокрый белый пух.

— Давай рядом ложись, — он сказал и похлопал рукой по снегу.

Я опасливо оглянулся, думал, вдруг на нас сторож какой-нибудь сейчас наорёт, прогонит отсюда. Ни души вокруг. Только тихий шелест автострады за деревьями и далёкий писк одинокого поезда.

Витька протянул мне руку, я вцепился в его ладонь в дырявой вязаной перчатке и вскарабкался на снежную вершину. Потоптался на одном месте и лёг рядом с ним.

— Лежишь? — спросил он.

— Лежу.

— Вот и лежи.

Ночное холодное небо. Тяжёлые оранжево-розовые облака затянули его. Тепличный комбинат вдали разжигал их словно тлеющие угольки. Облака стучали оранжевым пульсом. Небо шепталось. Небо дышало.

Цветное. Пушистое. Рыжее.

Наяву.

Спину медленно пожирал лёгкий морозец. Леденящее пламя впивалось в каждую косточку. Тушка моя дрожала.

Я жалобно сказал Витьке:

— Цистит ведь так заработать можно.

— Это чего такое?

— Писька болеть будет.

— Ха! Дурак ты.

— А в парке тебе в снегу не лежалось, да?

— Там сугробов нет. И темно. А здесь вон какая красота, светло как.

Он повернул голову, глянул на меня и добавил:

— Тебя видно.

Опять к моим ушам привязался. Они у меня и в правду чуть большие, даже торчат из-под шапки. Взял и легонько прикоснулся к ним своей обледенелой рукой. Нагло так это сделал.

— Они у тебя на свету такие красные, — сказал Витька. — Насквозь просвечивают. Вон, все сосудики видать.