Привет, заяц

empty-line/>

— Да, понял. Хайперстоун Хайст называется.

Я достал из ящика с картриджами старую потрёпанную коробку с Черепашками Ниндзя на обложке и протянул ему.

Витька обрадовался, довольно закивал и прошептал мне:

— Да, да, она! Блин. У нас был продуктовый у дома, там на первом этаже лет двенадцать назад стояли четыре сеги, в них играли по полчаса, по часу. Типа напрокат. Тоже ходил, играл. И у всех эта кассета стояла.

— А у меня знаешь откуда этот картридж? — я подполз к нему чуть поближе. — Мы поехали как-то к маминым родственникам. Сели играть с моим каким-то десятиюродным братом. Я прямо тогда обалдел от этой игры. Такая рисовка, мультяшная, яркая, музыка огонь. Я брата тогда спросил, «Что ты за неё хочешь?» Знаешь, на что я её выменял?

— Ну?

— Я сказал, что ящерицу ему зелёную в траве поймаю, когда на кладбище поедем. Он всё хотел её в банку себе засунуть, кузнечиками кормить.

Он удивился:

— И что, поймал?

Я чуть дёрнул бровями и с улыбкой глянул на него, мол, а сам-то как думаешь?

— А, да, точно, у тебя же игра.

— Поймал, поймал.

Я показал ему малюсенький белый шрам под большим пальцем на внутренней стороне ладони. Он взял меня за руку, потёр ранку пальцами, будто не верил, что она настоящая.

— Руку распорол об сухой репейник, когда за ней прыгал. В кровищу. На всю жизнь. Ящерица ради черепах.

А он протянул мне свою ладонь и тоже показал свой шрамик примерно в том же месте, где и мой, и тоже на правой руке, только его был чуть побольше.

Я спросил его:

— Это откуда у тебя?

— В пятом классе автомат разбирал, дёрнул затвором и кусок кожи зажал.

Зубы сами стиснулись, рот зашипел. Я весь скорчился и на миг представил эту жуткую боль.

Витька схватил меня за ладонь, поднёс свою и так радостно заулыбался:

— Ба, смотри, почти что в одном месте у нас с тобой. Братишки-даунишки.

Он заметил на полке мою детскую фотографию, которую сделали во время гастролей фотографа по местным садикам. Щёлкнули нас тогда на синем полотнище и кособоко запихнули нас к каким-то мультяшным африканским животным. Меня ещё тогда, в детстве, смутило, что на фоне африканской саванны около меня в траве крался тигр, я ведь тогда уже знал из энциклопедий, что в Африке они точно не водятся. Но кто будет пятилетнего мальчишку слушать?

Витька заулыбался и схватил фотографию. На меня посмотрел, потом опять на снимок, всё сравнивал, вертел в руках.

— Уши тогда уже вон какие были, — он шепнул мне и засмеялся. — Ещё что-нибудь есть из садика? Ну, из тех времён?

— Альбомы есть, но я не знаю даже. Ты же сюда не за этим пришёл?

Он поставил снимок на полку и спросил:

— А зачем я, по-твоему, к тебе пришёл?

— Я… Я не знаю. Не фотографии же разглядывать?

— Тащи давай.

Я достал ему из ящика под телевизором три старых толстых фотоальбома. Он плюхнулся на диван и сочно захрустел высохшей потрескавшейся плёнкой. Лежал на животе и с интересом перелистывал переливающиеся в свете торшера страницы.

— Чего стоишь? — Витька спросил. — Ложись рядом, показывай, рассказывай. Я ж ничего не пойму.

— Тебе правда интересно? — я осторожно поинтересовался, лёг на диван и задел его плечом.

— Ну а чего ещё делать?

— Просто это так странно. Ты пришёл ко мне. Ночью. А мы тут лежим, смотрим фотки в альбоме. Как в той серии Счастливы вместе, где к Светке приехал испанец Карлос. И он на неё совсем не обращал внимания, стал ей кучу своих альбомов показывать. А потом ещё достал гитару, запел, а она ему такая, «Карлос, это очень мило, но, может, ты уже отложишь гитару и немного побренчишь на мне?»

Я смущённо засмеялся в кулак, а Витька непонимающе посмотрел на меня и аккуратно спросил:

— Вот так ты обо мне думаешь, да? Побренчишь? Господи… Показывай давай, чего там у тебя?

Я захрустел страницами. Старался их перелистывать не спеша, ловил его смешинки, лёгкие улыбки, умилительные взгляды. Иногда он тыкал в фотографию пальцем и оставлял жирный отпечаток на блестящей поверхности, потом выхватывал у меня альбом из рук, всё старался разглядеть мои, как ему казалось, большие уши.

— Ого, какой, — сказал Витька на фотографии, где я пришёл на утренник в местный дом культуры, когда мне было лет пять. — В рубашечке. Что за девочка такая?

На снимке я держал за руку какую-то девчонку, куда-то её тащил, звал за собой. Уже и не помню все эти события своими глазами, воспоминания об этой ёлке остались лишь в рассказах бабушки с дедушкой.

— Не знаю я, что за девочка, — сказал я. — Не помню. Помню только, что я тогда сказал Деду Морозу, «Дед Мороз, пошли, я тебе покажу, какую я себе бабуську здесь нашёл».

Витька на меня недоверчиво глянул:

— Прям так и сказал? Бабуську? Такие слова уже знал? Тебе лет-то сколько было?

— А чего? Я вообще матом ругался только так. Дед рассказывал, как-то ехал со мной в трамвае, мне наступила бабка на ногу, я её обматерил. Мне тогда было лет шесть.

— Что сказал?

— Если верить деду, сказал ей, — я неловко прокашлялся. — Чего? Прям говорить, да?