Привет, заяц

— Не бойся, не застужу.

— Застудишь, застудишь. Вон же, твой дед сказал мне тогда, что ты дохлятина, что болеешь всё время.

— Он не так сказал!

Витька посмеялся:

— А как он сказал?

— Он не сказал дохлятина. Он сказал доходяга, по-моему.

Я на миг призадумался.

— Подожди… — пробубнил я. — Или всё-таки дохлятина?

— Короче, сиди и меньше болтай, горло своё пожалей.

Помолчал, помолчал, а потом тихо добавил:

— Дохлятина.

Спина ёжилась в непонятной неловкости. Голос его в этом холоде звучал так тепло и приятно.

— Летом тут ещё красивее, — сказал Витька. — Летом здесь был когда-нибудь?

— Нет. Никогда не был.

— Вот, сходим. Купаться будем.

Красиво и в правду.

Волшебно.

Редкие островки исполинских сосен взирали на нас с берегов. Обледенелые стволы с рыжей поджаристой корочкой взмывали в морозную серую высь, тёмно-зеленые колючие ветки, посыпанные белым пеплом, качались на слабом ветру.

Шуршали. Звенели. Сыпали сверкающим волшебством.

Тропки людских следов в блестящей сахарной пудре петляли от озера к лесу, от леса к дороге, исчезали где-то вдали в непроглядной серой стене глухих лысых деревьев, терялись в далёком вороньем карканье.

Витька ткнул пальцем в древесную стену и сказал:

— Вон там станция Лагерная, а за ней Кимжи. Радиовышку видишь?

— Вижу.

— Там, рядышком, я и живу.

На другом берегу ребята на лыжах невесомо скользили по бескрайнему белому морю, оставляли за собой ленточки ровных и гладких следов на рассыпчатом снежном покрывале. Скомканные пушистые облака вальяжно валялись по всему серому небосводу и полыхали розовато-жёлтым сочным пламенем. Солнцу не оставили ни малейшего шанса обогреть своим скромным теплом промёрзшую насквозь землю. Ёлки спали в белых холодных шубах, дрожали бы на морозе, да только погибли до самой весны.

— Точно не замёрз? — всё не успокаивался Витька, глядел на меня из-под своей плотной вязаной шапки.

— Потерплю.

— А, то есть уже замёрз, да?

— Немножко.

— Всё, всё, скоро уже, подожди чуть-чуть. Сраный налим, бляха-муха.

Рощица камышей у самого берега застыла во льдах и тихо покачивалась на сухом ленивом ветру, задумчиво шелестела и привносила свою лепту в атмосферу холодной безысходности. Снег этот на застывшей глади Зелёного Озера выглядел так аппетитно, так хотелось куснуть этот пористый мягкий белый шоколад, обжечь зубы холодом и зашипеть от острой боли в самых кончиках воспалившихся нервов.

— На-ка, погрейся, — сказал Витька и достал из рюкзака термос.

Он налил чаю в пластиковый стакан и протянул мне его. Рука моя дрожала от холода, чуть всё не выронила.

Стало тепло. Глоток домашнего жара.

— И что, прям никакой зимы там в Калифорнии у вас не было? — спросил Витька.

Он сидел и сосредоточенно хмурился, глядя в прорубь, дёргал удочкой и выдыхал клубы пара. Суровый его камуфляжный образ на фоне зимнего застывшего озера. Пленительный и манящий. Красивый. Глаз на его этот образ смотрел и не понимал, где позади заканчивалась призрачная дымка, а где начиналась буря рассыпчатого снежного песка с его робким шелестом.

— Тём!

— А? — я резко дёрнулся, чуть чаем не подавился. — Чего ты орёшь?

— Я тебя про зиму в Калифорнии спросил. Спишь, что ли сидишь?

— Не сплю. Чего ты спросил? Я прослушал, ветер орёт.

— Была у вас там зима в Калифорнии, нет?

Я кивнул:

— Да, была. Я на севере жил, я подножья горного хребта. Там до парка Йосемити час езды.

— Аттракционы, что ли? — уточнил Витька.

— Чего? Нет. Национальный парк. Заповедник. Горы там всякие, скалы, долины.

— А, понял. Ты просто сказал парк, да ещё и в Калифорнии. Вот я и подумал сразу, — он почесал голову и громко шмыгнул. — И чего, красиво там в этом парке?

— Красиво, да. У макбуков на заставке видел когда-нибудь такую крутую скалу на фоне розового неба? Вот это там, в Йосемити. А насчёт снега… В Лэйквью, где я жил, высота над уровнем моря почти две тыщи метров. Там зимой, даже когда не очень холодно, осадки в виде снега выпадают. Поэтому, да, снег там был.

— Липкий, пушистый, наверно? — Витька мечтательно посмотрел в сторону берега и заулыбался. — Красивый. Да?

— Пушистый, липкий. Да. Это он здесь на морозе у нас рассыпчатый. Как белый песок. А так и липкий, и пушистый. Сильных морозов не было, я в осенней куртейке проходил всю зиму.

Витька сидел так, сидел, молчал, держался за удочку и не шевелился. Всё думал о чём-то.

— Хоть бы фотографии показал, — сказал он. — Похвастался.

— Потом как-нибудь обязательно покажу. Не хотел тогда ночью тебя лишней информацией перегружать, всякими своими рассказами.

Витька ткнул пальцем вдаль и сказал:

— О-па, Тёмыч, смотри, кто к нам идёт!

Я обернулся. На горизонте брёл престарелый сгорбленный мужичок в чёрном облачении, в шапке-ушанке и с коловоротом наперевес. Как пингвин аккуратно перебирал ногами в белом месиве. Помахал нам рукой и что-то радостно прикрикнул, сбил эхом своего голоса крохотную снежную кучку с еловой ветки. Хруст снега под его ногами звенел всё громче и аппетитнее, и вот он дошёл до нас и остановился. Стоял, косился на нас, внимательно следил за каждым нашим движением, топтался на месте и зубами скрипел.