Продавщица. Галя, у нас перемена!

— Знаешь, — сказала я ей мысль, до которой сама, к сожалению, доперла уже ближе к полтиннику. — По-моему, человек, который любит, не будет заставлять другого страдать. Я вот тут живу всего ничего, а твой муж за это время уже два плаща успел сменить и три пары ботинок. А у тебя полусапожки каши просят.

— Ну и что? — непонимающе переспросила женщина. — Он у меня такой, любит хорошо одеваться.

— А жена его не любит хорошо одеваться? А сын твой в свитере на шесть размеров больше ходит! — припечатала я, почти крича. — И просвечивает весь, как на рентгене. У него недовес килограмм пять, если не больше. Это, по-твоему, нормально? В семь-то лет! То, что ты синяки пудрой каждый день почти присыпаешь, нормально?

— Да это я… — начала оправдываться соседка.

— Да-да, знаю, — отмахнулась я. — Об угол случайно ударилась. Сама такой была. Делать что будешь? На себя начхать, так хоть о сыне подумай.

— Буду ждать его! — тоном жены-декабристки ответила соседка. Женщины, наблюдавшие все это время за нашим диалогом, многозначительно посмотрели на меня, а одна втихаря покрутила у виска пальцем. — Буду ждать, надеяться и верить.

«Может, и ждать через некоторое время уже некого будет», — мрачно подумала, но вслух, конечно, говорить ничего не стала. Точно не знаю, но, кажется, за изготовление и сбыт поддельных денег в СССР грозил расстрел.

Ну почему же милые женщины так себя не любят? Хотя кто бы говорил. Любовь к себе у Галюсика проснулась только незадолго до пятидесятилетия. Но проснулась же… Может, и тут еще не поздно?

Перед глазами моими всплыла серия сопливых передач, которую недавно крутили по известному телеканалу. Сюжет этих передач был один и тот же: героиня, отчего-то считающая, что ей обязательно нужно спасать мир, влюблялась по переписке в мужика, сидящего за решеткой. Дня через три послне начала общения зек всенепременно признавался в любви, говорил, что у девчули такие глаза, в которых можно утонуть, и звал замуж. Радостная девчуля, удивленная тем, что мужик так легко согласился на смену статуса, тут же паковала баулы с разрешенной провизией и чапала на свиданку. Родня девушки, естественно, крутила пальцем у виска и всячески отговаривала ее от брака, пытаясь объяснить, что вся любовь-морковь закончится, как только тот выйдет. Однако та стояла на своем: он добрый, щедрый, подарил мне телефон, сережки, а еще прислал цветы с запиской: «Я тебя люблю!».

Причина такой готовности жениться на самом деле проста: таким образом зеки стараются доказать администрации колонии, что они исправились, и надеются изо всех сил поскорее выйти по УДО. Ехать, скорее всего, им некуда: дома их не ждут, а может, и вовсе квартиры нет: проиграл или пропил квартиру. А тут есть возможность, потратив всего тысяч двадцать на ухаживания (телефон, букетик да колечко), существенно улучшить свою жизнь и получить возможность сразу после освобождения приехать к «любимой», чтобы у нее и поселиться.

«Ждули» в основной своей массе — это несчастные, недолюбленные девочки, которые с рождения были убеждены в том, что любят только особых, и любовь надо заслужить, положив на себя огромный болт, что только такие достойны любви. Я, признаться, и сама была такой — долгие годы жила с мыслью, что Толик пьет и болтается без дела только потому, что я недостаточно хороша в качестве, как он сам говорил, «евоной музы». Поэтому соседку я хорошо понимала и не осуждала, но очень не хотела ей судьбы героинь этой передачи.

Я украдкой снова взглянула на женщину, которая после моих слов будто вышла из состояния транса. Она перестала плакать, взгляд ее стал более осмысленным. Соседки, стоящие за Анечкиной спиной, молча показали мне большой палец (молодец, Даша!) и дипломатично удалились в свои комнаты.

— Ребенок ел вечером? — вопросила я, уже заранее зная ответ.

— Нет, — покачала головой соседка.

— Давай готовить! — резво встав из-за стола и надев фартук, сказала я. — Хватит слезы лить! Было бы по кому! Арестанту вечером какую-никакую баланду подадут. А твоему Егорке, кроме тебя, помочь некому. О ребенке думай.

Глава 17

Следующая неделя пролетела, как одно мгновение: уроки, тетрадки, сочинения, проверочные работы, пролитые чернила, промокашки, двойки, замечания… Домой я, не побоюсь этого слова, просто приползала без задних ног, наскоро кипятила чайник и заваривала чай, разогревала на плите макароны или жареную картошку, ужинала и по-быстрому ложилась спать. Тяжеловато, конечно, приходилось. Но что это после четырнадцатичасового рабочего дня в магазине?

Егоркина мама Анечка, кажется, вняла моим бурным речам и даже как-то повеселела. Нет, так быстро, конечно, люди не меняются. Еще пару раз я видела ее с заплаканным лицом. Видимо, она, долгое время находившаяся в созависимых отношениях (знаю этот термин, потому что сама в таких была) все еще тосковала по своему непутевому мужу, которого она страшно боялась, но каким-то непостижимым образом любила. Однако на сына она и впрямь стала обращать больше внимания. Егорка, оставшись с ней вдвоем, повеселел, и утратил свой взгляд затравленного волчонка. Как-то в субботу днем, придя с работы пораньше, я застала Анечку у зеркала красящей губки простенькой помадой.

— Мы в цирк идем! На Цветной Бурвар! — восхищенно сказал мне Егорка, который крутился возле мамы, пританцовывая от нетерпения. — А еще я начал читать «Родную речь»! Во!

И он показал мне хорошо знакомый синий учебник. По такому когда-то училась и я. Только издание было поновее.

— Бульвар, — машинально поправила его я, с грустью сожалея, что не могу составить компанию. Вообще цирки, особенно с животными, я не очень люблю — считаю, что дикие звери должны жить в дикой природе. Но тут же цирк шестидесятых! Может быть, удастся увидеть вживую обаятельнейшую Маргариту Назарову, исполнившую роль непокорной Марианны в фильме «Полосатый рейс»? Кстати, кажется, там в эпизодической роли засветился и красавец Василий Ливанов, чье фото моя подружка по общежитию Вера хранила под подушкой… Ну да ладно, какие мои годы? Успею еще сходить, или одна, или с Николаем. Подружкой я, к сожалению, пока еще не обзавелась и очень скучала.

Как-то, освободившись с работы пораньше, я решила съездить в общежитие, чтобы навестить своих давнишних подружек: Веру и Лиду. А вдруг повезет? Встретимся, поболтаем? Можем по старой памяти и бутылочку шампанского распить. Однако ни той, ни другой там не оказалось. Не было и знакомой вахтерши. В общежитии вообще пока никто не жил — там делали ремонт. Суровый усатый дядька в заляпанном комбинезоне, валиком в руках и с шапочкой из газеты на голове сказал мне:

— Почитай, к Новому Году должны закончить. Расселили всех по окрестным шарагам. Шагайте, дамочка, а то грязно у нас тут. Не ровен час, пальтецо свое замызгаете, — и, шмыгнув носом, принялся дальше красить стену. Адреса «окрестных шараг» я у него не спросила: постеснялась.

В школе все тоже шло своим чередом. С шумом и криками, одергиваемые дежурными, носились по коридорам пионеры, играли на подоконниках в марки… Те, кто был посмелее и не боялся попасться в лапы учителей, играли в карты и «орла и решку». Нет, речь не о широко известном трэвел-шоу, где один из участников отправляется на уик-энд со ста долларами, а другой — с золотой картой. Игра была такая.

Еще играли в «бебешку» круглыми перочистками из ткани в виде кружочков, сшитых между собой. Эти «бебешки» шили на уроках труда. Не раз, идя домой после уроков, я видела, как кто-то курил за школой, но никогда никому никого не сдавала, рассудив, что не буду приставать к подросткам со своей нудятиной про лошадь и каплю никотина. В конце концов, и сама Галочка лет в тринадцать таки сделала пару тяг. Подлые «старшаки» заманили меня за гаражи и сказали:

— Главное в этом деле, Галенька, затянуться поглубже… На, держи! — и протянули мне «Беломор».

Галочка затянулась и через секунду едва не выплюнула легкие. Бархатными тяги не получились. С тех пор, спасибо детской глупости, меня от сигарет как отрезало.

Стоит сказать, что пионеры не только носились по коридорам, играли и бедокурили. Так, в нашей школе пацаны и девчонки активно помогали пожилым людям, собирали макулатуру и металлолом. К нам в коммуналку несколько раз заходили смущенные мальчишки, спрашивали ненужные газеты и журналы. И не боялись же родители их отпускать ходить к чужим людям.Каждый день после уроков два-три человека дежурили в классе: подметали полы, мыли доску, поливали цветы. Коридоры мыли женщины, которых было принято называть не «уборщицами», а «техничками».