Продавщица. Галя, у нас перемена!
Шрифт:
Мой сон прервал резкий и настойчивый звонок советского будильника, к которому я уже привыкла. Будильник я специально поставила на стол, подальше от кровати. Так мне, чтобы его выключить, волей-неволей приходилось встать. Прошлепав босиком по холодном полу, я выключила тарахтелку, наскоро умылась, оделась, положила в сумку заранее приготовленные бутерброды и потопала на работу. За последние несколько месяцев у меня выработалась привычка завтракать в школе. Приходила я пораньше, кипятила чайник и в тишине, не спеша, поедала свои нехитрые припасы. Ближе к половине девятого в учительскую приходили коллеги и радовались тому, что чайник уже скипел, и можно согреться с дороги.
Так было и в то холодное декабрьское утро. Придя в школу и взяв ключи у вахтера, я отперла учительскую,
Ну не гонять же пустой чай! Где-то у меня должна была заваляться ириска… И точно! В кармане пальто я нащупала твердый квадратик, и развернув, положила конфету в рот. Внезапно мою левую щеку пронзила острая боль, да такая, что у меня в глазах потемнело, а потом поплыли разноцветные круги. Я подняла голову и увидела в зеркале свое лицо. Ужас! Левая щека опухла, да так, как будто меня покусали минимум пятнадцать ос одновременно. Ну вот, еще этого не хватало. Кажется, Галочка, она же Дарья Ивановна, обзавелась флюсом, и сегодня ей предстоит знакомство с советской стоматологией шестидесятых годов.
В памяти вдруг всплыли кадры из культового фильма «Иван Васильевич меняет профессию», где в кресле стоматолога Антона Семеновича Шпака трясется несчастный пациент. Ну нетушки! Туда я не ходок! Может быть, получится снять воспаление какими-то народными средствами? Ну там, сок алое или еще что… Я еще несколько минут разглядывала себя в зеркало, и так, и сяк, попробовала распустить волосы и завесить щеку прядью… Нет, моя левая щека по прежнему выглядела так, как будто я — хомяк и решила сделать запасы на зиму. Появляться в таком виде перед учениками было категорически нельзя.
Тут дверь отворилась и вошла, тяжело отдуваясь, Екатерина Михайловна. Взглянув на меня, она мигом все поняла.
— Ясно, душенька… С зубом мучаетесь.
Я обреченно кивнула. Екатерина Михайловна подошла ко мне, внимательно оглядела распухшую щеку и вынесла вердикт:
— Надо к врачу!
— Может, там компрессик какой? — жалобно попыталась я в последний раз избежать встречи с инквизицией в стоматологическом кресле.
— Никаких компрессиков! — безапелляционно возразила коллега и, выписав на кусочек бумаги какой-то адрес, протянула его мне. — Шагайте в поликлинику! Мигом! А потом — домой, под одеяло и спать!
Не осмелившись ослушаться, я взяла адрес, который протянула мне Катерина Михайловна, и направилась к выходу. Поликлиника, адрес которой был написан на клочке бумаги, находилась в пятнадцати минутах ходьбы от школы. Усталая пожилая женщина, сидящая в регистратуре и вяжущая разноцветный шарфик, мельком взглянула на меня и сказала:
— Талоны кончились!
— Я к Валентину Васильевичу, — настойчиво сказала я, заранее проинструктированная коллегой.
— Заведующий отделением занят! — рявкнула женщина.
— Передайте, что я от Катерины Михайловны! — настаивала я. Боль в щеке нарастала с каждой минутой и была прямо уже нестерпимой.
— Да хоть от Никиты Сергеевича! Ходят тут всякие! Твою ж налево, опять сбилась!
— Где сбились? — недоуменно спросила я.
— Тьфу ты! Чтоб тебя! — выругалась сотрудница, но, кажется, не на меня. У нее что-то не заладилось в вязании. — Да тут… Рубчик этот никак у меня не получается.
— Так там все просто! — удивилась я. Две лицевых петли, потом две изнаночных, тут перекидываете, тут захватываете. И все…
Женщина недовольно глянула на меня поверх очков, но послушалась.
— Надо же! Получилось! Спасибо… Погодите, сейчас позвоню!
Она удалилась куда-то вглубь, и через минуту я услышала:
— Валентин Васильевич, тут женщина в очереди… С острой болью. Говорит, что от Катерины Михайловны. Примете?
Через минуту дама вернулась и уже гораздо более приветливо сказала:
— Подождите немного, сейчас подойдет.
Ничего не понимая, я села на скамейку возле стеночки и стала ждать. Кто этот Валентин Васильевич? И кем он приходится Катерине Михайловне?
Заведующий
отделением Валентин Васильевич оказался подтянутым моложавым мужчиной лет тридцати. Очки и бороду он носил, видимо, просто для солидности, чтобы казаться старше.— Пойдемте, — вежливо пригласил он меня.
На трясущихся ногах я вошла в кабинет, молясь, чтобы выйти оттуда живой и хотя бы с наличием нескольких зубов. Для меня всегда было загадкой, почему в индустриально развитом СССР, запустившем человека в космос и регулярно выполнявшем и перевыполнявшем «пятилетки», не смогли усовершенствовать такой простой процесс, как сверление человеческих зубов. Я где-то слышала, что конструкция широко используемых в те времена в стоматологической практике бормашин оставалась практически неизменной с 1920-х годов. Во время работы она так сильно вибрировала, что остается только догадываться, каким мастерством должны были обладать стоматологи, чтобы попасть точно в цель. И звук был соответствующий! Самолеты, мне кажется, и те взлетали тише. Не зря многие теперешние взрослые, которым уже за пятьдесят ли за шестьдесят, до паники боятся стоматологов: детей СССР посещение стоматологического кабинета могло напугать похлеще просмотра любого фильма ужасов. Кажется, такие пытки и самому графу Дракуле не могли прийти в голову. Да и коэффициент полезного действия у бормашин того времени тоже был минимальный — обороты были низкие, поэтому даже при сильной анестезии человек почти все чувствовал, а сверлить приходилось долго и нудно.
Однако, как выяснилось, мои опасения были беспочвенны. Осмотрев меня, Николай Васильевич сказал:
— Ничего необычного. Прорезывается зуб мудрости. Со всеми такое бывает. Точнее, почти со всеми. У некоторых они так и не вылезают. Это рудимент, современному человеку он не нужен. Подождите, пока вылезет окончательно, потом приходите, посмотрим. Если будет сильно беспокоить, удалим. А пока… — он что-то записал на листочке — будете принимать вот это лекарство для снятия отека.
«В пятьдесят лет? Зубы мудрости?» — спросила я, но вовремя прикусила язык. Все логично: сейчас мне около двадцати пяти лет, а в этом возрасте зубы мудрости вполне себе могут прорезаться. В моей прошлой жизни последний такой зуб у меня вылез аж к тридцати годам.
Врач с улыбкой помог мне спуститься с кресла, проводил до двери и сказал:
— Катерине Михайловне передавайте большой привет!
— А откуда Вы ее знаете? — на всякий случай спросила я.
— А она у меня в Суворовском училище преподавала, в начале пятидесятых, — пояснил доктор. — Я в семье шестым ребенком был, самым младшим. Меня мать и сдала-то туда, чтобы лишний рот сбагрить. А отец на войне погиб. Она работала с утра до ночи, чтобы нас прокормить. Я по первости плакал постоянно, с ребятами дрался, сбежать норовил. Думал, худшего места на свете нет. Катерина Михайловна со мной, как с сыном возилась, разговаривала, поддерживала. Потом привык, даже втянулся. Училище окончил, в армии отслужил, поступил в медицинский… С ребятами из училища стараемся хотя бы раз в пару лет встречаться, стали друг другу братьями. Всегда вспоминаю Катерину Михайловну добрым словом. Она-то из меня человека и сделала…
Взяв рецепт и попрощавшись с главврачом, я доехала до аптеки, купила все, что нужно, и отправилась домой. Да, как здорово, что были (и сейчас есть) учителя, которые старались привить детям разумное, доброе, вечное…
Дома меня встретила пустая квартира: все ее обитатели были или на работе, или в школе. Даже поэт Женя, кажется, куда-то намылился — на вешалке отсутствовало его поношенное пальтецо, а с кухни не доносился запах дешевых сигарет. Встретила меня только овчарка Найда, принадлежавшая семье, в которой жила Егоркина «невеста» Ирочка. Радостно выбежав в коридор, Найда начала прыгать возле меня, пытаясь лизнуть в нос. Потрепав милого пса за уши и порадовавшись тому, что смогу сегодня спокойно помыться, не отстаивая очередь, я протопала в ванную. Обед я решила не готовить, так как что-то съесть все равно было решительно невозможно из-за больного зуба. Только я сняла халатик и залезла в ванну, как внезапно раздался громкий звонок в дверь.