Продавщица. Галя, у нас перемена!

Новость о трагедии разлетелась по школе моментально, и другие ученики тоже выглядели притихшими и подавленными. Не в силах больше находиться в школе, я сразу же после уроков ушла домой, не оставшись по обыкновению попить чаю в учительской. Однако и там отрешиться от всего произошедшего не получилось. На ушах стояла вся Москва. Даже жильцы моего дома, находящегося довольно далеко от Балтийской улицы, — и те вовсю судачили. Детей на улице было немного: напуганные родители держали своих чад дома под присмотром.

В квартире, где я проживала, было не лучше: родители Эдика и Игоря, вполне уже взрослых парней, запретили им приближаться к входной двери, если кто-либо звонит. Даже на тренировки вечером их провожал отец, и он же забирал их домой, несмотря на яростные протесты подростков: «Ребята засмеют же!». Анечка, мама Егорки, перестала пускать сына на прогулки и вовсе хотела запереть в комнате, благо я уговорила ее хотя бы разрешить тому бегать по квартире. Родители Ирочки, на которой Егорка собрался жениться, точно сумасшедшие, ходили за дочерью по пятам, вздрагивая от каждого звонка в дверь.

Я не видела в этой ситуации ничего смешного и отчаянно понимала родителей, беспокоящихся за жизнь своих чад. Были бы у меня дети — и я переживала бы точно так же.

С того трагического дня, взбудоражившего всю Москву и разделившего жизнь многих людей на «до» и «после», я не переставала ни на минуту думать о произошедшем и думать, чем же я могу помочь. Кажется, я поняла цель своего теперешнего пребывания в СССР: я, единственная из всех, должна была знать, кто преступник. Если его в итоге поймали, то я хоть краем уха, но должна была об этом слышать… День за днем я перебирала в памяти все, что слышала о громких событиях в Москве шестидесятых годов, но ничего путного мне в голову не приходило. Кажется, приблизительно в это время открылся театр на Таганке, стала выходить передача «Спокойной ночи, малыши»… Юный метростроевец Коля в исполнении Никиты Михалкова спел песню «А я иду, шагаю по Москве», которая стала неофициальным гимном столицы… Но все это было не то…

Спустя пару дней Наталье Дмитриевне немножко полегчало. Благодаря горячему чаю, который Катерина Михайловна влила в нее почти насильно, и теплой задушевной беседе, она пришла в себя, снова надела свой костюм и начала заниматься работой. Кажется, моей мудрой коллеге даже удалось убедить ее, что она ни в чем не виновата. В конце концов, не может же завуч отвечать за каждого ученика! Для этого есть родители.

А вот с Костиной родительницей дела обстояли гораздо хуже. Как опять же по большому секрету шепнула мне всезнающая Катерина Михайловна, мама погибшего шестиклассника окончательно двинулась рассудком. Из психиатрической больницы ее не выпускали, да и некуда ей было идти: квартира была опечатана.

Подробностей произошедшего нам не сообщали. Оставалось только догадываться. Катерина Михайловна попыталась было позвонить в свою старую коммунальную квартиру и побеседовать с подругой Софочкой, но та днем и ночью пропадала на работе. Да и нельзя ей было, скорее всего, много болтать — работа такая.

Спустя еще пару дней до Москвы дошло еще одно страшное известие: случились два новых убийства, только уже не в Москве, а в Иваново. Погибли пожилая пенсионерка и школьник, одногодок Кости Соболева. На этот раз упорной Катерине Михайловне все же удалось кое-что выведать у своей подруги Софьи. Как оказалось, убийца обчищал квартиры, но если не находил деньги, то брал все, что может представлять хоть какую-то ценность: шариковые ручки, карандаши, пляжные очки, фонарики…

— Представляете, Дарья Ивановна, — с красным от злости лицом говорила она мне, — этот гаденыш старушку порешил ради карманного фонарика и семидесяти копеек! А девчонку лет пятнадцати изнасиловал и топором порубил. Жива она осталась, слава Богу, в больнице валяется. Жизнь ее поломана навсегда теперь. Ну не тварь ли?

— Тварь, — мрачно соглашалась я, отчаянно прокручивая в голове все, что я знаю о шестидесятых и костеря себя за то, что не приходило в голову ничего путного. — А как преступник выглядел, неизвестно?

— Ах, душенька Дарья Ивановна, — остановилась вдруг коллега. Я от неожиданности не успела затормозить и чуть не налетела на нее. — Точно не известно. Но есть, есть свидетель!

— Ух ты! А кто?

— Да сосед, Володя Теплов! Вы его не знаете. Парнишка это. Он его видел, незадолго перед тем, как этот маньяк к Косте Соболеву зашел. Софочка с ним беседовала, спрашивала его, что и как: какого роста, какой внешности…

— Володя? Значит, и к нему этот гад в квартиру заходил? А как он выжил тогда? — недоумевала я. — Тоже в больнице?

— Да нет, в порядке все. Вообще не пострадал. — Катерина Михайловна снова остановилась, на этот раз — поправить «молнию» на сапожке. Подождав, я снова двинулась за ней следом.

— А как так получилось?

— Да изверг этот, чтоб ему пусто было, позвонил, представился сотрудником коммунальной службы. Газ ему якобы проверить надо было. Зашел, для вида конфорки на плите покрутил и спрашивает Володю: «Есть кто дома?». Тот говорит: «Да все дома». Ну этот еще для вида покрутился и ушел, побоялся, видимо, при свидетелях свои зверства творить — вдруг поймают. Мальчишку нарисовать попросили преступника, а тот особо и не умеет. Высокий, говорит, горбоносый… Софочка уж и так, и сяк его расспрашивала. Под конец видит, что устал, и домой отпустила.

— Рисовать, говорите, не умеет? — в задумчивости переспросила я.

— Ну да, а что? — недоумевающе уставилась на меня Катерина Михайловна. — Что Вы задумали, Дашенька, рассказывайте!

— Пойдемте! — решительно сказала я. — Я знаю, кто умеет.

* * *

Спустя полтора часа мы были в милиции. Мы — это я и Сережка Лютиков, плохо соображающий, что происходит, но согласившийся мне помочь. Катерина Михайловна осталась дома. Поначалу, когда я заявилась к Сережке на порог с предложением пройти в место, куда он явно идти не хотел, парень расстроился и даже ощерился на меня.

— Так и знал, — презрительно бросил он, — что для вида вся эта Ваша «помощь». Портрет нарисовать, угу. Знаю я, зачем в такие места приглашают.

— Послушай, — терпеливо продолжала я, не обращая внимания на колючесть подростка, — ты — единственный, кто может помочь. Ну пожалуйста, а?

После долгих уговоров Сережка, кажется, мне поверил и, послушно натянув куртку, шапку «петушок» и ботинки, потопал в отделение.

— Мы к Софье Исааковне, — показала я на входе паспорт.

Скучающий милиционер посмотрел документ и кивком головы указал на дальний кабинет по коридору.

— Пойдем, пойдем… — подтолкнула я в спину заробевшего Серегу. — Да хватит бояться! Не собирается никто тебя сажать! Та история давно канула в лету.

Я постучалась.

— Войдите! — раздался знакомый голос.

В кабинете сидела подруга Катерины Михайловны Софья, одетая в служебную форму. За соседними столами сидели еще несколько сотрудников. Еще в кабинете был незнакомый мне школьник. Вид и у Софьи, и у пацана был крайне уставший. У Софочки залегли темные круги под глазами. Я с сочувствием посмотрела на нее. Надо же, бедная! Небось несколько суток уже не спала.