Продавщица. Галя, у нас перемена!

Я удивилась: кого бы этого могло принести в такое время? Пионеры вроде бы еще не должны ходить по домам со сборами макулатуры — третий урок едва-едва закончился, на часах не было еще даже двенадцати.

— Пойдем, посмотрим! — позвала я Найду, которая караулила меня возле двери, радуясь, что ей выпала редкая возможность с кем-то поиграть днем. — Может, дядя Женя наш опять ключи потерял и под дверью топчется. Сколько раз из-за этого Лермонтова недоделанного замки меняли…

Собака послушно потрусила к двери. Глазка у нас не было, поэтому все, как обычно, просто спрашивали: «Кто там?». Так сделала и я.

— Откройте! — не отвечая на мой вопрос, потребовал пришедший. Голос у него был глухой, низкий. Из-за двери его едва было слышно.

Найда прижала уши, села на пол и недовольно заворчала.

— Кто там? — повторила я свой вопрос, начиная подозревать что-то нехорошее. Эх, как жаль, что посмотреть нельзя, кто пришел, не открывая дверь.

Незнакомец что-то тихо ответил, но расслышать его было решительно невозможно. Я в нерешительности стояла у двери, думая, открывать или нет. Внезапно Найда начала громко гавкать уже в голос и кидаться на дверь. Пришедший опять что-то тихо пробормотал и, кажется, удалился. По меньшей мере, я услышала шаги человека, спускающегося по лестнице.

Овчарка Найда, все еще недовольно ворча, легла возле двери и вопросительно поглядела на меня.

— Молодец! — я похвалила пса, потрепав по загривку. — Хорошо несешь службу! Ты права: незнакомым открывать нельзя. Наверное, просто дверью ошибся. Пойдем, покормлю тебя.

Лекарство, которое мне выдал Валентин Васильевич, он же — заведующий отделением стоматологической клиники и по совместительству бывший ученик моей коллеги Катерины Михайловны, подействовало на удивление довольно быстро. Зуб все еще побаливал, но отек уже потихоньку начал спадать. А еще меня начало дико клонить в сон. Поняв, что сопротивляться этому бессмысленно, я наскоро приняла душ, еще немного поиграла с довольной накормленной Найдой и отправилась к себе в комнату. Уж не знаю, входило ли в состав порошка, который я приняла, разведя в стакане с водой, снотворное, но я мигом уснула, как только моя голова коснулась подушки, и проспала до самого следующего утра.

Едва переступив наутро порог школы, я стала подозревать, что произошло что-то нехорошее. Стайки учеников, обычно громко галдящие, сегодня выглядели какими-то притихшими. А войдя в учительскую, я увидела бледные, как мел, лица коллег.

Глава 21

Ничего не понимая, я стянула шапку, шарф и растерянно оглядела коллег. Все они не сидели как обычно — каждый за своим столом, а стояли вместе, сгрудившись у стола Натальи Дмитриевны. Учителя с бледными лицами суетились возле нее, предлагая то чай, то кофе. Она не реагировала. Я в изумлении заметила, что выглядела Наталья Дмитриевна сегодня совершенно не похоже на себя: обычно прилизанные и собранные в кичку на затылке волосы были распущены, лицо заплакано, мышиного цвета пиджак и юбка отсутствовали, а вместо этого на ней был накинут простенький домашний халат, а ноги были обуты в уютные домашние тапочки. Учительница не плакала, но смотрела вперед ничего не видящим, стеклянным взглядом и бесконечно повторяла одну и ту же фразу:

— Как же она теперь без него-то будет? Это все я, это я во всем виновата… Отпустила… Отпустила…

Я в растерянности остановилась, понимая, что произошло что-то страшное. Кто такая «она»? И кто такой «он», которого больше нет? Моя палочка-выручалочка — Катерина Михайловна, взяв за руку, тихонько отвела меня в сторону и рассказала, что случилось. А случилась трагедия.

Вчера днем, когда я мирно отсыпалась у себя дома после знакомства с советской стоматологической помощью, вдоволь наплескавшись в ванной и наигравшись с Иришкиной овчаркой Найдой, в квартире на Балтийской улице, неподалеку от нашей школы, произошло убийство. Накануне в учительскую позвонила мама шестиклассника Кости Соболева и попросила отпустить сына с уроков — нужно было помочь с новой мебелью. Успеваемость у Кости была хорошей, уроки он никогда не прогуливал, и поэтому завуч Наталья Дмитриевна, со скрипом, конечно же, но согласилась.

Мама Кости ушла в магазин, а паренек остался дома.

— А откуда Вы все так хорошо знаете? — изумилась я. — Вроде в органах никогда не работали…

— Тише! — также шепотом одернула меня Катерина Михайловна и обернулась на коллег, но те, не обращая на нее внимания, продолжали утешать Наталью Дмитриевну. — Софочку, подружку мою, помните? Так вот, она — криминалист, выезжала вчера на место, все видела.

По словам Софьи, подруги Катерины Михайловны, которые она мне передала, двенадцатилетний школьник был зверски убит.

— Ограбить хотели? — спросила я, стараясь говорить как можно тише.

— Да, — кивнула коллега. — Денег взяли, не то что бы много, но и не сильно мало, рублей шестьдесят, а еще мелочевку: одеколон «Шипр», свитер… Это ж какой мразью надо быть, чтобы так поступить!

— А мать? — упавшим голосом спросила я. В целом, можно было и не спрашивать. Ясное дело, что.

— Рассудком тронулась, — с горечью констатировала Катерина Михайловна. — В «Кащенко» ее забрали. Все спрашивала следователей, что ребенку приготовить, когда из школы вернется: яичницу или омлет… Знаете, Дарья Ивановна, мне в жизни многое повидать пришлось, но чтобы ребенка ради шестидесяти рублей да паршивого одеколона зарубили, слышу впервые.

— А она чего плачет? — продолжала допытываться я, глядя на совершенно неузнаваемую Наталью Дмитриевну. — Он ей родственник, что ли? Я думала, она и плакать-то не умеет. Мне кажется, зря она в педагогику пошла, а не в театральный. Ей бы сотрудниц гестапо в фильмах играть…

— А не ерничайте, Дарья Ивановна, — вдруг одернула меня коллега, мигом утратив свой дружеско-материнский тон. — Не судите людей по обертке. Видите, и у нашей «Снежной Королевы» сердце оттаяло. Любит она всех мальчишек и девчонок, по-своему, но любит. И Лютикова Вашего она бы не отправила в колонию, так, сгоряча сказанула. А как про трагедию узнала, прибежала в школу, в чем была.

— Ладно, была неправа, — призналась я, устыдившись. — Так что делать будем? Кажется, наша Наталья Дмитриевна недалека от того, чтобы вслед за Костиной мамой отправиться.

Как на грех, я высказалась слишком громко, и случайно услышавшая меня завуч зарыдала.

— Бедная мать… Это же надо такое пережить…

— Ступайте-ка на урок, Дарья Ивановна, — по-доброму, но настойчиво выпроводила меня Катерина Михайловна. — И Вы, коллеги, у кого нет «форточки», расходитесь. А мы уж с Натальей Дмитриевной посидим, потолкуем… Да? — и она дружески обняла «Снежную Королеву».

На совершенно ватных ногах я отправилась в класс. Я вдруг вспомнила этого Костю: он вместе со своим другом катался на школьном паркете, когда я впервые в жизни вместе с Катериной Михайловной переступила порог школы. Надо же, какая нелепая случайность… Не останься он в тот роковой день дома, ничего бы и не было… И теперь Наталья Дмитриевна, в которой вдруг проснулись человеческие чувства, ошибочно решила, что только она виновата в случившемся… Если бы она не отпустила Костю Соболева, он бы не подвергся жестокому нападению и остался жив…

Да разве можно себя за это винить? Получается, тогда виноватыми можно считать кого угодно: Костину маму, которая попросила сына помочь с мебелью, продавцов мебели, которые организовали доставку именно в этот день, строителей, которые построили дом в этом месте… Не было бы дома — не было бы и квартир, не было бы незваного посетителя. Ну бред же! Откуда бедной Наталье Дмитриевне знать, что произойдет в этот роковой день?

Ладно, надеюсь милая и обаятельнейшая Катерина Михайловна найдет нужные слова и приведет болезную в чувство, а мне нужно заняться текущей работой. Я провела положенные занятия, опросила учеников, заполнила журнал… Все шло, как обычно. Разве что на занятиях в классе, где раньше учился Костя, было очень тихо. Никому и в голову не приходило шуметь и барагозить. Как на грех, мне нужно было именно в этот день провести там урок, заменяя заболевшую старенькую учительницу. Стараясь не смотреть на место, где когда-то сидел Костя, я наскоро рассказала тему и сразу же после урока покинула класс. Я даже не представляла, что испытывали ребята, в одночасье потерявшие друга, и не знала, как их утешить.