Прошедшие войны

— Я не слышу ответа? — повернулся Авербах.

— Домой хочу, — тихо и твердо сказал заключенный.

— Ну это разумеется… Но для этого надо будет сделать одно дело, — вкрадчивым тихим голосом сказал чекист, подходя вплотную к Арачаеву. — Главное — это молчать. Молчать всегда и везде… Ты это умеешь… Ну так что?

— Сумею ли я?.. А что надо?

— Если мы тебя освободим, то ты поедешь домой, не мучаясь в поездах и кораблях, с пересадками и патрулями, а как нормальный гражданин. Сядешь на корабль здесь, в Магадане, а выйдешь через полтора месяца в Новороссийске. Это твой Кавказ. А оттуда до твоего аула рукой подать.

Цанка не перебивая слушал Авербаха.

— Твое дело перевезти с собой два простых чемодана. В Новороссийске в порту у тебя один чемодан заберут. Чемоданы простые, одинаковые… Кстати, у тебя есть вещи?

— Ничего, — Цанка развел руками.

— Так ты согласен?

— Да, — выбора у него все равно не было.

— Ладно. Вот тебе папиросы. Кури… Подробности потом. Через пару дней принесли несколько пар поношенной, но добротной одежды для Арачаева. Он сразу понял, что это из магаданской пересыльной бани. Видимо, какие-то новые бедолаги невольно расстались со своим гражданским имуществом. К удивлению Цанка, это обстоятельство никак не тронуло его. Главное, что он покидает этот ненавистный край.

— Послезавтра утром за тобой приедут. Корабль отходит в обед.

Цанка полностью переоделся. Вся одежда мешковато висела на его худых конечностях.

— А ты на человека стал похож, — смеялся Авербах, — документы получишь послезавтра. А сейчас зайдет бухгалтер. Получишь заработанные за эти годы деньги.

Чекист выглянул в коридор. Зашел старичок в очках, достал какие-то бумаги.

— Распишитесь, пожалуйста, здесь, здесь и здесь.

— Это, конечно, не деньги, Арачаев, а так, на папиросы, конфетки женщинам хватит, — шутил Авербах, — ну а на корабле у тебя будет отдельная каюта, довольствие, и за тобой будет наблюдать наш человек. Вопросы есть?

— Есть.

— Что?

— Могу я завтра отлучиться на день?

— Зачем?

— Дело есть.

— Завтра нет. А сегодня до ужина можешь… Только смотри, ты без документов, — патруль кругом.

Не успела за Авербахом закрыться дверь, как Цанка бросился к доктору.

— Скажите, пожалуйста, где Татьяна Ивановна? — спросил он, без стука врываясь в кабинет.

— Татьяна Ивановна? — переспросил доктор. — Она в ночную работает в пятом корпусе, а днем преподает в школе, это здесь рядом, на горе… Правда, сегодня суббота. Вы знаете — ее горе постигло. Собирала деньги, чтобы домой уехать, а ее ограбили. В первый раз Цанка вышел на свободу в гражданской одежде. Дул холодный, пронизывающий ветер. Дорога была скользкой, безлюдной, на подъем. Леденящий ветер обжигал дыхание, щипал лицо, неприкрытые руки. С трудом он добрался до школы. Дверь была заперта. Он долго стучал. Наконец, скрипя, отворилась. Вместе с паром, не говоря, ввалил в коридор и Арачаев.

— Школа не работает. Сегодня выходной, — говорил скороговоркой беззубый дед.

Цанка чуть отдышался.

— А Вы не знаете, где живет Щукина Татьяна Ивановна? — спросил он наконец.

— А Вы кто будете?

— Я? Я ее пациент… Она лечила меня в госпитале.

— А фамилия — как? — не унимался дед.

— Арачаев.

— Ну ладно. Пройдете дальше, как шли, мимо школы вверх, первый поворот налево, второй дом. Там она квартирует.

Дрожа от холода, Цанка дошел до указанного дома. Дернул дверь. Закрыто. Осторожно постучал. Потом снова.

— Кто там? — услышал он мягкий, грудной голос Татьяны Ивановны.

— Татьяна Ивановна, это я — Арачаев.

— Кто-кто?

— Арачаев.

Дверь отворилась. Без приглашения замерзший Цанка ворвался внутрь. В маленьких сенях воняло кислой капустой и собакой.

— Вы меня извините, — только сумел сказать Цанка, и все хлопал обмерзшими руками по бедрам.

— Ничего, ничего. Вы проходите, проходите раз пришли. Прямо моя комната.

Кругом было тесно. Рядами с обеих сторон стояли какие-то мешки, посуда, банки. Цанка боком протиснулся, сгибаясь вошел в маленькую темную комнату.

— Садитесь вот сюда, — указала Татьяна Ивановна на единственную мебель — кровать. Сама осталась стоять. — Может чаю? — нарушила она неловкое молчание. — Печь у хозяев… Я сейчас приду.

Цанка остался один. Он смотрел по сторонам. Висели какие-то выцветшие картины, засиженные мухами и погнутые от времени по краям. Он жалел, что пришел, в душе ругал и матерился на свою слабость.

— Как Ваше здоровье? — спросила Татьяна Ивановна, входя в комнату со стаканом дымящегося чая. — Сахара нет. Вот есть конфетки… Пейте, пожалуйста, — она достала из-под кровати старый, покосившийся табурет, положила на него стакан, а сама, сжимая руки, осталась снова в дверях.

— Вы садитесь, садитесь, — Цанка подвинулся.

Попивая чай, Цанка рассказал свою историю.

— Я рада за Вас. Очень рада. А у меня пока не получается. Вот надеюсь, летом может смогу.

Она улыбнулась, и сквозь эту гримасу читалась печаль в ее глазах.

Допив чай, Цанка встал. Встала и Татьяна Ивановна. Они очутились рядом в маленькой комнате, долго дышали друг другу в лицо.

— Это Вам на дорогу, — сказал наконец Цанка, полезая в карман и кладя на табурет деньги.

— Что это? — возмутилась Щукина. — Нет, нет. Это недопустимо! Это невозможно! Что это такое?

— Не шумите, Татьяна Ивановна. Я знаю, какое горе Вас постигло, и хотел Вам хоть немного помочь.

— Мне ничего не надо, ничего не надо… Не оскорбляйте меня!

— Перестаньте, Татьяна Ивановна! Я прошу Вас! Потом вернете, — Цанка схватил ее руки выше локтей, чуть-чуть прижал к себе.

Позабытое чувство пронеслось по всему телу.

— Заберите, заберите, — говорила она, опустив голову.

В лицо Цанка прянул запах ее волос. Чувства нежности и жалости к этой женщине проснулись в душе. Он мягко придвинул ее еще ближе, не получив сопротивления, поцеловал в лоб, в щечку и затем впился в губы.

После на корабле, во время долгого путешествия через жаркие моря и океаны, он часто во всех деталях вспоминал эту встречу — такой неистовой ласки, страсти и любви он никогда не знал до этого. А самое удивительное было то, что даже в постели ее манеры были такими же грациозными, мягкими, до конца чувственными. Даже в этой глуши она пахла чистотой и свежестью.

После долгого и томительного путешествия корабль, наконец, прибыл в Новороссийск. Было солнечно, по-весеннему тепло. Подали трап, и народ гуськом повалил с корабля. Цанка шел одним из последних. Тревожные мысли, мучавшие его всю дорогу, достигли своего предела. Он весь съежился, глубоко вдыхал морской воздух, пытаясь погасить дрожь в теле. В его руках было два одинаковых серых картонных чемодана. Только один был значительно тяжелее. Пытаясь скрыть эту тяжесть, он напрягал руку и маленько сжимал ее в локте.

На пристани, под открытым небом, стояли несколько деревянных столов. Множество военных делали осмотр.

— Вы, идите сюда, — сказал металлический голос, пальцем указывая на Арачаева.

Цанка двинулся на непослушных ногах к столу.

— Ваши документы.

Пытаясь скрыть дрожь в руках, Арачаев протянул свои документы, справку. Военный долго, внимательно читал каждое слово. Снова и снова переворачивал листок. Цанка с замирающим сердцем посмотрел на проверяющего, и в это время увидел за спиной лицо своего соседа по палубе. На мгновение их взгляды встретились и разошлись.