Просто сказка...

Недружелюбно глянув в сторону ввалившихся, Лихо буркнуло:

– Понимаю, этикетов там всяких-разных не кончали, а что стучать надобно, опричь войти - знаете. Но чтобы вот так... Правду в народе говорят: заставь дурня кланяться, так он лбом сваю вколотит.

– Да и ты видать, политесом неграмотный, раз так гостей встречаешь. Хоть бы у Бабы Яги поучился, - ядовито заметил Конек, пристраиваясь напротив Лиха на лавке.
– Та хоть, прежде чем на лопату, так накормит-напоит да в баньку сводит. Чудо одноглазое...

– Какое-такое одноглазое?
– удивилось Лихо.
– Что я, Кутузов там, али Нельсон адмирал?

Настал черед удивится и нашим путешественникам. Только вот причины у них были разные: Конек прежде, судя по всему, не слыхивал об упомянутых личностях, Владимир же никак не мог привыкнуть к сказочно необычному смешению людей и событий.

– Ты гляди, опять неучи заявились, - свысока начало ликбез Лихо.
– Книги греческие читать надоть, тогда и знать будете. Кутузов вождем скифским был. Когда царь персидский войной на скифов пошел, так он со всеми своими вояками деру дал. Царь за ним. Но Кутузов-то похитрее оказался. Завел войско персидское в степь голодную, оставил три сундука, железом обитые, да и след простыл. Обрадовался царь: "Покорились скифы, дары богатые шлют". Открыли сундуки, три дня мучались, железо сбивая, а там комар, муха да стрела. Призвал тогда царь своих звезочтеев, а они и говорят: "Суть даров скифских такова: нас как комаров в болоте, как мух вокруг меда, стреляй - всех не перестреляешь". Задумался царь, степь ведь кругом, а никого не видно. Не ведаю, что бы дальше случилось, да только весь скот, что с собой гнали, дочиста подъели. Вот и пришлось им, несолоно хлебавши, лапти поворачивать. Отощали на пути обратном так, что и сказать-то негоже, что твои жерди - голодно ведь. Но дары скифские не бросили, так в сундуках и тащили. Все ж таки трофей военный.

И Нельсон адмирал тоже персам салазки загнул. Те уже, почитай, всю страну покорили, так нет же, им еще и море подавай. Мало им того, что море и так покорно было: они его пороли зачастую, а чуть что - в колодки. Ну и не стерпел адмирал такого обращения. Пошел он к правителю тамошнему, да и говорит: "План у меня есть, как супостата одолеть. Хороший план, нарисованный". А правитель в ту пору в городки играл. Вот он и говорит: "Ты потом приди. Не видишь, что ли, к играм Олимпийским готовлюсь. А то еще в сборную не возьмут. Иди, иди, не ровен час, битой огрею". Но Нельсон ни в какую. Пошел, оттолкнул рюхи, да и встал в город. Хотел его было правитель битой, да тренер отсоветовал, руку, мол, собьешь, мишень уж больно крупная. Делать нечего, выслушал, махнул рукой, мол, делай, что хочешь, и попал нечаянно Нельсону в глаз. Глаз перевязали, вылечили, а прозвище осталось, ну словно звание воинское.

План же был прост, как Колумбово яйцо: зажать ладьи персидские в узком месте, подобно как заяц лису меж двух берез. А перс - он же человек дремучий, вам под стать, книг не читает, сказок не ведает, возьми и полезь в узину. Застрял, вестимо. Вот тут Нельсон его в хвост и в гриву. Начисто.

– А кто такой Колумб?
– Владимира разобрало донельзя.

– Что я вам, неучам, ментор, что ли?
– Лихо победно глянуло на пришлецов.
– Коли знание получить хотите, так отправляйтесь в Царьград. Там вивлиофика есть. Как ворота минуете, ну, над которыми щит Олега висит, ежели еще не украли, третий поворот направо, до скотного двора. Найдете по запаху, не обмишуритесь. От него налево, до базилики, а там спросите, любой укажет. Смотрителя зовут Максим, фамилия ейная греческая, с трудом говорится - Кам-мер-ер. Скажете - от меня. Мы с ним почту завели. Голубиную. Вот только то ястреб, то охотник, а не то, опять же, весна...

Конек, дотоле сидевший разинув рот, насупился.

– Ты нам тут голову не морочь Нельсонами всякими-разными. Мы к тебе по делу посланы, от обчества. Всем миром тебя просят, уймись...

– Хто?
– вскинулось Лихо.
– Обчество? А я, по-вашему, кто? Голь перекатная? Без роду-племени?.. Сиротинушка...
– вдруг запричитало-заподвывало оно.
– Нету у меня на всем свете белом ни отца, ни матушки, ни братика, ни сестрички, все меня гонят-прогоняют, охулку кладут. И никто-то меня, одинешенького, не накормит, не напоит, словцом ласковым не пригреет...

– захрустело оно очередным огурцом.

– Ты горемыкой-бедолагой не прикидывайся, - совсем осмелел Конек.
– Ты дело говори: какой мужикам ответ давать будешь?

– А я и говорю дело. Бабу Ягу он помнит... А помнишь, что лиса перепелке сказывала? Ты меня вперед рассмеши, потом напугай...

– Рассмеши его, - буркнул Конек.
– И так гостей встретил - обхохочешься...

– Верно говоришь, - воздело толстый указательный палец Лихо.
– Ну, яблочка там наливного да блюдечка у меня нет, помидорчиком солененьким обойдемся.

Достав круглый плотный помидор из одной мисы, он пододвинул другую, бросил первый во вторую, немного пошевелил в руках и поставил на стол. Миса тотчас же засветилась слегка зеленоватым светом, загудела-заиграла невнятными голосами.

– Сейчас, сейчас погромче сделаем, - бормотало Лихо, потирая пальцем край мисы.

Звуки сделались громче и явственнее, замелькали тени. Лихо хрюкнуло, еще раз, еще, а потом зашлось булькающим, каким-то заразительным детским смехом. Оно трясло бородой, наклонялось, хлопало себя ручищами по коленам, приговаривало: "Так его, так его..." Словом, веселилось вовсю.

Владимир незаметненько заглянул в плошку. Там суетились, отмахивались, мельтешили, куролесили, спотыкались, дрыгались, дергались и невесть что еще вытворяли в сенях они с Коньком. В репьях и перьях.

– Во-во, - грустно заметил Конек.
– Я и говорю - обхохочешься...

– Так под ноги же смотреть надоть, - сквозь смех, утирая обильные слезищи, едва выговорило Лихо.
– Да по сторонам. Хорошо, счастье ваше при вас осталось. Там еще капканы стояли. Отверстые. На медведя...

– Взвеселилось, - тихо, обращаясь к Владимиру, проговорил Конек.
– А еще попугаться обещалось... Давай, доставай шкатулку заветную.

Владимир достал ларец Карачуна и поставил его на стол. Раньше он не рассматривал его, а теперь удивлению его не было предела. Вся резная, редкостной красоты росписи, поверху изображения Алконоста и Сирина... А дальше... Владимир не поверил своим глазам. По одной стороне вились египетские иероглифы, по другой - шумерская клинопись, по третьей - что-то арабской вязью, на четвертой почему-то было написано "Добро пожаловать", а на дне изображен календарь майя.

– Открывай, - пнул его под столом копытом Конек.

А как открыть-то, ежели даже щели нет? Владимир принялся искать кнопочку заветную, нажимать на птичек, на иероглифы, на "Добро пожаловать"...

– Да просто он открывается, - опять пнул его Конек.
– Возьми да и открой.

Владимир взял и просто открыл.

И тут... Посреди избы возникла баба. Но какая!.. С лица воды не пить, с этого - море выпить, глядеть - не наглядеться, собой дородная, статная, подбоченившись, в расшитом красным по белому сарафане, все с курицами-петухами, теремами, солнцем-луной-звездами, по низу утки с утятами. Такая не только коня, что там конь, всю рать половецкую на скаку остановит; в избу горящую войти, да что там в избу, детинец горящий по бревнышку раскатает...

– Так, - не предвещающим ничего хорошего, но, правду сказать, медовым, очень певучим голосом протянула баба.
– Так... Скотина не поена, не кормлена, изба не прибрана, не метена, печь не топлена. Огород бузиной позарос, весь плетень в тени. Дядька киевский, Константин Макарович, рощу березовую извел на грамотки берестяные, плакается, мол, заберите меня отсюда, наскучила ему жизнь столичная, опять в деревню хочу, на просторы вольные... А они бражничают...

– Какая бузина?
– не поняло Лихо.
– Какой дядька в Киеве? Кто ты? Звать-то тебя как?