Просто сказка...
Шрифт:
У Владимира аж в горле пересохло.
– Да брось ты их, - попробовал урезонить он царевича.
– Сам же говорил: не царское это дело... Тебя царевна ждет, а эти... Оставь их, пусть сами разбираются. А еще, - пришла ему на ум спасительная мысль, - рассудишь их, поможешь, они тебя за стол, да в баньку, да пир на всю деревню... Так надолго застрянем.
– И то верно, - раздумчиво протянул Иван, который из всего сказанного Владимиром, похоже, услышал только "не царское это дело".
– Пусть сами разбираются. Вот ежели б с кем биться надо было, а так... Возни много, а славы никакой. Подались, - решительно заключил он.
– И еще, - вдруг остановился, - ты, ежели меня справедливость одолевать начнет, останавливай вовремя, напоминай про дело не царское... Ну, пошли, что ли...
И
Так прошли они с полверсты, когда впереди показалось нечто, оказавшееся при ближайшем рассмотрении возом, груженным мочалом, возглавляемым упитанным владимирским тяжеловозом. На скамейке, приспособленной к телеге, восседал дюжий детина в рубахе с воротом нараспашку, подпоясанный куском вожжей. Борода лопатой, нос картошкой, мясистые губы, взбитые кудри, неприветливый колючий взгляд.
– Здоров будь, - бодро произнес Иван, улыбаясь во всю ширь лица.
– Биться будете, али как?
– вместо ответного приветствия буркнул мужик и пытливо вытаращился на наших путешественников.
Иван опешил. С одной стороны, биться - царское дело, а с другой - вот так тебе, сразу, ни за что, ни про что. Детина, не дождавшись ответа, пояснил:
– Ежели биться, то не готово еще, денек-другой обождать придется. Не готово еще.
– А ты что ж за богатырь такой будешь? Чьих кровей? Звать-то тебя как?
– наконец как-то неубедительно выдавил из себя Иван.
– В поле съезжаются, родом не считаются, - важно ответствовал мужик.
– Звать меня Сила, по батюшке - Карпович. Голова я.
– Чья голова?
– удивился Иван.
– То есть как это чья?
– в свою очередь удивился мужик, после чего они тупо уставились друг на друга.
Возникшее недоумение привело к тому, что значительную часть остававшегося пути они проделали молча, пытаясь понять слова собеседника, но так, чтобы при этом не выглядеть глупо.
– Ну, вот и прибыли, - наконец махнул кнутовищем в сторону возвышающегося над кукурузой острого шпиля.
– Только разносолов всяких-разных у меня нету. Отобедаем по-простому.
– Да с этим у нас порядок, - махнул рукой Иван.
– А что это там виднеется?
– То есть как что? Голова.
– И на очередной тупо-удивленный взгляд царевича: - Сейчас сам увидишь.
То, что возвышалось над культурной зарослью, оказалось навершием внушительного шишака, на острие которого болтался огромный кусок пакли. Под шишаком и впрямь оказалась голова, вырастающая прямо из земли. Из чего она была сделана внутри - сказать трудно; зато снаружи... Строгое лицо богатыря, обрамленное густыми насупленными бровями, содержащее на себе пышные усы и бороду, распространившуюся волнами саженей эдак на тридцать в длину и на пару в высоту, было выполнено из воска и довольно-таки правдоподобно окрашено, но местами облупилось. Глаза, устремленные на невидимого противника, были искусно выполнены из венецианского стекла, и казались живыми. В общем, все сооружение выглядело так, словно живого исполина кто-то закопал по самую шею в землю (или же, возможно, следуя законам сказки - не смогла вынести тяжести богатырской мать-сыра земля...).
– Тпру, Сигизмунда, приехали, - потянул вожжи мужик.
– Сейчас вот распрягу, поклажу покидаю, - неровен час дождь нагонит - а там уж и за стол... Эй, эй!
– заорал он вдруг.
– Ты чего ж это такое творишь, лихоимец?! Вот ужо я тебя!
– Он соскочил с телеги, подхватил валявшуюся жердь и, воздев ее над головой, помчался в направлении окончания бороды. Взглянув туда, наши путешественники увидели селянина, подхватившего на плечи объемистый мешок, не очень, видно, тяжелый, и что есть мочи засверкавшего пятками прочь от приближавшегося возмездия.
Преступление оказалось более ходким, и наказания избежало как в прямом, так и в переносном смысле. Вернувшись, донельзя раздосадованный Сила Карпович изо всех сил шмякнул жердь оземь и заявил, ни к кому, в общем-то, не обращаясь:
– Нет, ну народ пошел!.. Поначалу настоящий
волос был, конский, крашеный - весь подчистую растащили, лесы вить, на рыбу. Лыко постелил - опять, та же история - все как есть на лапти ушло. Теперь вот мочалу тащат. Им дай волю - все растащут, даром что княжеским повелением монумент сей охраняется как произведение искусства, сносу, перемещению и разбазариванию не подлежащим. Вот плюну на все, и уйду. Хоть куда уйду, лишь бы отселева подальше, от сплошного умыкания и, посредством него, расстройства.– Эт куда ж ты пойдешь-то?
– рассудительно заметил Иван.
– Воруют - оно везде так, не спрячешься.
– И то верно, - как-то вдруг пригорюнился Сила.
– Чего далеко ходить!.. Вот взять, хотя б, к примеру, голову эту... Это ж надо было додуматься - степняков подрядить. Бояре удружили, дума. Я к чему говорю - уж коли дело с самого начала не заладилось - да и пусть его. Нет удачи - и не надо, за другое возьмись - а это оставь, все одно проку не будет. Да...
Как оно вышло-то? Раз статуй размеров необхватных, значит, под него и основу положить требуется соответствующую. Следовательно, яма должна быть - ого-го! Тут степняки и нагрянули, всей ордой да прямо в думу. Мы, говорят, в этом деле первые мастера. Копать можем - всем остальным на зависть. А можем не копать - это как хозяин скажет. Один боярин все-таки засомневался. Яма-то, говорит, огромной должна быть, чтобы фундамент вес удержал без малейшего крену. А раз так - землю куда девать будете? Не учи ученых, отвечают, вторую рядом выкопаем, туда и денем. Тут он обрадовался, ну, говорит, и копатели нашлись - как же это можно такое, - а куда землю из второй ямы девать будете? И руки так радостно потирает - уел. А им хоть бы хны. Ты, отвечают, молод еще, того не разумеешь, что вторую яму мы в два раза больше выкопаем, чтобы земля из первой и второй аккурат вся и поместилась.
Тут на него остатняя дума зашикала. Вконец заклевали. И вправду, говорят, ежели в два раза больше, так туда все и войдет. Сиди себе, коли разумом не вышел. Тут тебе сплошную экономию предлагают, чуть не задарма работу сделают, а ты, понимаешь, двадцать два яблока на семь ребятишек разделить не можешь, все у тебя ерунда какая-то получается.
Долго ли, коротко, вырыли они яму почти у самого Днепра - на берегу решили статуй ставить, чтобы все гости, как по реке лодьями идут, издалече видели богатыря русского, диву давались да недоброго остерегались. Стали уже было вторую копать, как выяснилось - все железо да камень, что на фундамент с статуем собирали, подчистую исчезло, как корова языком слизнула. И степняков нету. То есть не то, чтоб совсем нету, - так, шатается с лопатами два-три человека, лопочут что-то по своему, сунешься к ним - один ответ, работать, мол, работаем, как умеем, а языка совсем не знаем, не местные.
Видит князь, что-то не так. Собрал верных людей из дружины и повелел дознание устроить. А чего его устраивать? И так все как на ладони. Вон они - терема-то каменные, боярские, как грибы после дождя растут, все степняками облеплены; снуют, бегают, что твои пчелы. Осерчал князь, собрал бояр, суд учинил. А те в ответ: о благе твоем, княже, неустанно печемся, об государстве, - разве ж это можно, чтоб купцы заморские в стольном Киеве одни избы деревянные пред собой имели? Что они там, у себя, скажут? А так - разнесут во все концы земли весть о граде великом, со стенами сплошь белокаменными, с теремами сплошь мраморными, мостовыми сплошь булыжными... Статуй - он и из дерева хорош, и дешевле станет... А нет, так и пусть его, статуй этот, жили без него, и далее проживем, не графья...
Совсем задурили князю голову. Кто постарше-познатнее, ворох бересты притащили, рассказывают. Ты, говорят, княже, на Корсунь собрался - так мы тебе всем обществом в помощь. Как возьмем - город-то греческий - так сразу в нем ихнюю олимпиаду устроим. Вестимо, у них там в Греции весь народ на эти самые игрища собирается - мы их здесь и сорганизуем. Казну поправить не мешало бы, совсем она от расходов на статуй в ветхость пришла... Корсунь отстроим - не хуже Киева, - и в бересту все тычут..
Так вот и случилось, что от всего богатыря русского одна голова и осталась, макет в натуральную величину...