Просто сказка...
Шрифт:
Удивился поначалу Степан, закручинился. Зачем тебе, говорит, крапиву всякую разводить, нешто у нас своей травы мало? Вон, луг неподалече, рви себе вволюшку, да венки плети. Или еще что... А она - ни в какую. Обещался, отвечает, так будь любезен держать слово. Я ж тебе, говорит, не каменный цветок заказываю, а аленький...
Слово за слово, поцапались маленько, а все ж таки она правее оказалось - обещание-то дадено...
Думали поначалу - поперва остальное сыщем, оно труднее, а цветочек по дороге сорвем какой ни на есть, лишь бы аленький, да и делу конец. А вышло оно совсем даже наоборот.
Колечко да зеркало сразу присмотрели - его на привоз турки какие-то привезли, из-за моря Чермного. Самые что ни на есть настоящие, ну, алмаз тот и стекло венецианское. И стоят соответствующе. А цветочек...
Глядь-поглядь,
Неделю с ним торговались, шапку истрепали, об землю бивши... Однако ж уговорились. Но, правду сказать, предприятие то торговое Степану боком вышло - сколько прибыли ни получил - всю спустил, до копеечки, еще и свое приплатил.
Привез домой подарки, роздал, - уж и не вспомню, сколько туча тучей сидел...
Думали, на том и конец делу. Ан нет, не по-нашему вышло.
Вдругорядь Настенька книгу заказала - травник называется, а по-заморски - гербалайф. В ней все черным по белому про всякие растения написано, как сажать, как ухаживать... Сторговали ей и эту книжицу. Ну, думаем, теперь уж точно все.
А оно пошло-поехало. Такие цветы просить в подарок стала - хоть без штанов по миру иди. Сараи, что за теремом, начисто снесла. Хату выстроили по ее заказу, из стекла всю - вишь ты, этим ее забавам не по нутру климат наш, морозный больно. А цветам этим ейным каждому свой подавай. Да навоз свой - кому куриный, кому телячий, да воду свою - кому из родника, кому из болота...
Так и мыкается Степан Тимофеевич год от году, и конца-края этому не видно. Уж несколько раз, бывало, махнет рукой, вздохнет тяжко, и говорит: нету, говорит, силушеи у меня долее это терпеть. На Дон пойду. Брошу все, и на Дон. Гулять там буду. А уж коли царевну какую там встречу, так не взыщите - и все на воду при этом странно так поглядывает... И ведь что главное? Вот, к примеру, у меня: огород - как огород. Репа там, свекла, капуста, огурчики... А эти цветки что? Ни тебе щи сварить, ни заквасить... Тьфу!
– Поня-я-тно, - протянул царевич и спросил, желая увести разговор с неприятной темы: - А это кто ж у вас такой умный, что лодьи на колеса приспособить догадался?
То не мы, был ответ. То Олег князь, пращур нонешнего Владимира князя. Повздорил он раз с греками, собрал рать да и подался на Царьград, отношения выяснить. А город этот, он боком одним на море выходит - тут бы его и взять, ан нет. Народ там хитрющий проживает - он бухту сетями да цепями так перегородил - камбала не прошмыгнет, где там лодья! Но и Олег был не лыком шит. Почесал бороду, да и велел корабли свои на колеса приспособить. Сам на переднем стал, глядит из-под ладони, что там греки делать собираются. А те как увидели паруса, ветром наполненные, да песнь удалую услыхали, поняли, что неправы были в споре, что худой мир лучше погрома-разорения, переоделись быстренько в плохонькое, хлеб-соль на поднос и бегом навстречу. Ковры постелили, тоже, правда, потертые да дырявые.
Прости нас, кричат, князюшко, обмишурились, признаем тебя за правого во веки веков. Прими вот хлеб-соль, а больше у нас и нету ничего, перебиваемся, чем можем, обветшали совсем... Видишь вон, и дыра над воротами - слон пролезет. Нечем тебе, отец родной, дани дать, а вот почет и уважение - это за нами не заржавеет, это сколько угодно.
Другой бы, может, и поверил, да Олег был воробей стреляный, на мякине не проведешь. Ну, говорит, с воротами - это дело житейское, это я вам вмиг разрешу. И щит свой - раз, прямо над дырой, да так удачно, что всю разом и закрыл. А что касается бедности вашей, так это от того, что живете неправильно, местечково. Вот я вам сейчас вертикаль власти обустрою, и все будет иначе. Это как это, вертикаль власти? удивились греки, даром что за умных себя почитают. А так, отвечает Олег. Поставлю я вам своих наместников, и впредь посылать буду,
сам же в Киеве останусь. Они моими полномочными представителями будут, управлять там, потоки всякие, финансовые, направлять в казну... Они на это дело весьма у меня способные.Как услышали то греки - откуда что и взялось. Золото тащут, серебро, каменья драгоценные... Паруса из чистого шелка... Что хочешь, плачутся, с нами делай, какую хочешь дань назначь, а только избавь нас от вертикали твоей... По гроб жизни рядиться с тобой не будем, и внукам-правнукам закажем...
А как насчет олимпиады? спросил их Олег эдак с хитрецою. Не пора ли вам это дело возродить? В память пращуров ваших, кои... Тут он замолчал вроде, потому как мечом более обращался, нежели словом, и вытолкнул поперед себя помощника своего, за воинскую подготовку и доблесть в дружине своей ответственного. Тот даром что тоже не горазд был в языках, однако не растерялся, бересту достал, где все по-гречески кириллицей записано было, да и зачитал. Бебекал-мемекал, не без того, однако ж доходчиво. Глазом моргнуть не успели, - греки все с себя поскидали - в одних листьях фиговых остались, как предки ихние, и завыли в голос: ты уж пощади нас, князь Киевский, а мы тебе верой-правдой отслужим, и от турков там, и от крестоносцев государство твое защитим, все как один ляжем, только избавь нас и от олимпиады тоже... Ну, это так, к слову пришлось.
Вот мы и подумали: чем мы хуже? Поставили колеса, и теперь там, где обыкновенно волоком тащили, едем себе спокойно, лишь бы ветер попутный был. В лесу, оно, конечно, сложнее, с ветром-то. Там все больше тяглом. По весне и по осени, как распутица - тоже. А зимой лыжи приспосабливаем.
Одно плохо - дороги. Нету у нас дорог; не то что хороших, а вообще нету. Одни направления. Сколько кто ни бился - ничего не выходит. Видно, судьба наша такая...
– А торгуете чем?
– перебил царевич, видя, что корабельщик опять пригорюнился.
– Торгуем мы красным товаром: иноземцы, они у нас все больше дегтем, скипидаром и канатами пользуются, а наш человек - тот больше упряжью. Особенно хорошо оглобли расходятся, и, что интересно, под праздники...
Реки они достигли ближе к вечеру следующего дня. Прозывалась она Ворожейкою и, естественно, вряд ли была отмечена хотя бы на одной карте. Владимир хоть и поражался поначалу тому, насколько сказочная география не соответствует реальной (взять, хотя бы, наличие тридевятых - двунадесятых и прочих королевств то ли на территории, то ли на пограничье Киевской Руси, со своими царями-батуюшками, королями и королевичами), смирился и воспринимал все не то чтобы без удивления, но, если можно так выразиться, без внутреннего протеста.
Ворожейка оказалась рекой широкой, судоходной едва ли не от истока до самого своего впадения в Днепр, притоком которого, судя по всему, являлась. Имя свое она получила, как уверял рыжий, от финно-угорского ка - вода, и Ворожей - от слова ворог, то есть вражья река, особенно напирая на то, что она, якобы, в нижнем своем течении, худо-бедно обозначала различие басурманских владений от княжеских. Другой корабельщик был с ним не согласен, приводя в качестве аргумента тот факт, что впадала река в Днепр немногим выше острова Буяна, на котором когда-то обитала прекрасная ворожея. И, кроме того, вода на угро-финском будет не ка, а ва; на что рыжий заметил, что ка и ва, в общем, одно и то же, что к делу это прямого отношения не имеет, после чего перешел на характеристику личности оппонента...
Замирили их всем обществом, но каждый так и остался при своей точке зрения.
Волки, как и подобает слугам народа, держались скромненько, ни во что не вмешивались, и свое присутствие обозначали единственно за столом, где каждый из них ел за пятерых...
Ворожейки они достигли спустя пару дней, а на третий, рано поутру, лишь только легким ветром немного рассеялся туман над водой, не позволявший разглядеть ничего на расстоянии даже вытянутой руки, плавно заскользили по водной глади. Река, спокойная, неторопливая, можно сказать, солидная, хоть широкая и вполне себе судоходная, не была избавлена от островов и отмелей. Ладьи, с высокими носами, на удивление напоминавшие лебедей, двигались почти бесшумно, поскрипывая иногда или шурша парусом.