Просто сказка...

– Это что ж они, так все время и заседают?

– Почему все время? Да и не все вовсе... Тут при них уже коробейники обосновались, лубками торгуют, еще чем. Сидит себе иной, картиночки посматривает, или там в лес по грибы-ягоды, или на речку порыбачить-поплавать. Их как заседание объявляется, так днем с огнем... Едва треть набирается. Кворум поначалу все бегал, искал, увещевал, потом плюнул - все одно проку никакого.

– Вот и у царя-батюшки нечто подобное случилось...
– начал было царевич и осекся.

– У какого-такого царя-батюшки?
– подзрительно осведомилась сорока, склонив голову, затем вдруг порхнула и изо всех сил махая крыльями подалась к лесу с громким стрекотанием: - Караул! Соглядатаи! Самозванцы! Сикофанты! Караул!..

– И скрылась в отдалении.

– Эх!
– с досадой махнул рукой Иван.
– Как неловко все получилось!..
– Он помолчал, затем глянул на Владимира.
– Ну, чего пнем стоишь? Подались... Нам теперь туда, - махнул он рукой вслед сороке, - ходу нету. Засмеют, а не то - и бока намнут.

Некоторое время они шли молча. Волки, вновь приобретя прежний вид, семенили неподалеку впереди, время от времени приоборачиваясь, - не будет ли каких пожеланий.

– А что там подобное случилось-то, ну, с царем-батюшкой?
– спросил Владимир.

– Не то, чтобы совсем уж подобное... Так, к слову пришлось. Вишь ты, царство наше с иноземцами граничит. Речку всего-то перейти - и вот она, заграница. Повадился к нам одно время посол ихний. Ездит и ездит. Волость Кемску требует. Мол, воевали, так и подай ее сюда. Ну, волость - вопрос особый. Ему уж столько лет, что и не вспомнить, когда все и как началось, да и не в этом дело. Главное - считают они ее своей территорией, так и называют - Северная Земля. Одно время каждый год воевать ее собирались. Припрутся ратью летом (а как иначе? весной - паводок, зимой - холодно, осенью - распутица), встанут лагерем на берегу, к битве готовятся. А наши что ж, дурнее ихних? Наши тоже ратью, с другого берега. Так и стоят все лето одни напротив других, ну, купаются там, загорают, рыбу ловят... Река-то судоходная, по ней гости торговые да тороватые туда-сюда плавают... Тут в драку полезть - себе дороже выйдет, торговле прямой убыток и разорение. Кто ж на такое согласится? Кончится лето - разойдутся рати, до следующего года... Отдохнувшие, загорелые, морды красные - любо-дорого посмотреть...

– А посол-то что?

– А посол что? Ему поручили, он и ездит. Вот приехал как-то раз, а наш толмач не совсем здоровый оказался, приболел. Ему переводить - а он лыка не вяжет. День взятия Бастилии отмечал. К слову сказать, у него каждый день праздник, и каждый день все какой-то новый, непонятный. Идешь, бывало, по грибы, а он стоит, сердешный, во поле, березку обнял, слезищами пудовыми обливается. Что с тобой? спрашиваю. День геолога, отвечает, международный. Или вот, скажем, день ВДВ. Мало того, что по причине хмельного в ворота не пройдет, обязательно в столб влетит, так еще в прудах купается, в колодцах - в общем, куда занесет, с терема царского прыгнуть норовит... И, главное, объяснить толком не может, что за праздник, откуда пошел?..

Так вот. Посол прибыл, а толмача сыскать не могут, ну да ладно, прошло время, сам объявился. Достал бересту (он там заранее нашими, отчественными буквами текст иноземный написал, подготовился, значит) и начал... Тут мы все едва со стыда не сгорели. Слово за слово что репей цепляется, не разберешь, где одно, где другое, бебекает, мемекает, рукой махнет, да на нашшенскую речь сбивается... Видит царь-батюшка такое дело, и говорит послу: "Вы, говорит, ваше благородие, в сенях пока подождите. Вы, говорит, такую проблему обозначили, что с кондачка ее прямо-таки и не решить. Мы сейчас за стол сядем, перекусим, отдохнем, программку там какую ни на есть культурную... А там, глядишь, из думы боярской комиссию выделим для рассмотрения, значит, вопроса, финансируем... Посол как услышал про финансы, глаза разгорелись. "Йа, йа!
– говорит.
– Финансы!" И клещом в царя-батюшку впился, еле отняли да насилу выпроводили. Обернулся царь-батюшка, а толмач под лавку забился - видать, чуток в себя пришел. Стали его оттуда вынимать - что ж это, мол, ты, щучий сын, добро государственное разбазариваешь, не будучи к тому уполномочен? Так никаких волостей не напасешься...

Царевич примолк.

– Ну, а дальше что было?
– не утерпел Владимир.

– Дальше?.. Простили. Он, понимаешь, орден рыцарский нашел - тот посол его еще года с три до того потерял... Да и сняли посла вскорости. Он, видишь ли, в ту комиссию боярскую вошел. Вот и отозвали, потому как с той поры ему все волости ни во что стали. Раздобрел, отстроился у себя там, в иноземщине. Дворец такой возвел - что тамошнему конунгу и во сне не приснится... Погодь-ка, - вдруг остановился он, - что это там, никак, паруса?

Поодаль, верст с пять, и в самом деле, несколько парусов, хорошо видимых в солнечных лучах, неспешно дрейфовали по... равнине.

– Вот диво, так уж диво, сколько на свете живу, а такого не слыхивал, - чтобы по суху, аки по воде. А ну-ка, прибавим шагу... Да и вы, - обратился он к волкам, - чтоб живо мне людями обратились, неровен час...

Прошло время, и они в самом деле нагнали семь ладей, с поднятыми парусами, на жалобно скрипевших колесах, несмотря на очевидный запах дегтя. На палубах никого не было видно, корабли двигались словно бы сами по себе.

Царевич шмякнул ладонью о борт одной из них и воззвал:

– Есть тут кто живой? А ну-ка, покажись!

Из-за борта свесилась лохматая рыжая голова, чем-то напомнившая Лихо. С большими глазами, рыжими усами и бородой, носом-картошкой. Вытаращенно оглядев наших путешественников, голова заявила:

– Чего ж не быть-то? Али мы голландцы какие летучие? Тебе чего?

– А чего попрятались, коли живые?

– Час у нас обеденный, отдыхаем, откушавши. Голодны? Милости просим к нашему столу, а по борту нечего попросту лупить.

Услышав про стол, царевич ухватился за борт, подтянулся и мигом оказался на палубе. Владимир поднялся менее ловко; а что касается Аристарха и Бонифация (одного обличием традиционно напоминавшего Дон Кихота, второго - Санчо Пансу), то их по причине полного отсутствия навыков лазить, втаскивали за шиворот. Шум при этом поднялся такой, что поднял на ноги всех корабельщиков. Впрочем, все обошлось довольно удачно, если не считать несколько заноз, полученных волками.

Плотно перекусив (каждый раз, когда царевич порывался достать свою скатерть-самобранку, Владимир незаметно для гостеприимных хозяев делал ему страшные глаза и тряс головой), все уселись кружком, привалившись кто к чему сподобился, и завели неспешную беседу.

Поведал им Иван, куда и за какой надобностью они путь держат; обещались корабельщики помочь им - нельзя же вот так запросто в беде бросить - тем более, что по дороге им оказалось, до поры, до времени.

– Не сумлевайтесь, прямо на Лукоморье к самому дубу и доставим, в цельности и сохранности, - заявил тот самый рыжий, прозвище имевший Ищиветра.
– А уж дальше сами, не взыщите.

– Сами-то далеко ли?
– поинтересовался царевич.

– Сами-то?
– переспросил Ищиветра.
– Сами-то...
– Он вздохнул.
– Знать бы... Вишь ты, какая штука у нас приключилась.

И он поведал следующую печальную историю.

У старшого их, купца первой гильдии Степана Тимофеевича, было три дочери, в которых он, само собой разумеется, души не чаял, баловал там всячески, то-се. И вот как-то раз, отправляясь в очередное торговое предприятие, дернуло его спросить у дочерей, чего бы они хотели в подарок из диковин заморских. Обычно он сам подарки выбирал, а тут... Ну, старшие две, они на то и старшие, чтоб поумнее быть. Одна колечко заказала, с алмазом в то карат, другая зеркало из стекла венецианского да серебра эфиопского. А третья поначалу задумалась, а потом возьми и ляпни: привези ты мне, батюшка, цветочек аленький.