Просветитель

Самоплясовъ ршилъ поднести парнямъ еще по рюмк водки. Къ водк подбжаля почти вс и съ большой охотой. Но рюмки были малы і* неспособны были воодушевить парней къ веселью.

На предложеніе Самоплясова потанцовать также долго никто не откликался, хотя аристонъ и наигрывалъ кадриль изъ «Гейши». Только когда нарочный привезъ Самоплясову отъ земскаго начальника записку, что земскій не прідетъ на посидлки, и это было оглашено, то стали образовываться пары для танцевъ — и то благодаря тому, что парни, воздерживаясь до земскаго отъ принесенной съ собой водки, вдругъ разршили и выпили ее, одинъ за другимъ, выходя въ сни. Но тутъ Самоплясовъ ршилъ выполнитъ задуманную программу литературнаго вечера, выполненіе которой предполагалось начать въ присутствіи земскаго начальника.

Всхъ просили ссть. Изъ-за стола всталъ учитель и сталъ читать басни Крылова. Прочелъ онъ одну басню, поклонился позвывавшимъ парнямъ и двушкамъ, прочелъ вторую и опять поклонился.

— Двушки, парни! — возвысилъ голосъ Самоплясовъ. — Да чтожъ вы не хлопаете въ ладоши? Обязаны хлопатъ, если хотите петербургскимъ порядкамъ обучаться. Въ Петербург всегда хлопаютъ посл каждаго пнія или чтенія. Ну, хлопайте!

И Самоплясовъ самъ подалъ примръ.

Послышалось нсколько жиденькихъ хлопковъ и у парней, и двушекъ.

Учитель опять поклонился и слъ за столъ, награждая себя стаканомъ краснаго вина. Выступилъ волостной писарь. Онъ сталъ читать стихотвореніе «Гршница» Толстого. Выходило скучно, монотонно, да и читалъ онъ плохо. Слушатели начали звать, потомъ стали разговаривать. Какъ пчелиный рой жужжалъ въ зал. Самоплясовъ сталъ звонить въ стаканъ и останавливалъ говорящихъ.

— Ш-ш-шъ!.. — зашиплъ онъ и погрозилъ парнямъ и двушкамъ.

Кончилъ наконецъ и волостной писарь, поклонился и слъ за столъ, сопровождаемый аплодисментами только Самоплясова, учителя и лсничаго.

— Кажется, я металъ бисеръ, передъ свиньями, — шепнулъ онъ имъ.

— Да ужъ и панихиду-же вы затянули съ этой «Гршницей». Меня самого сонъ клонить началъ, — отвчалъ писарю Самоплясовъ.

— Показывать-ли ужъ имъ звздное-то небо въ астрономическую трубу? — спросилъ Самоплясова лсничій. — Кажется, ихъ этимъ тоже не заинтересуешь.

— Да пожалуй, что не стоитъ, — отвчалъ Самоплясовъ. — Ну, ихъ ко всмъ чертямъ! Надоли, Лучше выпьемъ. Двушки! Танцуйте! Теперь можно! — обратился онъ къ гостямъ и крикнулъ мальчишк у аристона:- Алешка! Верти! Жарь!

Раздались звуки кадрили. Начались танцы, но были очень вялы и безжизненны.

— Ходи ты! Ходи я! Ходи, милая моя! — началъ распвать въ кадрили какой-то парень, успвшій выпить изъ своей посуды секретно.

Взвизгнула также какая-то двушка, но Самоплясову ужъ надоли посидлки, и онъ сталъ звать учителя, писаря и лсничаго къ себ домой.

— Тамъ у меня хорошія закуски есть, хорошее вино. Выпьемъ, закусимъ… А здсь что? Канитель, — говорилъ онъ.

И они покинули посидлки, поручивъ охрану аристона сторожу волостного правленія.

XXVI

Самоплясовъ на утро проснулся съ головной болью. Вчера гости просидли у него до глубокой ночи. Было много выпито, много съдено разныхъ соленыхъ и острыхъ закусокъ изъ консервовъ. Ужинъ дома некому было стряпать. Тетка Соломонида Сергевна и Феничка остались на посидлкахъ хозяйками. Кром головной боли, у Самоплясова сосало подъ ложечкой и въ желудк какъ-бы камень лежалъ. Когда-же утромъ отъ него ухалъ и лсничій къ себ домой, на него даже напала какая-то тоска. Отъ этой тоски Самоплясовъ нигд не могъ себ мста найти, и его сильно потянуло обратно въ Петербургъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и не зналъ, что ему длать, за что приняться. Идти къ учителю — тотъ въ школ ребятишекъ учитъ, идти къ писарю — тоже сегодня на дл, со старшиной въ бумагахъ разбирается, идти къ священнику — скучно съ попами, да къ тому-же въ послдніе дни отецъ Іовъ сталъ насдать на Самоплясова, выпрашивая у него на позлащеніе главъ для церкви.

«Въ Питеръ, въ Питеръ скорй… — что-то какъ-бы колотило Самоплясову въ голову и отбивало эти слова. — Въ Петербургъ. Тамъ теперь и „Альказаръ“, и „Варьете“. Въ цирк, поди, новинки показываютъ, бенефисы начались по театрамъ, да и въ загородныхъ ресторанахъ, въ зимнихъ садахъ пвички запли. Туда, туда!»

Тетка Соломонида Сергевна, видя племянника скучающимъ и огрызающимся на ея слова, изощрялась, какъ-бы ей угодить ему своей стряпней, для чего къ завтраку сварила ему въ масл съ солеными огурцами и груздями утенка въ горшк, но Самоплясовъ даже за столъ не слъ.

— Одинъ… Одинъ я… Ну, какъ я буду одинъ сть? Припрячьте это къ обду. Припрячьте и потомъ разогрйте. Можетъ быть, къ обду-то кто-нибудь и зайдетъ… — говорилъ онъ ей.

«А что Колодкинъ?» — мелькнуло у Самоплясова въ голов.

Онъ накинулъ на себя пальто, взялъ шапку и отправился въ пріемный покой навстить Колодкина.

Колодкинъ пришелъ ужъ въ себя. Галлюцинацій больше не было. Водки онъ больше не просилъ, но и аппетитъ у него не являлся, не взирая на прописанную ему докторомъ хинную настойку. Колодкинъ лежалъ уже въ крахмальной повязк на сломанной ног. Онъ сильно похудлъ, осунулся, былъ блденъ, на когда-то бритомъ его лиц отросла сдая щетина, обыкновенью выпученные глаза ввалились.

Самоплясовъ подслъ на табуретъ къ кровати Колодкина и сказалъ ему:

— Экъ тебя угораздило! Всю обдню ты мн испортилъ своимъ запоемъ. И чего ты, лшій, ползъ на крышу!

Колодкинъ спокойно отвчалъ:

— Отъ нихъ ползъ-съ. Конечно, отъ нихъ не скроешься, везд найдутъ, но все-таки душа-то думаетъ спастись — вотъ я и ползъ отъ нихъ прятаться.

— Да отъ кого отъ нихъ-то? — спросилъ Самоплясовъ.

— А вотъ отъ этихъ самыхъ… отъ немытыхъ. Вдь они когда еще начали мн показываться и тащить меня! Шепчутъ и тащутъ… Красные… черные… Другіе не видятъ ихъ, а я вижу… Я испорченъ… Ну, да не будемъ объ нихъ говорить, не будемъ… Боюсь я ихъ.

— Врешь ты все, — полушутливо, полусерьезно проговорилъ Самоплясовъ. — Нешто можно чертей видть! Вамъ нельзя видть — вы не испорчены… А я вижу… Шепчутъ и тащутъ къ себ… Да ну ихъ! Ну ихъ! Боюсь…

Колодкинъ вздрогнулъ и закрылъ глаза.

— Вылежится онъ? Что докторъ говоритъ? — спросилъ Самоплясовъ фельдшера Христофорова, уходя изъ пріемнаго покоя.

— Вылежится, но не скоро. Сложный переломъ съ разрывомъ мягкихъ частей, да и об берцовыя кости сломаны, — отвчалъ фельдшеръ. Послзавтра доктора ждемъ.

— А я, Герасимъ Ермолаичъ, послзавтра думаю совсмъ узжать отсюда, — сказалъ ему

Самоплясовъ уже въ сняхъ, гд надвалъ калоши.

— Что такъ? Что мало пожили?

— Да скучно… Надоло… Образованные люди, съ кмъ я компанію вожу, каждый день своими длами заняты, а такъ кругомъ все срое невжество. Я ужъ отвыкъ отъ этого.

Когда Самоплясовъ вернулся изъ пріемнаго покоя домой, ему сдлалось еще скучне, еще тоскливе. Отъ скуки онъ сталъ чистить ружья, но и прочищать дулы ему тотчасъ-же надоло.