Просветитель

Тетка Соломонида Сергевна встртила Самоплясова въ ужас.

— Голубчикъ, что-жъ ты къ обду-то! Общался въ шесть часовъ, а теперь ужъ одиннадцатый часъ. Вдь все переварилось и пережарилось. Лещъ засохъ, солонина измочалилась въ горох.

— Давайте какое есть… Земскій позадержалъ — ну, у него и подзакусили. А теперь ужинъ будетъ. Вдь все-таки у васъ теплое? — спросилъ Самоплясовъ.

— Какое теплое! Даже горячее, а перепрло иное, иное позасушилось.

— Давайте, давайте скорй, тетенька. Я сть хочу, какъ крокодилъ, — подтвердилъ лсничій. — У земскаго вдь грибки да селедка… ну, колбаса… А основательнаго ничего не было.

Столъ былъ уже накрытъ. Тетка ползла въ печь за котелкомъ съ горохомъ.

— А что Колодкинъ, негоденъ? — поинтересовался Самоплясовъ у тетки.

— Опять привели, Опять лежитъ у меня въ чулан. Ночью, конечно, не убжитъ, потому винная лавка заперта, но онъ принесъ съ собой полъ-бутылки вина.

— Отнимите у него скорй, отнимите и спрячьте.

— Да что! Ему все равно ужъ не выходиться. Ну, протянетъ до завтраго, а завтра опять убжитъ въ винную…

— Запереть его! Запереть въ чулан и не выпускать!

Ночью Колодкинъ переполошилъ весь домъ. Онъ проснулся, при свт горвшей лампочки сталъ искать свою водку, унесенную уже Соломонидой Сергевной, и, не найдя водки, сталъ кричать:

— Караулъ! Ограбили!

Вс вскочили съ постелей и бросились къ нему въ чуланъ. Оказалось, что, кром того, во время его странствованія по селу у него украли или онъ потерялъ часы. Онъ сталъ умолять дать ему водки становился на колна, кланялся земно, увряя, что его «жжетъ изнутри». Чтобы отвязаться отъ него Соломонида Сергевна поднесла ему стаканчикъ водки, напоила его квасомъ и опять уложила спать. Въ благодарность онъ цловалъ ея руки и говорилъ:

— Спасибо, спасибо, мать игуменья! Спасибо, мать командирша!

Соломонида Сергевна дождалась, когда онъ заснулъ, и ушла изъ чулана.

На слдующее утро Самоплясовъ хоть и былъ въ сообществ лсничаго, а загрустилъ о «барин» Холмогоров.

— Хоть и дрянь онъ человчишко, а все-таки было мн съ кмъ переругиваться, — говорилъ онъ лсничему.

Отъ нечего длать онъ сталъ показывать лсничему свои новыя ружья, уложенныя въ богатыхъ ящикахъ и чехлахъ. Ружья были дйствительно хорошія. Лсничій предложилъ Самоплясову сходить на охоту. Самоплясовъ тотчасъ-же одлся въ богатый охотничій костюмъ, состоящій изъ жакета на лисьемъ мху, шароваръ, сапогъ съ войлочными голенищами и особой очень оригинальнаго вида фуражки изъ тюленьей кожи — и они отправились на охоту. Костюмъ Самоплясова былъ такъ курьезенъ и необычаенъ, что лсничій про него выразился, что этимъ костюмомъ на охот только дичь распугивать. И въ самомъ дл за Самоплясовымъ бжало цлое полчище деревенскихъ ребятишекъ, когда онъ вмст съ лсничимъ шелъ по деревн на болото. Мальчишки смотрли на него, какъ на чудище.

Охота на болот заключалась, впрочемъ, только въ томъ, что Самоплясовъ и лсничій сдлали по нскольку выстрловъ изъ новыхъ ружей, при чемъ одно изъ нихъ Самоплясовъ подарилъ лсничему. Однако имъ все-таки попался заяцъ. Они сдлали оба въ него по выстрлу, но заяцъ благополучно скрылся.

Вернувшись домой къ завтраку, они узнали, что Колодкинъ опять убжалъ. Самоплясовъ вспылилъ и началъ ругаться и упрекать тетку въ потворств Колодкину. Тетка чуть не плакала и оправдывалась.

— Милый мой, голубчикъ ты мой родимый, — говорила она Самоплясову, — да какъ ты его удержишь, если онъ попросился выпустить его только на минутку. Вдь живому человку цлый день взаперти въ чулан нельзя сидть. Я у него и сапоги убрала, а онъ въ опоркахъ удралъ. Ужъ ежели онъ испорченъ, ежели душа у него этого самаго винища проситъ, то ничего не подлаешь.

— Пошлите за нимъ кого-нибудь! Пусть его отыщутъ и сейчасъ-же приведутъ! — командовалъ Самоплясовъ,

— Пошлю, пошлю… Попрошу сейчасъ сосда Ивана Дмитрича, а только, поврь, толку никакого изъ этого не будетъ, — слезливо говорила Соломонида Сергевна. — Я знаю этихъ порченыхъ, возилась съ ними, свои родные такіе были, и ничмъ нельзя было ихъ спасти.

Черезъ полчаса Колодкина нашли и привели, но онъ былъ снова совсмъ пьянъ. Онъ былъ спокоенъ, не ругался, а напротивъ, только творилъ молитву и кряхтлъ.

— Обыщите его и отнимите у него деньги, — приказывалъ Самоплясовъ. — Не будетъ денегъ — въ винной лавк въ долгъ водки не дадутъ.

Колодкинъ безпрекословно далъ себя обыскать. У него нашелся кошелекъ съ двумя рублями и мелочью, которые у него отняли и передали Самоилясову.

— Вдь не стъ ничего, несчастненькій, — плакалась на него тетка Соломонида Сергевна. — Два дня прошло, а онъ хоть-бы окрупенился чмъ-нибудь, болзный.

— Пошь ты хоть щей-то, дьяволъ! — крикнулъ на Колодкина Самоплясовъ. — Все-таки легче будетъ.

— Не могу… претитъ… — еле могъ выговорить Колодкинъ.

Его снова заперли въ чуланъ.

— Какая тутъ облава! Богъ съ ней, съ облавой! Не на зврье и дичь надо длать облаву, а на своего собственнаго мажордома… Что это, помилуйте, три дня отъ выпивки прочухаться не можетъ! — сердито говорилъ Самоплясовъ и похалъ провожать лсничаго, который отправился посл завтрака къ себ домой, захвативъ съ собой подаренное ему ружье и астрономическую трубу, чтобы «наладить ее», какъ онъ выражался.

Самоплясовъ опять выхалъ на своей лошади въ новой сбру, разсчитывая отвезти лсничаго, а на обратномъ пути захать къ доктору Клестову и пригласить его къ себ, чтобъ на утро идти вмст съ нимъ на охоту. Онъ съ тоскою помышлялъ, что съ отъздомъ лсничаго останется у себя дома глазъ-на-глазъ съ теткой.

«Учитель полъ-дня занятъ, вечеромъ то спвка, то тетради учениковъ просматриваетъ, а я сиди у себя дома и карауль пьянаго Колодкина. Очень весело!» — разсуждалъ онъ, дучи съ лсничимъ, и вслухъ воскликнулъ:

— Ахъ, мажордомъ, мажордомъ! И какъ-же ты подкузмилъ меня, чортъ проклятый! Не въ часъ я пріхалъ сюда къ себ на родину, — прибавилъ онъ. — Вотъ теперь посидлки эти самыя… А безъ Колодкина я, какъ безъ рукъ.

— Справимъ… устроимъ твои посидлки. Чего убиваться и вшать носъ на квинту! Ахъ, ты, рохля! — ободрялъ его лсничій. — У богатаго человка горя нтъ, такъ онъ себ самъ надумываетъ горе. Дня черезъ два-три я къ теб пріду опять, и-если хочешь, то такого теб повара привезу, что онъ твоего мажордома за поясъ заткнетъ. Только извини — такой-же пьющій. Изъ-за этого его и на мстахъ нигд не держатъ.

— А что-жъ, привезите, Иванъ Галактіонычъ… Я буду очень радъ, — сказалъ Самоплясовъ и оживился.

XXII

А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріхалъ вмст съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ хать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской бурк и папах. Входя по деревянной скрипучей лстниц къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:

— Повторяю: только потому иду къ теб теперь, что ухало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго теб клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…

— Но позвольте, Гордй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ! — обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.

— Клоунъ. Какъ говорилъ я теб у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ теб иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздваясь въ сняхъ. — Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смшно смотрть, и горько…