…Твой непривычно тихий дом.И два окна в дому твоём.Глухая смежная стена.В постели снежной спит страна,а в изголовье, у окнав Европу, мы сидим вдвоём,вино беспошлинное пьёмв приморской ветреной ночи, —две странных тени у свечи(у колеблемой свечи) —великаны-лилипуты:«Ты меня с другой не путай!Страшен час восьмой под утро,час, когда над Петербургомлегкокрылая заряснег и наледь январяосыпает алой пудрой.Страшно в час восьмой проснутьсяи к чужому повернуться, —ты меня с другой не путай…»…И прелесть жалкую её ночных улыбок,и жалость слов о расставанье скором(как сердце медленно! как на
закате зыбокоставленный Петром и Павлом город!)запомнил я, а позабыть не смог, —и за полночь их видел, слышал за полдень…Безумной женщины безумное письмо.Седьмая заповедь.
Из январского дневника
I
Он осознал, что молодость – была.С вокзала шёл и безучастным взглядомследил окрест, а над Петровым градомнебес чухонских тягостная мгла,грозя грозой, сгущала воздух синий, —мостом, проспектом, перспективой линийво глубине василеостровско йон, мёртвый, шёл с надеждой и тоскойпо Воскресенью; и она ждалаего в том доме, где теперь жилаодна, без мужа; где его любили(так странно, так растерянно любили —в борьбе с собой) и не желали зла.
II
«…Мой тёмный демон, мой любимый, мойвозлюбленный! Твой голос дивен,как плеск воды за окнами, как ливеньс небес продрогших – позднею зимой.Как сладко жить в плену твоём! Но властьтвоя страшна. Оставь меня, не мучай.Я погибаю. Я стою над кручей.Возлюбленный мой, прикажи упасть…»
«…И холодна твоя рука…»
…И холодна твоя рука,и плач беспомощный беззвучен.Кипит, хмелит моя тоска,тебя бессонницей измучив.Как этот звёздный свет в окнене поглощён ни тьмой, ни далью,так – не заснув – болят во мнетвои прошедшие печали.А ты тоску мою смири.Возьми в глаза свои живыемои глаза – и говорислова негордые, незлые.А ты прочти больному мне,открыв знакомую страницу,как серый коршун в вышинекогтит младую голубицу…
Вчера
Уста к устам – и руку в руку…Темна, печальна – как всегда —Невывысокая вода;мы расстаёмся навсегда,мы пьём сегодня на разлуку,на годы горя и труда.И всё томит меня желаньепродлить последнее свиданьеи эту сладостную мукуединства душ и тел слиянья, —твой чудный стон и крик, когдамы. . . . . . . . . . . .
Прощание
Город, бывший тобой, – да останется так!…И ночных, неподвижных теней немотатишину сторожит,и в пролёте мостажёлтый бакен, колеблясь и тлея, дрожит, —смутный город, что мглой да туманом пронизан —между мной и тобой,между небом и мной.Как он лжив! как он призрачен – город во мгле!Как бесплотна взметённая тяжесть карнизов!И одно только правда на страшной земле —наша смертная близость.Наше прошлое нищим проходит Сенной,наше завтра – Садовой, смиряя надежду.Кроме муки земной,нет посредника между —низким небом и мной;между мной и тобой —лишь столетье да невский высокий прибой.В с ё п р о х о д и т, и наше столетье кончается,только рябь – как столетье – в каналах качается,да в неметчину воды – волна за волной.Только тень моя тёмная полночью маетсяна Сенной.Ах, какая высокая светлая грусть!Я когда-нибудь в город болотный вернусь,я себя обмануть попытаюсь. И пустьв этот город уже никогда не вернусь(ибо лик городов – это лица возлюбленных);всё равно я увижу – две тени пройдут,и в Никольском соборе две свечки зажгут,и помолятся молча о душах погубленных, —кроме муки земноймежду небом и мной,между мной и тобой —Божий храм, как на взморье вода, голубой,голубой…
«Настанет ночь, и в тёмном полусне…»
Настанет ночь, и в тёмном полусневернётся ночь – из тех, что были прежде, —в больном бреду, в болезни, в полуснея позову тебя – и ты придёшь ко мне,как приходила в сны и в ночи прежде:таящаяся, жаркая, нагая.Обманет
ночь, и женщина другая,к моим губам спросонок припадая,горчащий вкус измены ощутит, —и в сне моём меня во сне простит,без слов поняв чутьём животным, древним —по ком я плачу…Остаётся ночь,а ты уйдёшь путём ночным и древним,бледнеет тень, и тает льдинкой имя,и не понять, зачем теперь с другим, и…Прими (он твой) последний стих,к тебе – склонясь в земном поклоне:искал я прелестей земныхв непостоянстве глаз твоих,в живом тепле твоих ладонейи в грешной мгле твоих волос. —В нас небо дальнее слилосьс землёй (земля ли в небе тонет?),и нас к земле от неба клонит.…Но это счастием звалось.
1984–1987
«…Ибо радостям нашим назначен предел, за которым…»
…Ибо радостям нашим назначен предел, за которым —пустота пресыщенья и скуки горчащий настой, —день всегда беспощаден, и странным покажутся вздороммой восторженный шёпот и лепет предутренний твой.Ибо там, где мы жили, – вминали немые ступени,поднимаясь к блаженству бессонных и дымных ночей,навсегда затаились и дремлют неясные тенинаших тел, наших зим, вёсен, лет, осеней…Ибо там оставаясь незримо, забытые всеми,мы сомкнули объятья и в замкнутом мире живём, —но уже не вернуться туда нам – безжалостно время! —днём с огнём не найти нам дороги туда, днём с огнём.Ибо нет продолженья.
1994
Стихи из романа
Не лечит время. Верный пёс —не чуя ног, слепой от слёз, —который раз приполз, чуть жив,в глазастый мир дворов чужих,в чужой уют, мой свет в окне…Зачем приник к чужой жене?Просил спасти. Молил помочь.Один лишь день, одну лишь ночь,всего лишь жизнь побудь со мной!В прохладу рук и в алый знойвнутри тебя – меня впусти…Просил помочь. Молил спасти.Могла спасти – и не спасла.Теперь прощай. Не помни зла.Не поминай. (Рассвет бескрыл.)Не помню зла… я всё забыл.Могла помочь… я всё простил.Как я люблю тебя… любил.
1998–1999
«Ночь декабрьская. Мгла сырая…»
Ночь декабрьская. Мгла сырая.Ветер. Оттепель. Не до сна.Примостившись в постели с краю,спит беременная жена.Спит, кудрявая. Спит, не слышит,как меня любопытство жжёт,как спокойно и ровно дышитпереспевший её живот,как пронзает испуг невольно,если вдруг – рассердясь порой —в ухо ножкой толкнётся больнобеспокойный ребёнок твой…
1982
Освобождение
Сегодня я так странно тих.Теперь забудь жёлчь губ моих.Былым словам не верь. Я лгу.Я нашей памяти бегу,и бег свободен – и отчаян.В иную, в светлую страну,сминая памяти волну,моих печалей чёлн отчалил.Я у колен твоих уснул.И сон склонившийся – сутул —тобой укутывал меня.И там, во сне, я был тобой,во мне дышал ребёнок твой,и кровь дремотная струилась,не согревая, не маня,и сердце медленное билось.Как ты измучила меня!В какой-то сладостной гордынеты, верность женскую храня,мне не была верна доныне.И семя будущего златая во тьме души острожной,была такой неосторожной,такой небережной была.Была.
1984
«…мы те…»
…мы те
двуспинные чудовища…
…как зыбок мир в игре теней и света,как странно слаб в борьбе со страстью ум;а ты лежишь, чиста и неодета,и стыд паденья сладок; и угрюмночной пейзаж; угрюм и сладок воздух;тела чисты, светясь во тьме, лишь там,у бёдер, тень полночная; и складокгардины лёгкой тени по угламволнуются; задавленный, глубинныйпроснётся зов – и поведёт во тьмупокорный ум; и дивный зверь двуспинныйтела сомкнёт в объятьях, и емуне хватит ночи; а в оконной рамево весь проём рассвет лучи слоит;и сладок стыд – и дивный зверь губамитела ласкает дивные свои…