Который год – в безумии моём —мне снятся сны цветные. Просыпаясь,с тоской привычной век не поднимая,я скучно знаю, что опять увижумир наших зим двухцветный, чёрно-белый,в проём окна оправленный, как в раму,знакомый мир. А между тем другаяещё стоит картина и не тает,расцвеченная красками, живая,такая непохожая на мир.И век не поднимаю я, и с грустьюя сетую на то, что не сподобилменя Господь художническим даром.И странный сон преследует меня.Они – любовники. Она, утомлена,к его плечу прижавшись, зябко дремлет.И алый сумрак их тела объемлет,и грудь её стыдлива и нежна.А кожа тонкая (в снегах голубизна)просвечивает каждой жилкой тайной,как первый
лёд по осени печальнойявляет струйки быстрые у дна.А за окном хвостатая кометагрозит бедой, несясь к земле на гибель.Багряны тени, и тела нагиеосвещены закатным, смертным светом.Растерян он. В его глазах испуг.Но тишине беспомощно внимая,лежит недвижим он, не разнимаяи в э т о т миг кольца сведённых рук.Оглохла ночь. И в и д и ш ь сердца стук;и тает страх в его усмешке нервной(пусть гибнет мир!), но и подружка – верной —погибнет с ним, земной замкнувши круг.…Когда изменишь мне, с м и р е н н а я моя,о, как мучительно и долго буду боленбезлюдьем и обидой злой, – не волентебя простить, понять не волен я.Тоскуя вспомню (вспомнишь?!) – ночь полнавесной, тревогой, воздух мглой остужен;томленье тел, свеча, и поздний ужин,и хмель спокойный красного вина;а ночь вплывает в синий мрак окна,и мы плывём – щека к щеке – в забвенье,в мир многоцветный, дивный, в область сна;и близость наша горестно ясна,как в расставанья час, как за мгновеньедо гибели…Не предавай меня!
1984–1985
Апрель
Время полуночи улицы тронетчёрною краской и рыжею хной —краской осенней и басмой вороньей.…Девушка стонет за тонкой стеной.Время полуночи, смутное время.Чаще и призрачней стоны её,в тёмной истоме горячее семястрастно принявшей во чрево своё.Чья-то душа, отлетавшая девятьдней, по людской первородной виневновь поселяется в стонущей деве,в жаркой и сладкой её глубине.Зябкое солнце цыганское светит,луч его лёгок и тонок, сквозной.Всходит созвездье и – грозное – метитновую жизнь в круговерти земной.А за окошком толпой многорукойзыблются ветви деревьев, шурша.Сладостной болью и светлою мукойв миги такие исходит душа.Отсветом чудится дальним, дремотным,помнится давним, чуть брезжущим сном, —был ты когда-то лишь духом бесплотнымв жизни нездешней и в мире ином…
1984
Летом
Странное нечто творится в природе!Не было женщины, – сразу двабабьего полу субъекта приходят,дом убирают, хозяйствуют… (Вродеобе согласны.) На огородегусто взошла топтун-трава.Так бы и жить, не считая буден!Грядки окучивать обе-две.Трудолюбив я, – и труд по мне.Только одно не пойму вполне:как с урожаем справляться будем?!.Тесно от мыслей в моей голове…
1995; в деревне
Осень
Межсезонье. Нерадость. Ненастье.Не зима, а предвестье её.Нелюбовь. Оскудение страсти.Вот и кончились наши напасти,острогрудое счастье моё.Ты теперь на везенье не сетуй,не пеняй, что у нас не сбылось,не раскидывай ловчие сети,не венчай с расставанием злость, —поединки не кончатся эти,продолжается праздник на свете.Да и жизнь продолжается…Врозь.
2004
Опыты
…Каждый был молод, красив был и строен. И что же?Время безжалостно годы на лицах итожит.Вздрогнешь, однажды очнувшись… Любить, но кого же?Радуйся каждой минуте, не говори: «Навсегда!»Канет и наша любовь, как другие твои, в никуда,И не воротишь… На время – не стоит труда.Выслушай, девочка, доводы мысли несложной:Страсть не однажды ещё и головку и сердцевстревожит.Будь благодарна минуте… А вечно любить невозможно.
2005
«Люблю я в утреннем трамвае…»
Люблю я в утреннем трамваеиль в электричке где-нибудь —в ушко девчоночье, играя:– А вы – красавица! – шепнуть.Как благодарно покраснеетещё не женская щека,и
в сумку спрячет поскореететрадку школьную рука.Душа стремится в мир открытыйещё неведомых страстей, —и я, весёлый и небритый,кажусь таким прекрасным ей.Вагон набит, что не качнуться,не отвести лица от глаз…Не доведись ей вдруг очнутьсяот наваждения сейчас!
1978; из рукописи книги «Городская окраина»
«Опьянит иудейская гневная кровь…»
Опьянит иудейская гневная кровь,встанет чёрная мгла, опаляя ресницы,в глубине неподвижных змеиных зрачков,и безжалостным жалом язык раздвоится…Так незримо, так верно хранимый тобой,я оставлен тобой. Впереди – неизбежностьпустоты. Пустота мне осталась, да боль,да голодная нежность…
1987
«…И память, что древнее глаз твоих…»
…И память, что древнее глаз твоих(глаз дорогих, заплаканных и вечных),мне воскресит и свет, стоявший в них,и шорох в складках траурных оплечий,и многоцветный шерстяной базар,и россыпь звёзд по белым плоским крышам;напомнит мне дневной пустыни жари холод ночи на песке остывшем.Я помню всё: и тёмный гнев толпы,и страх в глазах нечаянной блудницы.Но – Кто из вас, —Он скажет, —без греха…И у Святыни искупительной Крестав час торжества и муки не они лиЕму сияли – в е ч н ы е глаза…И милосердья редкий дар впустуюрастратишь ты, не обретя л ю д е й.И в дни стыда узнаешь муку злуюбольной беседы с памятью своей. —Одежды белые тебя позвали,слезой омылась и – душой чиста —на зов уходишь, зная без печали,как за спиной клубится пустотавсех прошлых дней (ни пожалеть, ни вспомнить,ни воротиться в клятое жильё).Твоя молитва – лепет губ сыновних,его глаза – прощение твоё.
1987
«Не дай мне Бог в твоих ночных глазах…»
Не дай мне Бог в твоих ночных глазахпрозреть однажды тайну и томленье.Когда душа замрёт в оцепененье,а в дом войдут предательство и страхстопами тихими…Я не того боюсь,что мой позор замечен и ославлендругими будет; не того боюсь,что свяжут имя доброе с бесславьемв худых словах…Что в них? Ещё однаморщина лишняя да правота сознаньяили, верней, сознанье правотысвоих же давних слов о чувстве стадаи стадных чувствах.Не того боюсь.Страшна тоска бессонная, глухая,в которой мысли отдыха не знают,и не поднять глаза, и некуда пойти, —её лишь смерть забвением излечит(другой – в е л и к и й – муж знаком был с нею, —и стал под пистолет); тоска глухаястрашна, – не дай мне Богзнакомства с нею.Как страшно в одиночестве земномпоследней веры в верное лишиться,слов правды ждать – и этих слов страшиться, —в единый миг покой, и честь, и дом —в с ё п о т е р я в.
1987
«Пустышка, хищница, притворщица по-женски…»
Пустышка, хищница, притворщица по-женскиклянётся вечностью… На вечер ли, на час ли?Лови жураву в небе, жди блаженства —напрасны хлопоты! И ты не будешь счастлив.Очнёшься: жизнь прошла темно и пошло.Но так светло сияют именавозлюбленных, – с кем потерялся в прошлом,с кем не испил супружества до дна.
1998
«Так долго болен, что ни сна, ни сил…»
Так долго болен, что ни сна, ни силпринять бессонницу как указанье свышена дар страдания, о коем ты просили про который, р а д у я с ь, напишешь.Всё бередило душу: вязкий споро зле еврейства для страны великой,засилье рифм на стыках строк и крикиорды мальчишек, полонившей двор.Уж полночь. В нежной полумгле пестрятнемые тени одеяньем грубым.Прислушаемся, как часы стучат,как – обрываясь – лёд стучит по трубам.Лишь эти звуки. В мире жизни нет.Уснуло всё. Громады спящих зданийзатемнены; чуть брезжит тусклый светшальной звезды, не трогая сознанья.И не найти забвенья ни в вине,ни в женщине, с которой пьёшь, тоскуя.– Дружок, ты плачешь? плачешь ты… а мнезаказано и плакать в ночь такую.И час такой врагу не пожелать,всю пустоту немых небес измеря.Бродить в тоске и молча повторять:– Приди на помощь моему неверью…Возьми талант, поставь беду у двери, —но отвори молчание своё,но возврати горчайшую потерю —вкус жизни, сладкое земное питиё…