Публичное одиночество

Народ почувствует, если ты этих людей любишь, если ты их чувствуешь, если ты корневой своей системой улавливаешь, в чем вы сходитесь с любым из тех, с кем ты сейчас общаешься на другом уровне.

Это и не «ля-ля» Горбачева, и не фотографии Гитлера. (II, 31)

Русский народ

(1990)

Я верю в глубочайший разум нашего народа. Он обязательно должен восторжествовать.

Жалко только, что в России часто путь к разуму лежал через страдания, насилие и самодовольную глупость… (I, 33)

(1998)

Я не надеюсь на политиков. Я надеюсь на народ, на его инстинкт самосохранения.

Нельзя больше позволять играть собой. Нельзя поддаваться чужому сценарию и играть в нем роль «массовки каскадеров».

Народ, общество через газеты, через ТВ, через любые мирные формы общественной организации должен очень громко и очень четко сказать властям: «Мы – не за «тех» и не за «этих». И уж тем более мы не равнодушны, мы – не глина, которую вы лепите и бросаете друг в друга. Ребята, вы очень плохо нами правите. Вы вечно киваете друг на друга. Ладно! Мы сами не ангелы, к тому же мы вас и выбрали, отказываться бесполезно. Поэтому и терпим. Но если вы мало того что не способны разумно править, вы еще и ведете дело к лобовому столкновению, хотите создать опять двоевластие и решать свои проблемы за наш счет – то вот на сей раз вы крупно ошиблись! За вас и под вашу дудку мы драться не станем, не мечтайте!»

Если бы это случилось, то началась бы новая глава нашей истории. Новое мироощущение: мы сами что-то можем. Вот откуда берется и «национальная идея» – не из чужих статей, а из своих поступков…

Все тот же Иван Ильин очень любил повторять фразу Томаса Карлейля: человек не должен жаловаться на свое время, из этого ничего не выйдет. Время плохое, ну и что же, на то человек и живет, чтобы сделать его лучше!..

Начинай же! Только этим ты сделаешь невозможное возможным. (I, 73)

(1998)

Есть гениальные стихи у одного белогвардейского поэта, Николая Туроверова. Они начинаются так:

Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня, Я с кормы все время мимо В своего стрелял коня…

И вот я подумал, что можно сделать гениальную притчу о коне, который сначала носится под красным всадником. Потом его хозяина убивают, он переходит к белым. Он верно служит и белым, выносит из боя раненого офицера. Потом опять достается красным, потом опять белым. И конь уже не понимает, почему в конце концов его расстреливают с кормы? Ведь он верно служил тому, кто его взнуздал. За что же гибель?..

Вот история нашего народа. То одни его взнуздывают, то другие… И сейчас происходит то же самое. Почему происходит ужасающее лобовое столкновение?

Потому что демократы взнуздали его в одну сторону, коммунисты – в другую. А так как корневой основы нет под ногами, то народ, как тот конь, плывет, не зная куда, зачем и как ему выплыть…

И в результате получается то, что мы имеем. (I, 76)

НАСЛЕДИЕ

Культурное наследие

(2001)

Интервьюер: Какие чувства у Вас как у президента Российского Фонда Культуры вызывает новая, возвращенная на Родину реликвия?

Наверное, в первую очередь это чувство не президента, а русского, православного человека.

Поразительное ощущение сопричастности нашей великой истории возникает, когда касаешься руками бумаги, которую подписывал Суворов. Чувство надмирности, что ли, буквального физического соприкосновения с прошлым…

Конечно, такие документы, такое ощущение соприкосновения волнуют необычайно. Я помню, в Мадриде простоял четыре часа в музее Прадо, хотел прикоснуться к картине Босха. Но все время – то экскурсанты, то смотрители. Наконец, дождался. И, вопреки всем правилам, прикоснулся к одному месту из триптиха.

Я давно его наметил – там, где уточки плавают в раю. Так вот поздоровался с Босхом… (II, 38)

(2005)

Есть конкретные вещи…

Это и перезахоронение Ильина и увековечение его памяти…Это и Братское кладбище в Москве на Соколе… Восемнадцать тысяч человек, воинов Первой мировой войны всех стран (Англия, Америка, Латвия) там лежат, и это нужно увековечить…

Это и памятник Антону Павловичу Чехову, на семьдесят девять сантиметров опустившийся…

Но по большому счету – нам нужно защищаться.

Мы чего-то все время стесняемся и боимся. Не надо понимать толерантность как слабость. Невозможно представить себе, скажем, католический хор, который поет в Кремле, или, допустим, выставку, где президент России выглядит в образе Гитлера, или съезд великих масонских лож в Латвии, где принимает участие и великая ложа из России…

Но это не значит, что нужно запрещать что-то, избави бог.

Никогда вы не могли себе представить, допустим, Макдоналдс в Грановитой палате. Трудно себе представить это, невозможно. Это не значит, что не должно быть Макдоналдса. Но это значит, что он должен быть там, где он должен быть…

Мы должны понимать, что, если мы не будем к этому относиться как к защите национальных интересов, в которые входят и основы безопасности культуры, то никакие памятники, никакие реставрации нам не помогут. Все это бессмысленно. Они будут мертвыми совершенно стоять. Они будут музеями, туда будут возить японских туристов, эти японские туристы будут смотреть, цокать языками, фотографироваться и потом дома показывать, как они посетили Россию. Но если это не станет естественной частью жизни нашего народа – это бессмысленно.

Вопрос заключается не в том, чтобы что-то чужое запрещать, а в том, чтобы защищать свое…

Все равно, хотим мы или не хотим, есть Кострома и есть Таллинн. Они разные города, и они очень хорошие города. Но Таллинн – это чужой город, а Кострома – свой.

Давайте помогать своим, давайте помогать тому, без чего практически все наши усилия абсолютно тленны. (IX, 2)

НАСМЕШКА

(1991)

Интервьюер: Вы, конечно, не потерпите насмешки над собой?

Насмешки?

Ну как Вам сказать: не надо путать шутку с насмешкой.

Я человек резкий, и даже порою слишком. Но я стараюсь быть терпеливым с людьми, которые в какой-то степени от меня зависят, допустим, по работе. И абсолютно нетерпим к бестактным проявлениям со стороны людей, которые имеют власть. (I, 37)

НАЦИОНАЛИЗМ

(1998)

Интервьюер: Вы русский националист?