Пустоши Альтерры. Книга 2

Одинаковые коридоры тянулись бесконечно — однотипные металлические двери, узкие таблички с номерами отделов, редкие шаги и приглушённые голоса. Здесь всё жило своим ритмом, которого он не знал.

Воздух был другим. Не запах горячего металла, пыли и машинного масла. Просто застоявшийся, с лёгким привкусом грифеля. Движение замедлилось, ожидание приказа или хотя бы вопроса о цели пребывания становилось всё сильнее, никто даже не взглянул.

— Заблудились?

Голос заставил остановиться.

Рядом стоял мужчина лет пятидесяти. В тёмных волосах выделялись прожилки седины, рубашка выглядела чистой, изрядно поношенной, выражение лица оставалось строго-нейтральным.

— Вы кто?

Быстрый взгляд с ног до головы сразу дал понять — чужой.

— Вячеслав Жилин — ответ прозвучал буднично, хотя внутри всё сжалось. — Канцелярия.

Нахмуренные брови, короткая пауза, словно что-то вспоминается. Затем едва заметный кивок.

— А, это ты, новый. Понятно.

Не прозвучало ни одного вопроса о том, как командир оказался в списке канцелярии. Клерку было не интересно. История назначения уже известна, обсуждать лишний раз никто не собирался.

— Пойдём.

Развернувшись, мужчина зашагал вперёд. Жилин последовал за ним, продолжая ощущать себя чужим. Очередной коридор сменился лестницей, затем ещё один поворот, дверь без таблички. Мужчина отпер замок, толкнул створку, жестом указал внутрь.

— Это твоё.

Шагнув через порог, Жилин замер. Небольшое помещение, заставленное работой до самой потолочной балки. Стены заставлены грифельными досками, стол завален бумагами, некоторые пожелтели от времени. В углу — массивный проигрыватель с толстыми катушками плёнки. Именно этот аппарат, судя по всему, являлся основным источником информации.

— Командиры караванов записывают сюда журналы некоторых рейдов — пояснил старший клерк, наблюдая за реакцией. — Бумагу на это тратят не всегда. Альдена и так считает, что здесь живут слишком шикарно.

Кивок, медленный шаг вдоль стеллажей, пальцы пробежались по крышке проигрывателя. Аппарат явно ухоженный, использовался регулярно, плёнки менялись без задержек.

— Что делать?

— Просеивать — ответ прозвучал так, будто подразумевался сам собой. — Слушаешь записи, выписываешь краткую выжимку для каждого рейда, экономно заносишь в общий журнал, отправляешь в архив.

— И всё?

— Ага.

Холодный взгляд безразличия. Всё равно, что вызовет эта информация — разочарование, раздражение или покорность.

— Добро пожаловать в канцелярию.

Дверь закрылась. Оставшись в одиночестве, Вячеслав медленно выдохнул.

Спустя пару часов Жилин метался по кабинету, словно зверь, загнанный в тесную клетку, из которой невозможно вырваться. Разобраться с бумагами оказалось невозможно.

Исписанные разными почерками листы хаотично перемешались, превращая информацию в беспорядочную груду. Одни страницы испещрены торопливыми, сбивчивыми записями, другие выведены с педантичной точностью, словно их авторы пытались зафиксировать каждую цифру идеально.

От этого разнобоя рябило в глазах, голова гудела от переизбытка хаоса.

Логика в системе хранения отсутствовала. Старые папки с пожелтевшими страницами вперемешку с новыми документами, лишь частично внесёнными в архив. Грифельные доски усыпаны цифрами и короткими пометками, смысл которых предстояло разбирать самому.

Раздражение нарастало. Сколько человек до него сидели здесь, погребённые под слоями этой бумажной рутины? Как они это терпели?

Попытка отвлечься на плёнку с записями командиров караванов не принесла облегчения. Первый голос был монотонным, безэмоциональным, будто человек сам засыпал от скуки, читая доклад:

— Трасса на участке между перевалочным пунктом 14-Г и форпостом Звезда оказалась заблокирована рухнувшими контейнерами. Разбор два часа, шли по графику…

Жилин машинально зафиксировал сказанное, сделал несколько пометок на грифельной доске, затем записал основное в журнал, стараясь не думать, насколько глубоко ненавидит всё это.

Бесконечные бумаги, однообразные отчёты, сухие цифры и скучные пересказы очевидных вещей давили на сознание, словно тяжёлый груз, не дающий дышать полной грудью. Ещё несколько часов назад раздражение казалось терпимым. Теперь оно перерастало в физическое отторжение.

За минуту до того, как Жилин швырнул бы доску в стеллажи произошло нечто, заставившее его замереть.

Пальцы тянулись к выключателю проигрывателя, готовые завершить скучный доклад, но прежде чем лента остановилась, из динамика вырвались слова, от которых внутри всё сжалось. Рука машинально отмотала запись назад.

Он запустил воспроизведение снова, вслушиваясь в каждую интонацию.

— …на юго-западном маршруте, ближе к хребту, замечено странное движение. Пыльная завеса, смазанный сигнал — слишком ровный, плотный. Старики называют такое Роем, кто его знает…

Голос командира звучал спокойно, без лишней экспрессии, будто речь шла о чём-то незначительном.

Но Жилин не мог просто так проигнорировать эти слова.

Перемотав запись ещё несколько раз, он вылавливал каждую паузу, каждое ударение, пытаясь понять — случайность? Ошибка восприятия? Или нечто большее?

Слишком будничный тон, и именно это настораживало. Нахмурившись, он быстро отложил мелок, поставил новую катушку, включил следующую запись.

Спустя десять минут:

— …на пределе действия радара зафиксировано движение крупной массы, из-за бури деталей разглядеть не удалось. Мы предпочли не выяснять…

Пальцы сжались крепче. Мысли начали складываться в целостную картину.

Очередная фраза, снова брошенная мимоходом, без акцента, без тревоги. Но это уже встречалось раньше. Оставив сомнения, он быстро перебирал другие записи, выхватывая фрагменты, выстраивая закономерность.

И снова:

— …ещё одна волна пыльного движения в западном секторе. На записи не разобрать, возможно, просто скопление хищников…

Каждая кассета, каждая строка на грифельных досках, каждый наспех записанный отчёт — всё так или иначе вело к одной и той же загадке.

Неизвестная напасть, укутанная в туман догадок и обрывочных свидетельств, словно пряталась за слоями времени, размываясь в пересказах.

Одни рассказы напоминали байки у костра — раздутые страхами, обросшие слухами, с каждым разом становясь всё более невероятными. Другие, напротив, звучали сухо, почти механически, словно писавшие старались держаться только фактов, но за каждой строкой сквозило напряжение. Незримое, едва уловимое, но ощутимое.

Жилин запустил магнитофон.

Лента дёрнулась, зашипела. Сквозь помехи и треск зазвучал хриплый голос, глухо отдающийся в динамике: