Радуга в сердце

– А я Ваня Иванов, – неожиданно даже для себя представляюсь я и вновь переключаюсь на пыль и пол. – Но пацаны обычно Радугой зовут. Ты, если хочешь, можешь называть меня так же, я не жадный.

– А почему Радуга? – тихо спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– Ну, просто шапка у меня похожая была. А вообще радугу же все любят, наверное, поэтому.

Тут я бросаю взгляд уже сознательно, проверяю реакцию, подумает ли, что я кретин или нарцисс. Наверняка подумала, но виду почему-то не подаёт. Только слегка улыбается, но улыбка у неё добрая. Да и сама она милая, не знаю, за что эти полудурки с ней так…

Наконец до меня доходит, что никакой Вован давно не ломится, а я расселся тут как король на именинах и имею все шансы опоздать на последний на сегодня маршрут.

Встаю, выуживаю из кармана смартфон и, смахнув непринятые от полоумной, вникаю в цифры на экране. До автобуса двадцать минут, успею. Кидаю взгляд на Аню, что уже тоже поднялась и пытается совладать с дверью…

Она снимает цепочку, щёлкает замком… А я приваливаюсь к этой самой двери плечом и в который раз залипаю, невольно изучая её профиль, хотя обещал себе так не смотреть. Я фиг знает почему, но почему-то не могу оторваться. И вряд ли дело в шрамах, их сейчас не видно совсем… У неё красивые губы. А ещё вздёрнутый нос, длинные ресницы и… ага, согласен, дебил. Опять на неё пялюсь и напрягаю. Усилием воли прекращаю страдать фигнёй.

– Спасибо, Ань, ты меня очень выручила, – говорю полушёпотом.

– Да не за что, – отвечает она.

И что в ней больше всего цепляет – так это голос. Никогда не слышал ничего более завораживающего, чем он.

Глава 10

– Парни, вы б знали, как я рад вас видеть! – ору я сквозь Максовы пьяные вопли и рвущие перепонки басы.

Я тоже пьян, и, развалившись на диване, мы обнимаемся все втроём и клянёмся друг другу в вечной любви.

Ксюха Кондрашка с нами, снимает весь этот беспредел на свой смартфон.

– Максим, заглохни! – «рулит» она. – Радуга, ну-к рассказывай, как тебя в твоей новой школе встретили? И самое главное – кто тебя побрил?

– Шикардос, Ксю, не парься! – несу я какую-то дичь и показываю жестом «окей», криво приложив непослушную кисть к глазнице.

– Неет, так не пойдёт, давай в подробностях, что да как, нам же интересно!

– Тёлочки есть там, снегурки есть? – оживает навалившийся справа Олень.

У Оленя есть бесячая манера называть всех красивых девчонок снегурками.

– Девчонки там отпад! Особенно одна… Красотка, короч, вы вообще таких не встречали!

Кондрат, параллельно бубнящий что-то нечленораздельное, треплет меня по голове, отчего мой клоунский парик, забытый у него в прошлый раз, съезжает набок. Поправляю.

– Ну ты чё, – не унимается Никитос, – успел хоть облапать её под партой?

– Кого? – хмурюсь я, пытаясь поймать ускользающую нить разговора. – Да не, мы вообще с ней не вместе сидим.

– Ну, а с тобой-то кто? – вновь подаёт голос Ксюха. – По-любому ж, небось, с девчонкой сел!

– Куда посадили – туда и сел, – отвечаю, пытаясь отвертеться от Кондрата, который чуть ли не лизаться ко мне лезет, и в то же время скинуть надоедливый локоть Никитоса.

– Так облапал или нет? – что-то заклинило последнего. – Ну, хоть за ляху-то подержался, ну, хоть чуть-чуть?

– Да нет же! – психую я. – Со мной вообще сидит девчонка… у неё там не лицо, а п-полная задница!

Подвальные стены тут же сотрясаются от хохота. Когда я вот так взрываюсь – почему-то всем дико смешно.

– Что, прям совсем уродина?

– Не, чё, прям… реальный фарш?!

– Отвали, Олень! Говорю же, полнейший. Там у неё ожоги, к-короче, от брови до брови… То есть, не от брови до брови, а от подбородка до п-подбородка… Да б**! Короч, от***сь все от меня!

Я вообще-то редко ругаюсь матом. Я ж воспитан как благородная девица почти. Просто иногда, особенно когда вот так всем скопом наседают, всё моё благородство отправляется к чёрту. Ничего не могу с собой поделать.

**

Следующим утром я обнаруживаю своё покрытое мурашками туловище в антураже подвальных стен и всякого шлака. Лежу на диване – протёртом, замызганном, пропитанном никотином и я фиг знает чем ещё – в окружении пустой пластиковой тары, бычков и лузги от семечек, и, самое главное, в гордом одиночестве и практически гробовой тишине.

Единственное, что тревожит мои перепонки – это треск перегорающей лампы, которую Кондрат всё никак не удосужится поменять.

Провалиться в забытьё мне не позволяют физические потребности, и я делаю попытку придать своему бренному телу вертикальное положение и подобающий разумному существу вид. Встаю у стола, покачиваясь, требуха в башке понемногу начинает варить. Где все? Вот что меня сейчас волнует. Как эти изверги могли оставить меня одного?

Главное, свет горит, а я никого не наблюдаю.

Не очень послушные ноги несут мой разбалансированный организм прямиком к выходу. Падаю на железную дверь плечом, толкаю… Не открывается. Толкаю ещё… Меня, похоже, ещё и замуровали… демоны.

Припоминаю вчерашний вечер, как оказался в аналогичной ситуации на чужом балконе. Припоминаю Аню… Хорошая девчонка. И очень ничего, на самом деле… Просто однажды, видимо, был абсолютно не её день…

Начинаю психовать из-за двери. Достаю телефон, но тут, как обычно, не ловит. Оглядываюсь – всё-таки, придётся лезть наверх.

Вздохнув от осознания неизбежности и пробежав по столу шустрым взором, нащупываю в себе остатки силы воли и быстрым шагом устремляюсь к самодельной стене. Единственное место, где в этой дыре нормальная связь – так это на лежаке у окошка.

Размашистым жестом приподнимаю ковёр – и натыкаюсь на чьи-то ноги! Точнее, не на чьи-то, потому как Оленьи копыта я тут же узнаю. Никитос всегда, в любое время года и, похоже, суток, рассекает в одних и тех же армейских берцах. Ему, по его собственным словам, их тысячу лет назад батон подогнал. Он у него тоже военный, как у Макса. Это всё нормально, если б не то обстоятельство, что сам Олень у нас – злостный уклонист. Причём, косит ни с чем-нибудь, а с энурезом. Не знаю кому как, а по мне – это фу.

Почуяв неладное, уклонист просыпается. Приподнимается на локте, трёт прокисшую за ночь рожу. И упорно меня не замечает, что, в свою очередь, заряжает таким диким азартом, что я, не долго думая, во всё своё пересохшее как пустыня Сахара горло ору:

– Рота подъём!!!

Никитос подскакивает, бьётся башкой о потолок и извергает на свет божий поток незамысловатого экспрессивного мата.

– Капец ты, Радуга, придурок, – резюмирует он, пока я ржу, и, спускаясь, продолжает ворчать как старая бабка. – Ты случайно в детстве менингитом не болел?.. Правильно тебя побрили. Только глубже надо было, чтоб скальп заодно…