Развод. Он влюбился
Шрифт:
С тех пор он больше не появлялся в их доме, не звонил, не присылал денег. Вычеркнул их из своей жизни, ограничившись коротким сообщением: сунетесь – убью.
Удивительно, но это подействовало на мать положительным образом. Она и правда стала меньше потреблять, а потом и вовсе закодировалась,
Нашла работу. Стала больше тратить денег не на себя, а на подрастающую дочь и понемногу откладывать на ее учебку. Даже мужика непьющего умудрилась найти. Простого трудягу, не хватавшего звезд с неба, но относившегося к ней с уважением и любовью.
И Марина выжила без горе-папаши. Закончила школу
А потом услышала, как соседка по комнате восторженно рассказывает подружкам о том, какой у нее замечательный папочка. Как он ее любит, какая у них офигенная семья.
Папа то, папа се…
И глаза такие же голубые и наивные как у той девочки в розовом платье.
Марину это выбесило настолько, что она еле сдержалась. Хотелось сказать, что ни фига этот папаша не чудо, а конченный мерзавец, который наверняка по бабам скачет, пока блаженная Даша ему оды поет. Может и ребенка на стороне настрогал. И этот ребенок всеми фибрами души ненавидит любимую дочку Дашеньку, как сама Марина ненавидела ту девочку в розовом.
Хотела сказать, да не стала. Вместо этого решила, все сделать сама.
Разбить эти гребаные розовые овечки, которые достаются любимым доченькам по праву рождения.
И все то, что ломало ее в детстве, что причиняло боль и нестерпимое мучение, Марина выплеснула на эту семью
Словами не передать, какое блаженство она испытала, когда Даша осталась за бортом.
Это в миллион раз круче самого крутого оргазма. Чистый кайф.
И рассорить ее с парнем было в кайф.
Сплошной кайф и веселье! И справедливость!
И вдруг снова прилетело это! Слова, от которых она до сих пор просыпалась ночью в холодном поту.
Не смей приближаться к моей дочери!
В этот момент она увидела перед собой не только Жданова, но и отца. Они слились в один образ с оскаленной пастью, и Марина не выдержала.
Ударила. А потом, когда Алексей валялся на лестничном пролете без сознания и неестественно вывернутой ногой, просто взяла и убежала.
Только не в столицу и не к матери в Зажопинск.
Она направлялась, туда, где жила Дашка, чтобы завершить начатое.
Не сметь приближаться к его дочери?
Как бы не так! Приблизится, заберет то, что дорого, а потом будет смотреть как в дурацких голубых глазах подыхает гребаная наивность.
Глава 17
Я не знала, какими словами описать свое состояние.
Все вокруг казалось зыбким, неправильным, потонувшим в мареве сомнений.
Я сомневалась во всем. В Максе, в своих решениях, в том, что видела своим собственными глазами, в самой себе.
Меня швыряло из крайности в крайность. То я хотела отправиться к врачу прямо сейчас и поставить точку в этой истории, перечеркнуть будущее, которое у нас могло быть, разрушить его до основания. То на меня накатывала ярость, и я была готова отправиться к Марине и закончить то, что когда-то не смогла — выдрать ей все патлы и расквасить физиономию об стену.
Я была уверена, что все это – лишь козни бывшей подруги, а через секунду уже рыдала, матеря себя на чем свет
стоит из-за того, что ищу какие-то оправдания изменщику. А потом снова откат и надрывная надежда, что никакой он не изменщик. Сердечко не хотело в это верить, всеми силами упиралось, не желая принимать такую правду.Да и правда ли это?
Мать была непреклонна — во всем виновата Марина. Ее вера в это была абсолютна и непоколебима. И словами не передать, как мне хотелось хотя бы капельку этой уверенности для себя. Такой же твердой и бескомпромиссной.
Макс обивал пороги моего дома, прохода не давал и все время оказывался поблизости. И душа все так же замирала, когда я видела его, но…проклятое «но» перечеркивало робкие попытки договориться с самой собой.
Мужчины изменяют. Я знала это. Я видела это своими собственными глазами, в том самом доме, где прошло мое детство. Пусть тогда изменили не мне, но гадкая картина навсегда осталась в моем сердце, причиняя боль, разрушая веру в хорошее.
Я была на распутье.
С одной стороны отец, который показал мне неприглядную изнанку мужских желаний, а с другой стороны мама, которая несмотря ни на что верила в людей и говорила, что не все одинаковые, не все предают.
Я не знаю, как ей удалось сохранить себя. Не озлобиться, не превратиться в одну из тех блеклых женщин с несчастными злыми глазами, которые при каждом удобном случае авторитетно заявляли, что все мужики сволочи и кобели.
Несмотря ни на что, она верила. Верила Максу. Верила в нас.
Ее вера держала меня на плаву. Была той соломинкой, за которую я отчаянно цеплялась, чтобы не сорваться в бездну.
Если она, преданная и увидевшая предательство своими глазами, смогла переступить и идти дальше, то и я смогу? Так ведь?
Страшно было до дрожи.
Я боялась ошибиться, поверить в то, что Макс невиновен….
А если все-таки виновен? Что если мама все-таки ошибается, и ее вера в людей не стоила и выеденного яйца? Что тогда?
Или, наоборот, поставить точку, подписав приговор нашим отношениям.
Этот маятник убивал меня. Причинял столько мучений, что я ночами не спала, все думала, думала, думала.
Максим про малыша до сих пор не знал. Возможно, никогда и не узнает… и не простит меня за это. А возможно станет хорошим отцом, который никогда не сделает больно своему ребенку, как это сделал мой отец.
Возможно. Я не знаю
— Не торопись, Даша, — умоляла мать, — не торопись. Чтобы ни происходило в жизни, какие бы проблемы ни случались, помни — все пройдет. И исправить можно что угодно, кроме смерти. Не торопись.
Я была благодарна ей за то, что она поймала меня, когда я как в тумане шла к врачу, намереваясь разом покончить со всем. Не отпустила, не позволила на эмоциях сделать то, о чем я возможно потом жалела бы до конца своих дней. Она притормозила меня. Дала время подумать, прежде чем совершить роковой шаг.
Но как же сложно, как страшно принимать решение.
И все же я решила успокоиться и дать себе время до Нового Года. Осталось всего несколько дней до тридцать первого декабря, потом выходные, которые я намеревалась провести наедине с самой собой, а потом рубеж. Точка, которая определит всю мою дальнейшую жизнь.