Родная партия

Вечером я пожарил себе картошку. Никогда раньше не готовил – либо получал от мамы, либо заедал голод в ближайшей забегаловке. Картофель отмыл и порезал на четыре части, помазал маслом и обильно засыпал солью. Через полчаса вытащил из духовки.

“А почему кожура на месте? – задал себе идиотский вопрос. – Вот я клоун, её же почистить ножом следовало”

Сожрав всё съестное, отправился на кровать, где голос диктора из программы “Время” медленно погасло сознание. Сон вышел грязным: огромное и круглое лицо Лигачева, с сединой и в очках, назидательно искало в моем поведении измену. “Ты, похоже, не коммунист”, говорил он, обращаясь не ко мне, а к первому секретарю комсомола. Мишин молча поддакивал. За дверью стояли милиционеры в синей форме – у каждого рука на кобуре. Они улыбались и периодически спрашивали:

– Ну, пора арестовать?

– Нет ещё… – отмахивался от них Лигачев.

– Ну хорошо.

И снова вопрос, и снова ответ. Мишин оправдывался за себя и комсомол:

– Должно быть, во всём проблема с выездными визами. Зря мы выдали ему разрешение. Кадровый вопрос – сложная штука. Мне досталась кадровая работа после Пастухова, сами понимаете. Где-то пропустили, когда-то закрыли глаза на явные политические ошибки.

– Ты спасовал, Максимыч, – платочком Лигачев протирал линзы очков. – Понимаешь, на носу перестройка, а у тебя какой-то ревизионист в Центральном комитете. Идеологическая борьба с каждым годом обостряется, а у нас комсомол расклеился. Ты сибиряк или кто, Максимыч? Это нормально по-твоему? Как раз буржуазная идеологическая пропаганда нацелена на размывание социализма, порождение индивидуализма в рабочем классе. А у тебя этот Озёров – самый настоящий индивидуалист. И жена его, черт бы её побрал… Если б не отец.

– Нет, конечно, я считаю положение совершенно опасным.

– И ведь Андрей ответственный секретарь за агитационно-пропагандистскую работу. Куда смотрел курирующий отдел в ЦК? Кошмар, товарищи. Максимыч, ожидай оргвыводы.

– Прошу, поймите правильно…

В дверь забежали люди в форме, опрокинув милиционеров. Козырнув Лигачеву, они шлепнули на стол бумагой.

– Распишитесь, товарищ Озёров.

– Что это? – пытался промямлить я.

На бумаге крупными красными буквами значилось: 'В Афганистан — срочно и безотлагательно”

– Тут какая-то ошибка, я ж ведь на ОБЖ автомат собрать и разобрать не смог.

– Он ещё автомат собрать и разобрать не может! – очки Лигачева сверкнули бликом.

Военные удостоверили, что всему научат и всё объяснят. Вцепившись в плечи, они потащили меня по полу куда-то в темноту.

Воскресное утро началось с телефонного звонка. Глаза кое-как раскрылись, показался хмурый серый потолок. Звонили беспрерывно, минут десять точно. Устав от трезвонящего шума, я поднял трубку:

– Да?

– Алло? Здравствуйте… Это Озёровы беспокоят, – Виктория Револиевна не узнала мой голос. – Можете позвать Андрея? Пожалуйста, очень срочно.

– Это я.

– Господи, это ты! Как же рада слышать тебя. Андрюша, почему ты у Лиры?

– Мама, ты забыла, что мы женаты? – отсутствие четкой сепарации от родителей многое говорило об Андрее Ивановиче. Если удастся вернуться в Москву-28, то обязательно займусь вопросом переезда в съемную комнату. На однушку денег вряд ли хватит, даже если за пределами МКАД, а вот нормальную комнату снять удастся. Лучше так, чем продлевать домашнее детство.

– Да какое там. Андрей! Мы всё узнали. Как ты мог от нас такое скрыть?

Я онемел от внезапности. Где мой дневник? Я же взял его с собой.

– Алло? Андрюша, ты тут?

– О чем ты? – спросил я аккуратно.

– Как о чем? Ты издеваешься надо мной! Тебя направили в Афганистан, это правда?

Выдохнул с облегчением. Как гора с плеч. Потянулся к прикроватнойтумбе – через открытую створку показался дневник.

– Да.

– Почему ты нам не рассказал?

– Я собирался сказать, но отправка только 14 августа, ещё есть время. Впрочем, вы уже узнали.

– Андрей! Немедленно приезжай к нам. Такие вопросы относятся к семейным.

Чрезмерное давление Виктории Револиевны напрягало. Хотелось бросить трубку. Мягко выдохнув, я сказал:

– Зачем? В понедельник буду.

– Немедленно домой. Как можно скрывать от нас такое? Григорий Максимович на заводе, но ему уже всё известно.

– Отлично. Значит, меня будут пропесочивать с двух сторон?

– Прекрати. Никто не будет пропесочивать. Но поговорить-то надо, Андрюша! Ты же поедешь в Афганистан. Кстати, к нам заглянул твой товарищ Сергей.

– Курочка, что ли? А чего он приехал к вам?

– Ан-дрю-ша! Вы-хо-ди! – из трубки донесся крик, словно издалека.

Я приложил трубку к груди. Ехать мне совсем не хотелось, но Курочка хотя бы обеспечит прикрытие от излишнего давления. Понять бы ещё, какую позицию об Афганистане заняли родители Андрея Ивановича. Составить предположение просто.

Отец, скорее всего, строго за. А мать строго против. У Григория Максимовича отношение к армии исключительно позитивное, к тому же ему нравится поднимать тему “взросления юношей в Вооруженных силах Советского Союза”. Будто повзрослеть можно только в армии, ведь в других институтах повзрослеть нельзя, ну конечно.

Однако директору завода уж точно должно быть известно, что в Афганистане не только пылью дышат.

— Андрюша, послушай меня. Отец уже едет домой. Здесь и Сережа сидит, ждёт тебя. Приезжай, обсудим.

Я молчал.

— Мне отправить машину? — голос Виктории Револиевны был полон женской надежды.

— Откуда у тебя машина? Отец же на заводе, значит служебка занята.

— А я уже созвонилась с Леонидом. Спасибо Татьяне, эта милая девушка поделилась со мной номером. Он готов выехать с минуты на минуту.

Какой стыд. Я совсем перестал его навещать в больнице, и теперь из разговора выясняется, что он уже выписан. Что ещё хуже, так это потребительское отношение Виктории Револиевны к прислуге — из больницы отправить человека сразу на работу.

— Обещай, что вы не устроите скандал.

— Андрюша, обещаю.

— Отправь ко мне Леонида. Адрес тот же, квартира Лиры.

— Слава богу! — трубка с размахом ударилась об телефон. Разговор прекратился.

Небритый и плохо одетый, я стоял в парадной на первом этаже. Шел мягкий дождь, местами серело небо. Леонид меня крепко обнял и несколько раз пожал руку:

— Так рад вас видеть, Андрей Григорьевич.

— Это взаимно. Вас выписали?

— Хотели удержать подольше, но удалось сбежать из лап белых халатов, — водитель погладил себя по голове. — Побаливает слегка, но работать могу. Надеюсь, вы меня не лишите такого удовольствия.

— И не думал. Слушайте, пойдемте наружу, к набережной, — я сделал предложение из страха подслушивания.

Мы стояли под изморозью, Леонид закурил. На воде покачивались утки.

— Что-то вы помятым выглядите, — сказал водитель. — Уж не вернулся ли зелёный змий?