Родные дети

— Саша, ты останешься мною довольна, — сказала она. — Я буду дисциплинированной и выдержанной, как и подобает твоей ученице.

Через неделю, подходя к «Малютке Езус», Саша невольно засмеялась.

За полквартала доносился звонкий высокий, «рыжий», как шутили когда-то подруги, голос Надийки, и Саша разобрала знакомые слова:

Вьется стежка, вьется стежка

То полога, то крута.

Надийка любила современные песни, старые украинские, сентиментальные романсы.

Потом зазвучал смех, громкий быстрый разговор. Двери открыла Мелася Яремовна. Она еще не успела досмеяться и сразу объяснила:

— Надия Петровна с «ползунками» в саду гуляют.

В саду на солнечной полянке были устроены манежики. В них барахтались ползунки. На полянку вынесли кроватки, и в них, разметавшись, лежали «груднички» — одни сосредоточенно засунув ножки в рот, другие удивленно разглядывая собственные пальчики на всех четырех лапках, третьи просто дрыгали ножками и блаженно улыбались. И Надийка носилась между кроватками, поправляла, заигрывала и, переиначивая слова, пела:

Подарили вам в подарок

Землю с небом и водой!

Мелася Яремовна, сложив руки на животе, блаженно улыбаясь, произнесла:

— Правда, будто подарили.

* * *

Нет, она таки правильно сделала, Александра Самойловна. Никакие директивы, никакие лекции не смогли бы настолько изменить атмосферу дома, как неугомонная Надийка. Она меньше всего об этом заботилась, но для нее было как воздух, о котором почти никогда не думаешь и без которого не можешь жить, — со всем азартом готовиться к Октябрьским праздникам, в комнатах старшей группы повесить и любовно украсить портреты вождей.

На Октябрьские праздники она приготовила Саше сюрприз. Старшие дети, уже начавшие ходить и говорить, в костюмах зайчиков вышли под музыку со звездочками и флажками в руках и прошлись дважды по комнате, размахивая этими флажками. В этом и заключалась вся их программа, которую старательно готовили все в доме. «Что можно еще требовать от этих карапузов. Они прекрасно прошли!» — прошептала взволнованная Надийка.

Саша коротко, но тепло поздравила персонал. Она никогда не была красноречивой. Лекции и выступления ее всегда были интересными, конкретными, без лишних слов. На больших собраниях она выступать не любила. Но сейчас — это же своя семья — слова ее должны были дойти до сердца каждого — Меласи Яремовны, сестры Софии и всех нянь и сестер.

— Наше самое большое богатство, наша самая большая радость — это наши дети, — сказала Саша. — Отцы их погибли в борьбе с фашистами за нас, за нашу счастливую жизнь. Но они не сироты. В Советском Союзе не может быть сирот. Это наши родные дети, и за каждого из них мы отвечаем перед всем советским народом, перед родной Коммунистической партией.

Что было с детьми «Малютки Езус», вы знаете. Их сдавали в приют и этим ограничивались. Приют выпускал бессловесных, покорных служанок и горничных. Приютские дети — особенная каста, самая низкая раса. Для господина Хопперта они не были людьми. Лучше не вспоминать о том, что вы и без того запомнили на всю жизнь. Но и забывать нельзя, потому что господа хопперты еще живы, они насаждают свои расистские теории и делают свое темное дело, готовя новое уничтожение народов.

А для нас они, — Саша показала на малышей, сидящих на ковре с игрушками, длинные белые заячьи уши на их шапочках смешно шевелились, — для нас они — драгоценнейший фонд нашей Родины. Мы их вырвали из когтей хоппертов, чтобы росли наши дети весело и радостно, чтобы любовь и ласка окружали их, наших будущих инженеров, летчиков, художников, артистов.

В эту минуту один из будущих летчиков потащил у другого резинового медведя, и оба заревели. Надийка поспешила к ним.

Речь осталась неоконченной, но главное уже было сказано...

Но Саша не забывала. Надийку следовало постоянно держать в руках и не отпускать вожжи. Взять, например, истории болезней. Как она их не любила писать! Каждый раз старалась отвертеться от этого и отделаться шутками.

Дома у Саши она говорила:

— Сашок, ты же знаешь, я даже на письма никогда не отвечаю. Я органически не выношу ни мемуарного, ни эпистолярного искусства.

Но Саша хмурила брови и отчитывала ее.

— Я не буду доказывать необходимость очевидного. Для каждого врача это азбучная истина, и не стоит тратить время на лишние разговоры. Помнишь слова Горького: «Любить детей — это и курица умеет». Надо, чтобы любовь твоя была разумной. Как ты не можешь понять, что не имеешь права, запомни, не имеешь права работать хуже, чем Мелася Яремовна, София. Ты же должна служить примером. В конце концов, ты подводишь меня.

Надийка делала глаза еще круглее и искренне говорила:

— Даю слово, Саша, даю слово. Ты мне еще хоть немножко веришь? Когда ты придешь в следующий раз, все будет в порядке.

Но как удивилась бы Саша, да и все, кто знал Надийку, если бы узнали, что она вела... дневник! Собственно, это был дневник... детей!..

Именно, дневник малюток, лежащих в кроватках и ползающих в манежиках дома № 1.

Правда, дневником его тоже нельзя было назвать. Она писала в наиболее волнующие дни, а наиболее волнующими для нее днями были те, когда кого-нибудь из детей забирали на усыновление. Как многих забирали их теперь, после войны!

— В «Малютке Езус» никогда, никогда такого не было! — говорила сестра София.

Сестры удивлялись. Люди еще не устроились, не отошли после войны, а им уже хочется взять ребенка.

Но Мелася Яремовна понимала и говорила грустно и задумчиво:

— Что за дом без ребенка? Никакого уюта. А возьмет малыша — и даже в чужих стенах сразу почувствует себя дома. Хлопоты навалятся — некогда и грустить будет по тому, что погибло.

А Надийка просто не хотела отдавать детей. Это были ее дети, она верила, что в детдоме их лучше воспитают.

Но Мелася Яремовна понимала ее и не обижалась. Позже и до Надийки «дошло», какое это имеет значение, какое это чудесное, благородное проявление нашей жизни.

Впрочем, она поставила «условие», рассмешившее Меласю Яремовну. Условие заключалось в том, чтобы Надийка сама знакомила будущих родителей с детьми, помогала им выбирать и чтобы это происходило только в дни ее дежурства, когда она обязательно бывает в доме. Когда Надийка ставила этот «ультиматум», у нее по-детски подрагивали губы, она говорила глупости, но Мелася Яремовна хорошо понимала своего ревнивого коллегу. Она рассмеялась и согласилась.

Собственно, Надийка могла только помочь в этом ответственном деле. Что же, пусть это происходит в дни ее дежурства!

Из дневника Надийки

ГРИЦИК

Каждый хочет здоровенького ребенка и чтобы на него был похож, а я вот одна из девятерых родилась рыжей, не похожей ни на отца, ни на мать, и ничего. Мама меня больше всех любила.

Разве уж обязательно быть похожей, и разве родные дети не болеют никогда? Я потому и сердилась долго, когда детей отдавали.