Родные дети

Вечером приехала жена полковника. Она смущенно прошептала:

— Может, кормилицу саму подкормить надо, чтобы молоко было лучше. Я ей тут привезла сахару, шоколаду, жиров, орехов. Еще моя мать говорила, что от орехов молоко улучшается.

Я засмеялась и сказала, что пока ее дочери — как она засияла при этом слове! — вливают пипеткой капельки глюкозы и только сегодня попробуют дать одну каплю материнского молока.

Но наша новая знакомая не хотела везти все это домой.

— Я умоляю вас, ну, я умоляю во имя моей дочери, как вы, пошли вам, доля, счастья, сказали — пусть она будет живехонькой, здоровехонькой, пусть это другие кормилицы возьмут, они же деток кормят. Я умоляю вас, оставьте у себя. Это за мою доченьку, не обижайте меня.

Я понимала, ей не терпелось почувствовать себя матерью, заботиться, быть ответственной за ребенка.

Я взяла привезенное ею для наших кормилиц, а шоколад и орехи раздала детям. Она приезжала ежедневно.

На третий день девочка открыла глаза. У нас появилась надежда: она будет жить! Мы даже спросили у ее «матери», как ее назвать:

— Валечкой, Валюшкой, — ответила она и покраснела. — Так муж захотел. — И добавила: — Меня зовут Валентиной.

Потом она рассказала, что мечтали о «Валюшке», о собственной Валюшке они еще с молодых лет.

— Знали бы вы, как он переживает, чтобы Валюшка выздоровела, чтобы ее поскорее домой забрать. А скоро это можно будет сделать?

— Не ранее, чем через восемь недель, — сказала Саша. — Какие бы условия вы ни создали, это будет не то, что здесь, в больнице: и опытные сестры, и лаборатория к услугам больного ребенка. А через два месяца вы можете забрать ее совершенно спокойно.

Я думаю, это было для нее, для Валентины Дмитриевны, как беременность и роды, — вся наша борьба за Валюшкину жизнь. А девочка, между прочим, чудесная. За эти дни ее и не узнать. Она из синего комочка превратилась в настоящего ребенка, и такие тонкие у нее черты лица, правильные, носик — словно выточенный, ушки крохотные, аккуратненькие, как ракушки на реке, и тоненькие бровки.

Но не все шло ровно и гладко. Вдруг на десятый день ей снова стало плохо. Мы снова всю ночь не спали, носили кислородные подушки, и Саша тоже не уезжала домой.

Валентина Дмитриевна просидела целый день и целую ночь в кабинете. Наутро Валюшке стало лучше, и Саша разрешила Валентине Дмитриевне надеть халат и пройти с нами в изолятор. Валюшка спокойно спала, едва шевеля губками.

— Я так переволновалась, — призналась женщина, — будто я и в самом деле ее родила.

Мелася Яремовна провела ее по всему дому, рассказала, как ухаживать за грудными младенцами, показала, как их пеленают, купают, кормят. Познакомила с кормилицей, молоко которой даем Валюшке. Но Валентину Дмитриевну влекло к кроватке Валюшки.

Она у нас хороший курс охматдета пройдет.

Захожу я к Валюшке и вижу — Валентина Дмитриевна сама не своя.

Смеется и плачет:

— Надийка, смотрите, она улыбается, она посмотрела на меня и улыбнулась.

И правда, Валюшка таращила свои синие глазенки и улыбалась. Собственно, ей пора уже улыбаться, как всем детям такого возраста.

Вот и настал чудесный апрельский день. К дому подъехала машина, из нее вышли полковник и его жена с большим чемоданом.

Ой, какое приданое привезли они Валюшке! Чего тут только не было: розовое атласное одеяльце, белоснежные покрывальца, пеленки, подгузники, все вышитое узорами, с пометками «В. Н». — Валя Навроцкая. Кружевная рубашечка, чепчик, платье, капор.

— Я все сама сделала, — сказала Валентина Дмитриевна. — А что ее дома ждет!

Я представляю, что ее ждет дома!

— Послезавтра мы уезжаем в Москву. А там уже все родственники знают, что у меня родилась дочь, и ждут ее с нетерпением, чтобы ее увидеть. А потом мы поедем в Германию. Сейчас, Алеша, и ты ее увидишь, — сказала она мужу — высокому полковнику с седыми усами.

Когда я одела Валюшку в ее шикарное приданое (до чего я люблю одевать их!), завернула в атласное одеяльце с вышитым пододеяльником, вынесла ее в кабинет, у полковника задрожали седые усы, хотя он силился засмеяться. А жена, конечно, заплакала.

Валентина Дмитриевна привезла всем конфет и мандаринок. Нас она перецеловала, обещала писать из Москвы и благодарила всех за Валюшку.

Уже садясь в машину, она вдруг сунула нам два пакета. На одном было написано: «Меласе Яремовне от Валюшиной мамы», а на другом: «Надежде Петровне от Валюшиной мамы». Это оказались отрезы на платья. Меласе Яремовне черная шерсть, а мне — бархат цвета фиалки. Вот чудачка!

А Саше она прислала домой корзину цветов.

И мы очень радовались за Валюшку. С такой мамой она будет счастлива.

ОЛЕНКА

До чего мне не хотелось отдавать Оленку!

Я всегда во время дежурства сижу в одной из спален, а не в комнате для дежурных.

Мне хочется, когда ребенок вдруг проснется, чтобы он почувствовал: рядом кто-то родной, близкий.

А вдруг он чего-нибудь испугается!

— Ты глупости болтаешь! — говорит мне Саша.

Но ведь пока Петрусик был маленьким, его кроватка всегда стояла рядом с моей.

Когда я сижу в спальне, я всегда сама себе что-то придумываю о каждом ребенке. Я придумываю им будущее, мне хочется угадать их характеры. А что — уже в три-четыре месяца, не говоря о годе-двух, у каждого есть определенный характер.

Вот Оленка, например. О! Это будет девка! Она вся, как налитое яблоко, за нею только смотри! В семь месяцев начала ходить и по манежику шагает, как хозяйка. А как ест! Ее кормят манной кашей, а она схватит ложечку, зажмет в кулачок и по блюдечку шлеп-шлеп, а сама смеется.

И вот уже целую неделю к нам ходит одна женщина. Муж ее работает охранником в какой-то клинике, а она — швея. Худенькая такая, маленькая, скромно, но аккуратно одетая. Уже собрала все документы — справки о состоянии здоровья, о квартире, разрешение райсовета — и желает обязательно в эту субботу взять ребенка, непременно девочку. Кто-то без меня уже показал ей Оленку, и она, по-моему, на нее посматривает.

Ей еще Настенька нравится. Настенька ласковая такая, спокойная. Мелася Яремовна беседовала с нею, говорит, она славная женщина, а мне почему-то не хочется отдавать ей Оленку.

В пятницу приходит снова и говорит:

— Так завтра мы с мужем обязательно заберем девочку. Я уже и в доме побелила, и завтра гости придут, пусть будет как крестины. У мужа завтра выходной.

В субботу опоздали, пришли после обеда, мы детей уже спать укладывали. Наверное, торопились, оба запыхавшиеся. Оба принаряженные, в праздничных, видно, нарядах. Но его, мужа, и вышитая рубашка, и фетровая шляпа не спасают! Такой насупленный, молчаливый, будто на всех сердится. Вот такому и отдавай Оленку!