Родные дети

— Ну, зачем? — пролепетала Светланка и умолкла. Потом припала щечкой к Тониному плечу, так они и пошли в свою спальню.

— Она никогда не ела конфет! — удивленно сказала Зина. — А я не могла понять, почему!

Вадим побежал за девочками, сфотографировал их в разных ракурсах, но только вдвоем,— поодиночке они сниматься не хотели.

Он дал им слово отпечатать карточки специально для них.

— Три карточки, хорошо? Три карточки! — запрыгала вокруг него Светланка. — Тоне, мне, и еще мы обещали нашим подругам в Ленинград. Мы с ними переписываемся. Вы сделаете для нас?

— Обязательно! — твердо заявил Вадим. — Сейчас запишу. Пожалуйста, кому? Светлане Комарович и Тоне Мидян — три снимка.

Вадим мог у себя в редакции похвастать, своевременно не сделать, но то, что он обещал детям,— всегда выполнял.

Через неделю он примчался на мотоцикле, и сразу же вокруг него поднялся шум и крик. Дети встретили его, как старого знакомого:

— А мою карточку? А нашу привезли? А ту, где мы в саду под знаменем? — окружили его со всех сторон.

Он с победным видом вынул объемистый пакет с фотографиями и помахал им над головой.

— Спокойно. Садитесь. Сейчас всем раздам.

Кроме более или менее обычных снимков, для которых дети специально позировали, было много и неожиданных, смешных.

Тоня и Светланка отплясывали танец дикарей. Леночка удивляется, насколько поправилась Зина, у нее даже глаза на лоб полезли. Лину Павловну душат в объятиях малыши.

— Это вам! Светлана Комарович и Тоня Мидян встретились после долгой разлуки.

Это было действительно замечательное фото, оно понравилось всем: и детям, и взрослым. На нем девочки, положив руки на плечи, смотрели друг на друга и улыбались!

— Пожалуйста, прошу, — скромно, но с чувством собственного достоинства показал Вадим эту карточку Лине Павловне. — Может, и вы теперь разрешите сфотографировать вас с детьми и отдельно?

Ну, сегодня, после такого подарка детям, Вадиму ни в чем не было отказа. И Лина Павловна, и Марина Петровна рассказали ему обо всем, что его интересовало, и в его голове уже родился гениальный фотомонтаж под названием «Возвращенное детство» или что-нибудь в этом роде!

— Нам можно карточку послать в Ленинград, в детдом, девочкам, с которыми мы дружим? — спросила Тоня.

— Конечно, и напишите хорошее письмо. И постарайтесь без ошибок и без клякс, — сказала Марина Петровна.

* * *

Это еще ничего не значит, что Киев так далеко от Ленинграда. Раньше Киев был лишь кружочком на карте над рекою Днепром. Днепр впадает в Черное море. На Днепре — Днепрогэс, Киев — столица Украины, «мать городов русских». Это учат на уроках географии и истории. Теперь же, когда в школе на уроках истории вспоминают Украину, Киев, девочки и мальчики детдома имени Кирова поднимают руки и, перебивая друг друга, с удовольствием отвечают. Еще бы! Что-что, а об Украине им стыдно не знать. У них там друзья живут в Киеве, с которыми они уже второй год переписываются.

В их спальнях висят фото — например, в комнате третьего отряда, где старостой Ирочка Баранова, как раз над ее тумбочкой висит фотография Тони Мидян и Светланы Комарович.

Ирочка приглашает в комнату двух женщин и моряков. Это к детям приехали гости. Моряки Балтфлота и их жены шефствуют над этим домом.

Одна женщина, молодая, красивая, круглолицая, улыбается приветливо детям, гладит их по голове. Она впервые в этом детдоме, и ей все нравится.

— Здесь наша спальня — девочек третьего отряда, садитесь, пожалуйста, — вежливо приглашает Ирочка, пододвигая стулья.

— Как у вас хорошо! — говорит молодая женщина. — Уютно так, везде цветы, картины, фотографии. Как дома.

— А это ваши девочки на фото? — спрашивает моряк.

— Нет, — с затаенной гордостью говорит Ирочка. — Это наши киевские подруги. Мы с ними давно переписываемся и уже хорошо их знаем. Тоня пишет такие интересные письма. Она была летом в Крыму и так описала море и санаторий, просто как рассказ в журнале.

— Они тоже сиротки? — спросила молодая женщина, а пожилая дернула ее незаметно за блузку. Шефы раз и навсегда условились никогда не называть детей сиротками и вообще в детдоме о родителях не вспоминать.

Моряк недовольно покрутил усы, а Ирочка сдержанно ответила:

— Да, у них у обеих отцы погибли, а матерей сожгли фашисты в концлагере. Их освободила Советская Армия.

— Бедные дети! — вздохнула тяжело молодая женщина.

— Хотите поближе рассмотреть их карточку? — продолжала Ирочка, снимая фото. — Они дружат еще с концлагеря, Светланка и Тоня, и письма всегда вдвоем пишут. Эта черненькая — Тоня Мидян, а эта круглолицая — Светланка Комарович.

— Светланка Комарович! — вдруг закричала молодая женщина, схватила карточку и упала на небольшую кроватку, застеленную белым вышитым покрывалом.

—Что, что с вами? — бросились к ней вторая женщина и моряк?

— Светланка Комарович!.. Светланка Комарович!.. — повторяла женщина. — Посмотрите, посмотрите на фото. Боже мой, я оставила ее двухлетним ребенком. Но она похожа, взгляните, это она, моя дочь... Я думала... она давно погибла. Мне сказали, что все село сожгли... Я на лето привезла ее к сестре, а сама поехала в Ленинград к мужу... и началась война... а Белоруссия оказалась в оккупации... Боже мой, моя дочь...

— Она действительно из Белоруссии, — сказала Ирочка и тихонько положила руки на плечо женщины. — Не плачьте, не плачьте, это, наверное, ваша Светланка.

Прибежали воспитательницы и директор, старшие дети. Все разглядывали карточку. Они и вправду похожи — мать и дочь — круглолицые, светлоглазые, с ямочками на щеках...

Так неожиданно нашлась мать Светланки Комарович.

Ее, Светланкину мать, хотели проводить домой. Но она отказалась. Ей хотелось побыть одной. Она шла, и слезы струились по щекам, она не вытирала и не смахивала их. Встречные видели: идет красивая молодая женщина в модном берете, с большими подкрученными ресницами, подкрашенными губами, и так не вяжутся эти неудержимые слезы с ее внешним видом. Но чего только ни насмотрелись ленинградцы за эти годы! Они проходили мимо, а она несла одна свою большую радость и свое большое горе.

Действительно, ей бы радоваться, Софии Леонтьевне, Зосе — как ее сызмала звали в Белоруссии.

Она старалась представить себе дочку, давно оплаканную как умершую, и воображение рисовало что-то розовое, пухлое, улыбающееся, в ямочках и перевязочках. Она была с нею мало. Чаще возилась с ребенком бабушка, а она, веселая, беззаботная Зося, ездила за своим мужем-лейтенантом, который подолгу не засиживался на месте.

Летом 41-го года Зося отвезла дочку в село к сестре и матери «на дачу», а сама поехала в Ленинград, устраиваться на новом месте — там и настигла ее война. Она успела выехать на Урал. В 41-м же году погиб на фронте муж, и она осталась одна... Во второй раз вышла замуж в 43-м году за ленинградца, моряка Балтфлота, лежавшего в госпитале, где она работала санитаркой после гибели мужа. Она никому ничего не рассказывала о своем прошлом. Была новая семья, семья ее мужа, не очень приветливая, замкнутая, новые взаимоотношения, новая жизнь. Муж после госпиталя снова уехал на фронт, вернулся в 45-м году без ноги. Они переехали в Ленинград. Зося пошла работать на фабрику и делала все, чтобы создать для мужа уют и покой, чтобы он не ощущал своего увечья. Через год у них родился сынишка. Она его назвала почему-то Святославом, звала Светиком, хотя Светик был черноволосым, с угольками-глазенками. Почему она никогда никому не рассказывала о Светланке, о первом муже? Может, потому, что второй муж, тоже молодой, красивый, очень любил и ревновал ее, и встретился тогда, когда она уже немного отошла от своего горя, выглядела совсем молоденькой девушкой — держалась беззаботно и независимо. На самом деле ее страшно угнетало одиночество. Она привыкла, что с детства с ней носились, ею любовались, баловали, и она не столько влюбилась, сколько обрадовалась, что кто-то ее снова будет любить, будет с ней, а она будет ждать и писать ему, и когда закончится война — будет своя жизнь, семья, уют.