Родные дети

Дети склонились над птичкой, и Линда только хотела положить ее в сделанное из травы гнездышко, как костлявая рука, словно железные тиски, впилась ей в плечо.

— А, так вот, что вы делаете! — услышали они зловещий скрипучий голос. Ганс невольно прикрыл ладонями воробышка, но костлявые пальцы оторвали его руки, схватили птичку и кинули ее прочь прямо о забор.

— Вот, что вы делаете с казенным имуществом, с казенной едой. Сейчас же отправляйтесь в дом. Немедленно явиться к фрау Фогель!

Несчастные правонарушители вернулись в дом, опустив головы. Они и слова не могли произнести в свою защиту — они боялись одного звука голоса мисс Джой и даже тени фрау Фогель.

Фрау Фогель не было на месте, ее куда-то вызвали. Лучше было бы сразу отбыть наказание, чем так дрожать все время. Вечером, когда они сели за стол, мисс Джой забрала из-под их носа миски с кашей и даже хлеб.

— Они у нас совсем не голодны, — сказала она, — они отдают свои порции — значит, не хотят есть.

А есть, конечно, очень хотелось. Если даже хочется есть сразу после обеда и готов проглотить совершенно свободно две-три такие порции, то как же ты голоден через несколько часов? Может, кто-то из детей и сунул бы кусочек хлеба, но как можно было это сделать, если за всеми сразу следили колючие глаза мисс Джой и зловещий голос со скрипом, то со скрежетом ругал детей за их неблагодарность англо-американским властям, которые так заботятся, так кормят, так присматривают за ними, сиротами.

«Поскорее б уже спать, — подумала Линда, — а то так есть хочется!»

Наконец они в своих спальнях с двухэтажными кроватями-нарами, раздается категорическое «Schlafen» Гертруды, которая тут же выключает свет. Но когда уже можно заснуть, сон почему-то убегает от Линды. Она лежит, закусив губу, и думает — и мысли ее по-детски фантастические и невероятные. Она убегает. Конечно, не одна, с ней Ганс. И Ирму надо взять, обязательно, она маленькая, ее каждый может обидеть.

А с Гансом она не может расстаться. Ведь только она одна знает, что он — Ясик, а не Ганс, а она — Лида. И когда-то давно, когда она лежала больной, к ней нагнулась какая-то чужая девушка и сказала: «Не забывай, ты из Советского Союза!..» Советский Союз... О нем все взрослые в приюте говорят только ужасное и страшное. А Линда

думает... Если фрау Фогель, герр Хопперт и мисс Джой, Гертруда, пастор в церкви, такие жестокие, противные, рассказывают только плохое — то, может быть, на самом деле все наоборот? Конечно, она была маленькой и не помнит, как там все было, она только помнит, что у нее был братик, такой, как Ясик, и звали его Вовкой, и была мама, и была сестричка, и был папа, и их никогда никто не бил... Вообще, наверное, было хорошо — только где это все теперь? Где они? И почему она одна тут, среди чужих, где никто никогда не скажет ей «Лидочка», «Лидуся»... Девочка шепчет сама себе:

— Лидочка... Лидуся... А я не забыла, как меня зовут. Я совсем не Линда, вовсе нет, и Ясика зовут Ясиком, а не Гансом...

Ясик, а не Ганс, тоже не спал... Он ни о чем таком не думал. Даже о том, что завтра ему придется стоять перед мистером Годлеем и фрау Фогель, которая его обязательно накажет!

Даже это его не волновало!

Он чувствовал в своих ладонях крохотное тельце воробышка, а на губах прикосновение его крылышек. И совсем не заметил, как подушка его стала мокрой от слез.

Утром по команде все как один встали. Умылись, застелили постели, пошли строем в столовую.

Ганс встретился с выжидающим и взволнованным взглядом Линды. Но им дали завтрак — кружечку суррогатного кофе и тоненький, как блин, ломтик хлеба с маргарином. Эта была еда до обеда.

После завтрака их не вызвали к фрау Фогель, но приказали всем (не только им) остаться в столовой.

— Дети, будем петь, — сказала мисс Джой, и голос ее почему-то не так скрипел, как всегда.

Детей учили петь только молитвы. Скорбными голосами они затянули непонятные для них, чужие и далекие по смыслу слова. И в это время вызвали Юриса, запуганного и забитого, в кабинет заведующего мистера Годлея. Оттуда он долго не выходил, а потом дети видели, как Гертруда увела его прямо в спальню.

Потом позвали Грегора, и Грегор тоже не вернулся. Потом вызвали Ганса и Линду вместе.

Они невольно взялись за руки. Пальцы у обоих похолодели и дрожали. Они так и зашли в кабинет заведующего — очень страшную для детей комнату, куда попадали за самые серьезные нарушения.

С остальными детьми остались Гертруда, а мисс Джой пошла вслед за Гансом и Линдой, даже не сказав им ничего за то, что они взялись за руки. При этом она даже попыталась улыбнуться своим лошадиным лицом, но, наверное, у настоящей лошади это могло бы получиться гораздо лучше, чем у нее.

В кабинете сидел мистер Годлей, холеный, равнодушный ко всему. Около него сухой, долговязый герр Хопперт, фрау Фогель и несколько военных. Трое из них со звездочками на погонах и на фуражках, которые они держали в руках, сидели немного поодаль от остальных. Один — уже седой, усатый, двое — совсем молодые. Они внимательно посмотрели на детей, а фрау Фогель совершенно не сердито, а просто-таки любезно заговорила.

Дети даже и представить себе не могли, что она умеет так разговаривать.

— Вы сейчас сами убедитесь в том, что все это не соответствует действительности. Ганс Остен — сын немецкого солдата, погибшего на фронте. Линда-Анна Войцик — полька, ее родители погибли. У нее никого не осталось. Детки воспитываются у нас с малых лет.

Самый молодой из троих военных сказал что-то седому не по-немецки, но на каком же языке?

Линда уловила знакомые слова, но понять всего не могла. Она вся вздрогнула, повернулась к ним лицом.

Молодой офицер посмотрел на нее внимательно, ласково, — никто так не смотрел на них тут! — и спросил медленно, четко, этим родным, почти забытым языком:

— Как вас зовут, дети?

И тогда девочка подалась немного вперед и сказала то, чего никогда тут не говорила, потому что когда-то давно ее за это сильно побили, — сказала медленно — по-другому она не сумела бы.

— Меня зовут Лида, а его Ясик. Мы из Советского Союза.

— Вы слышите, слышите? — грозно сказал седой. — Дети сами говорят. Это дети, которых мы ищем. Прошу запротоколировать — Лида и Ясик из Советского Союза.

— Они сошли с ума, — закричала фрау Фогель. — Это пропаганда! Их подговорили!