Роман межгорья

V

Руза галити.

Съезжались богомольцы. Отовсюду приходили они в Караташ. Обитель мазар Дыхана, казалось, просыпалась, празднично возбужденная, а сундуки имам-да-муллы, поскрипывая ржавым железом, наполнялись даяниями правоверных.

Жара делала свое дело. Солнце и засуха владычествовали безраздельно. Белые вершины гор вначале становились серыми, а потом черными. Спасительные облака, которые своими силевыми водами ослабили бы зной, все реже и реже посещали горные просторы.

Засуха!

Это страшное слово старались не произносить. Оно словно было вычеркнуто из ежедневного обихода. Но им был наполнен воздух.

Земли дехкан, жителей Караташа, по распоряжению водной комиссии, были орошены водами кара-киргизских рек. В глубокой древности эти старые обрушившиеся зауры орошали здешние земли, но когда они высохли — никто не припомнит. Теперь по ним пустили воду, чтобы оросить землю и оживить утраченные надежды дехкан. А полноводная и бурная Кзыл-су, оросив земли обители, все так же бесплодно несла свои воды по неприступным ущельям.

Вокруг, как человек, безнадежно больной туберкулезом, желтела и хирела зелень.

— Такая же земля, такая же самая, а урожаи не те. Хлопок точно заколдован. Там, на землях обители, как из воды тянется, а тут…

— Курукчилик!

— Аллагу акбар! В обители и в засушливые годы даже на камнях пшеница и хлопок как море играли.

— Обитель — сам авлие Дыхан незримо оберегает и посылает ей в изобилии воды Кзыл-су из раватских ущелий.

— Аллагу акбар! Неверие наше, неискренность. Мы забываем адаты отцов. Вот поэтому и высыхают наши поля, прекращается жизнь, а когда-то было…

— Вот Голодная степь!

— А-а-а-а!.. — зашумели сразу на все лады, будто это слово было гранатой, неосторожно брошенной в экзальтированную толпу паломников, явившихся к святому мазару, и вспыхнувшей взрывом ужаса, ненависти, удивления. Но какими бы ни были чувства, вызванные испуганным, истерическим криком: «Голодная степь», — эти слова теперь волновали тысячи богомольцев, а порой несли в себе и надежду!

Голодная степь!

Только и осталось, что Голодная степь. А поля обители красовались под солнцем своим богатством и свежестью. Кзыл-су шутя орошала эти земли, журчала в садах, обновляла хаузы.

— Для кого же все это растет? — сорвалось с уст пожилого истощенного человека.

Это был дехканин, без чалмы, в поношенном чапане. Убогая бородка, точно засушенная трава, сбивалась в порыжевшие комки, и пятнисто-оспенное лицо его, казалось, принадлежало существу, отрешенному от мира.

«Все должно для кого-то расти». Вот мораль, которую утверждали слова этого дехканина.

Несколько человек глубокомысленно обратили свои взоры на дехканина, а затем друг на друга. К чему такой вопрос? Разве об этом шел разговор? Растет, ну пускай себе и растет. Обитель — нечто гигантское и никому не подвластное — господствовала и над полями, покрытыми рядами тяжелых стеблей хлопка, и над склонившейся от тяжести пшеницей на благодатных нивах, тоже принадлежавших мазар Дыхану.

— Аллагу акбар! А на что жили бы в Кабуле два сына имам-да-муллы? Да и сам бай-ата. Чем Алимбаев будет кормить своих жен да на какие деньги будет ездить в Мекку или в Багдад? — сразу же услыхали дехкане ответ из толпы. Это сказал моложавый на вид, худой, энергичный узбек, независимо себя державший. Не обращая внимания на то, какое впечатление произвели его слова на присутствующих, он продолжал: — А разве Алимбаев один? У каждого муллы-ата в обители есть свои собственные потребности, но вы не скажете, что они такие же, как и у вас.

— А какие же? — не выдержал кто-то.

— Вы не гневайтесь на меня, но они не такие, как вот у вас. Вам достаточно одной жены, потому что другая вам ни к чему, — благодарение богу, и одной вполне достаточно для семейной радости и для успокоения совести. А имаму — полдесятка подавай. Аллах сквозь пальцы смотрит на такую распущенность в обители… Да и детей своих надо учить! Вон младший обительский суфи обучает своего сына в Карачи и владеет акциями в английской промышленности.

Не всем это было понятно, но почему-то брало за душу.

— А откуда же у него деньги для этого? — протестующе спрашивали люди.

— Не знаю. Может быть, когда он спит, ему аллах присылает их, а может… если бы вам удалось побыть обительским суфи или хотя бы послушником, так и вы знали бы, кому и на какие нужды идут все вот эти пожертвования ради будущих привилегий в раю Магомета или кто пользуется плодами с этих нив, щедро орошаемых водами Кзыл-су. А ваши поля выгорают от солнца, лишь бы только обитель наслаждалась красотой водопадов, которые за тысячи ташей эхом разносят свой могучий величественный гул…

Сквозь толпу к этому пылкому и смелому агитатору пробирался такой же молодой и загорелый мужчина с волевым, решительным выражением лица. В его взгляде отражались радость и удивление.

— Саламат, саламат, ака! — поздоровался он. — Разрешите выразить вам благодарность за умную речь. Вы оказываете большую услугу Советскому Узбекистану. Это позорное гнездо паразитов следовало бы уничтожить дотла, а водой Кзыл-су напоить истощенную засухой Голодную степь. Рассказывайте им еще, люди будут благодарны вам за разумное слово.

Так встретились здесь Саид-Али Мухтаров и Хамза Ниязи из Шахимардана. Впрочем, не так-то легко было узнать Саида, одетого в поношенный чапан и полинявшую тюбетейку. Неожиданное появление среди богомольцев этого известного инженера и общественного деятеля не на шутку удивило Хамзу.

— Вы?

— Молчите! — уже по-русски шепнул Саид-Али.

В чайхану заходили новые и новые люди. Мест на нарах уже не было, и дехкане садились прямо на циновки под чинарами. Обительские чайханы ломились от наплыва богомольцев. Горы ярко-желтого урюка из садов обители с жадностью поедались богомольцами от азана до азана. Мальчики-чайханщики беспрерывно разносили кипяток и кок-чай. К Юсуп-баю подсели Хамза и Саид, лишь глазами поздоровавшийся с аксакалом. К этому кружку присоединялись и другие люди, вмешивались в разговоры, спорили и так увлеклись, что даже не слыхали призывов суфи.

Саид-Али, Хамза, Юсуп и Каримбаев не успевали отвечать на поток удивленных вопросов и возражений. Некоторые богомольцы спорили настолько энергично, что их чалмы сползли набок, но они продолжали доказывать свою правоту. Юсуп-бай, цитировавший целые отрывки сур, показал себя лучшим знатоком корана и этим заслужил у присутствующих глубокое уважение. А яркая речь Саида и убедительные доказательства Хамзы увлекли присутствующих. Люди, одетые в белые как снег чалмы, постепенно умолкали или же исчезали в дальних чайханах. Самый сильный козырь обители — перенесенный сюда мединский коран — терял свое значение под воздействием дружного натиска Саида и его товарищей.