Рубиновый лес. Дилогия
Шрифт:
– Хошь попробовать? – предложил он мне с набитым ртом, оторвав зубами кусок сырого мяса от бедра мёртвой птицы размером с кошку, в красно-бирюзовых перьях и с четырьмя крыльями вместо двух. Он подбил её прямо топором, метнув тот в одно из деревьев, похожих на вишню, стройный ряд которых появился на равнине спустя час нашего пути. Несмотря на то что птица уже даже не трепыхалась, клюв её оставался открытым, будто она всё ещё пыталась петь. А глаза… Глаза у неё были человеческими. Такие же круглые, с маленькими зрачками и ужасом, застывшим в них.
Я прижала ко рту ладонь, сдерживая тошноту, на что Кочевник обозвал меня неженкой и повязал тушу себе на пояс, чтобы приготовить на следующем привале и сытно отужинать.
– Ро, – задумчиво произнёс Солярис, когда нам всё-таки удалось отговорить Кочевника поймать
– Возможно, Дагаз просто пыталась припугнуть нас, чтобы мы согласились на её сделку, – предположила я, глядя себе под ноги. Хотя сид и воплощал собой блаженство, идти через него напролом удовольствия приносило мало. Ступни горели от долгой ходьбы, а косы липли к шее, пока я не собрала все заколки, что у меня были припрятаны под ремнями, и не закрепила волосы на затылке. – «Все легенды твердят, как одна, – сид есть красота». С этой фразы начинается каждая история о нём. Впрочем… Все их пишут барды, а не мёртвые, поэтому ни одной нельзя верить наверняка. Когда та волчица скалила на нас с Тесеей зубы, я бы тоже не решила, что сид безопасное место.
Солярис нахмурился, как если бы я поставила ему этот инцидент в укор. Когтистые пальцы, сплетённые с моими, ослабли и едва не выскользнули, словно он, отстранившись от меня, хотел таким образом себя наказать. Закатив глаза, я сжала его руку крепче, гуляя пальцами по удивительно нежной коже – на ощупь ладонь Сола и впрямь напоминала бархат, но сила, сокрытая в ней, напоминала немайнская сталь.
Мы шли позади остальных, чтобы никто не отстал, в то время как отряд возглавляла Тесея, будучи самой энергичной и вдобавок слышащей то, что больше никто из нас уловить не мог. Она периодически оборачивалась и кивала, подтверждая, правильно мы держим путь или нет. Там, где волчьи следы становились плохо различимы из-за бурелома, приходилось полагаться исключительно на её таинственный слух. Кочевник, узнав об этом, сначала вытаращил глаза, но затем сделал вид, что тоже слышит волков, да не одного, а целую стаю, и что она зовёт его прямо по имени, а ещё велит поторопиться. Похоже, прослыть чокнутым и выслушивать язвительные замечания Мелихор всю оставшуюся дорогу ему было проще, чем признать, что у него растёт маленькая вёльва.
– Кстати, о волках. – Я замедлила шаг следом за Солярисом, когда он присел в малахитовую траву, чтобы сорвать с волчьей тропы взъерошенный колосок и поднести его к носу. Сол делал так каждые двадцать минут, то собирая на когти разрыхлённую волчицей почву, то затоптанные ею растения, всё не оставляя попыток разузнать о ней побольше. – Почему ты назвал Дагаз волчьей дщерью? Кто она?
– Я не уверен, но… – Солярис бросил бесполезный колосок обратно на землю и зажевал нижнюю губу. Его острые зубы оставили на той красные вмятины, когда он выпрямился и посмотрел мне в глаза. – Когда мы с Хагалаз искали тебя ребёнком, а было это, как ты помнишь, лет пятнадцать тому назад, она случайно обмолвилась, что у неё сёстры есть, да не одна и не две, а целых двадцать три.
– И что это должно значить?
– Сейд даровала людям Волчья Госпожа, верно? Значит, она же ему людей и обучала. Однако делай это Госпожа в одиночку, страшно представить, сколько веков бы заняло её просвещение… В таких делах всегда нужны помощники. Точнее, вестники. У тебя вот есть Мидир, Гвидион и Ллеу, берущие на себя часть основных забот…
– Хочешь сказать, что Хагалаз и Дагаз – дочери Волчьей госпожи? Её вестницы?
Мой голос сошёл на благоговейный шёпот, и к лицу прилила кровь. Я всегда старалась обращаться с людьми вежливо и учтиво, независимо от их статуса; так, как хотела бы, чтобы обращались со мной. Однако титул есть титул, и иногда я могла позволить себе несколько больше, чем другие, прекрасно зная, что мне за это ничего не будет. Вот только, оказывается,
могло быть – да ещё как!«Я здесь с тех самых пор, как был посажен первый его саженец», – сказала Хагалаз однажды, когда я спросила её, как долго она живёт в Рубиновом лесу. Тогда я, наивная и глупая, подозревала в ней Волчью Госпожу… И, видимо, недалеко ушла в своих догадках.
– Если это правда, то всего вестниц должно быть двадцать четыре, – сказала я, возобновив шаг, когда заметила, что мы с Солом порядком отстали. – Рун в нашем алфавите столько же. Дагаз и Хагалаз – одни из них.
Сол только пожал плечами и снова сосредоточился на волчьем следе, к которому относился так же недоверчиво, как к моему плану следовать ему. Похоже, его не особо впечатляли что поведанная Хагалаз история, что людские боги, что Надлунный мир. Всё, чего он хотел (может, даже чуточку больше, чем я), – это поскорее вернуться домой.
Так, в регулярных перепалках друг с другом и болтовне мы прошли ещё несколько часов по отметинам животных когтей. След провёл нас через поле белоснежных колокольчиков, и, когда те вдруг зазвенели, я велела всем заткнуть уши, ибо в Круге поговаривали, будто звон этих цветов слышит лишь тот, по чьей смерти скоро будет бить колокол настоящий. После мы прошли и через поле сонной одури с таволгой, от сладкого запаха которых предательски слипались веки, и перешли через широкий каменный мост, не отражающийся в водной глади под ним. Затем миновали яблоневый сад – бледно-розовые плоды его оказались на вкус как сливочная карамель, когда я всё-таки поддалась на уговоры Мелихор и сорвала один. Небо за это время не изменилось, будто не собиралось темнеть. Ни солнца, ни луны, ни звёзд на нём не было – лишь кристально-голубое сияние и искристый свет, рассеянный по воздуху, точно пыльца.
Несколько раз я доставала компас Ллеу, чтобы проверить, куда указывает стрелка сейчас, но она лишь неистово крутилась, будто сошла с ума. Предположив, что компас мог сломаться при падении из колодца – через всю поверхность его до самого корпуса пролегала широкая трещина, – я горько вздохнула и спрятала его понадёжнее в складки карманов.
Нам ни разу не повстречалось ни путника, ни домов, но зато мимо то и дело проскакивали кролики в жемчужных шкурках с оленьими рогами и пролетали утки с крыльями как рассветное зарево. Всех их приходилось спасать от Кочевника с топором, поэтому мы толком не полюбовались ни теми ни другими. Один же раз нам повезло убедиться, что сид всё-таки не пустынен – мы услышали музыку тальхарпы с пан-флейтой из-за кустов янтарного кизила. Плясали и резвились там, за ветвями, вовсе не люди, а огни. Точь-в-точь такие, какими описывали жители туатов души утопленников: болотно-зелёные, шустрые и водящие хороводы, как крестьяне в летний Эсбат, которыми они когда-то были.
«Память о пыли» и другие трактаты умалчивали, что происходит с теми, кто не стал героем, заслуживающим взойти на остров Тир-на-Ног, или не прожил жизнь достаточно добродетельно, чтобы присоединиться к свите своего божества-покровителя. Убийцы, насильники и лицедеи отправлялись в Междумирье прямиком к Дикому в пасть; несожжённые воины становились драугами – восставшими мертвецами, охочими до чужой плоти, – а утопленники блуждали по мирам без тела и образа. Но что же становилось со всеми прочими? Теми, кто застрял где-то между ними всеми? Мы спорили об этом половину пути, и я предположила, что такие люди тоже попадают в сид и продолжают жить здесь, как жили раньше. «Почему же мы тогда не встретили ни одного из них?» – спросила Мелихор, и я пожала плечами, смиряясь, что не знаю ответа. Но моё мнение это не изменило.
В конце концов, кто-то ведь должен был посеять тыквенные поля, до которых мы дошли ещё спустя четыре часа – те простирались на многие лиги вокруг, будто застилая собою весь мир.
– Ух ты, сколько здесь тыкв! – воскликнула Мелихор восхищённо, вытирая тыльной стороной ладони подбородок, испачканный в соке морошки, кусты с которой она объела по пути. – Кто-то явно о них заботится, уж больно аппетитно выглядят. Ни трещин, ни пятен парши… Что думаешь? – Она пихнула локтем стоящего рядом Сола под рёбра.