Рубиновый лес. Дилогия

Мы все часто-часто закивали, однако пообещать оказалось проще, чем сделать. По крайней мере, для Кочевника: он переваливался с ноги на ногу при ходьбе, как медведь, и уже через пять минут снова наступил на свежую клумбу. А распускались они повсюду, прокладывая собой тропы между деревьями. Стоило нам последовать за Госпожой, как спустя пять минут они вдруг превратились из фиалковых в белые и полупрозрачные, точно горный хрусталь. Словно мы пересекли невидимую границу.

Границу между Аметистовым садом и Кристальным пиком.

Он полностью соответствовал своему названию. Вместо грибов здесь росли гроздья острых сталагмитов, похожих на копья; они же покрывали стволы деревьев панцирями. На ветвях раскачивались листья такие же стекловидные, источающие то самое бирюзовое свечение, что, как я думала, исходит от самой Госпожи. На ветру они совсем не колыхались, застывшие во времени и пространстве, и даже под прикосновением моих протянутых пальцев не сдвинулись ни на дюйм. Однако откуда-то ветер нёс листья другие – золочёные, кленовой формы, стелящиеся перед Волчьей Госпожой узкой тропой. За всё время она ни разу не ступила на голую землю – за секунду до того, как её башмак встретился бы с почвой, под ним оказывался очередной листок.

– Это правда та богиня, которую волчицей кличут?

– Не волчицей, а матерью волков!

– Разве это не одно и то же?

– Да тихо ты!

Мелихор с Кочевником гудели наперебой, умудрившись завязать спор даже в такой ответственный момент. Сама Волчья Госпожа сопровождала нас, существ из низменного мира, и, осознавая выпавшую честь, я старалась лишний раз не выделяться. Все мысли, как назло, разбежались, забылись все давние желания, с которыми я молилась по ночам богам. Кроме разве что одного-единственного…

Цветочное озеро. Лёд, треснувший пополам. Вода, болезненно выходящая из лёгких. Пещера, где мерно горит костёр, и драконий жар, которым истекают крепкие объятия. Обещание, которое я когда-то дала Солярису и о котором никогда не забывала, несмотря на всё, что происходило со мной и с миром. «Я сниму с тебя проклятие. Мне придётся добраться до самой Волчьей Госпожи, чтобы сделать это. Ты снова будешь свободно летать. Без меня и без кого-либо ещё».

– Руби, – позвал меня Солярис тихо, будто вспомнил о том же самом. – Постой.

Я сама не заметила, как, заворожённая Госпожой и теми дорогами, что она нас вела, ушла за ней вперёд остальных, никого не дождавшись. Лишь Дагаз обогнала меня, толкнув плечом, и теперь крутилась у ног Госпожи, лепеча что-то о «потугах в навлечении недугов» и «Бродяжке, кою обязательно нужно проучить». Увидев, что я наконец-то замедлилась, Солярис сделал рывок, нагнал нас троих и потянулся ко мне, чтобы взять за руку, но одернулся.

Между нами щёлкнула волчья пасть.

– В совином доме намилуетесь, а сейчас мне поговорить с королевой твоей надо, – сказала Солярису Госпожа, неожиданно тоже остановившись, и мне под рёбра вдруг упёрся её посох, которым она, как крюком, поддела меня и придвинула к себе. – Женский то разговор. Ты, дракон, лучше приглядывай за побратимом своим и сестрицами, а то снова зло какое учинят ненароком. В этот раз прощать не стану.

Солярис славился упрямством, но не гонором. Он охотно уступал высокородным господам, лишь бы не встревать с ними в затяжной спор, а коль до него доходило, то мастерски убивал их интерес к себе парой-тройкой неоднозначных фраз. Сейчас же, перед божеством, Сол не стал чваниться и подавно. Только уважительно кивнул, что было ему несвойственно, обменялся со мной тёплым взглядом и отступил назад, оставшись дожидаться Мелихор, Кочевника и Тесею, сильно от нас отставших.

Рябиновый посох Госпожи надавил сильнее, и я покорилась ей, пойдя рядом ровным шагом. Неужто она наконец-то сменила гнев на милость? Почему? Дагаз, наблюдающая за нами из-за холки белой волчицы, явно задалась тем же вопросом, оттого и скорчила такую недовольную гримасу.

– Аметистовый сад – это колыбель. Здесь те покоятся, кто устал от жизни после жизни или сам себя её лишил. Черепа вовсе не нужны, чтобы через сад пройти, достаточно свечей и веры в них. Прочее – выдумка её, забава детская, – призналась Волчья Госпожа в какой-то момент, когда мы шли под кристальными сводами деревьев, цепляющихся друг за друга в тесноте и образующих туннель. Я робко глянула на её золотую маску, пытаясь понять, о ком Госпожа говорит, пока она сама не выставила вперёд посох и не указала навершием на Дагаз, прыгающую по кочкам впереди. – Умом она слаба. Потому я в сиде её и оставила, у себя под боком. Приглядываю, чтоб не заигралась. Сложно с ней, но дщерь есть дщерь. Не отказываться же мне от неё лишь потому, что она такая.

Я промолчала, удивлённая этим откровением, и снова обернулась на Соляриса, не сводящего горящих глаз с наших спин. Значит, он правду говорил: что Хагалаз, что Дагаз – вестницы Волчьей Госпожи. Сколько же им обеим лет? И насколько мастерски они, должно быть, владеют сейдом… Теперь понятно, отчего же именно к Хагалаз шли обучаться и принцы, и драконы – только такая и могла пробудить сейд даже в существе, чья природа его отторгала.

– Вы её дщерью зовёте. – Я нашла в себе смелость заговорить не сразу, но, когда сделала это, Госпожа повернулась ко мне с любопытством. – Она правда ваша дочь? Как и двадцать три другие вёльвы? Просто… Люди верят, будто у вас лишь одни дети есть – волки лесные, вскормленные вашим грудным молоком.

– Правду люди говорят, – кивнула Госпожа. – Те, кого я дщерями зову, не дщери мне вовсе. Из земли и природы они появились, а не из меня. Хагалаз, которая так рассказывать о тебе любит, создана из леса, который вы Рубиновым ныне зовёте. А Дагаз… Ох, не следовало мне в болота жизнь вдыхать! Как привыкла она всё в себя затягивать, будучи трясиной, так в себя всё тянет и имея плоть. Иных детей у меня нет. Таков уж мой алог.

– Алог?

На Кристальном пике пахло зефиром, словно где-то горел огонь, над которым он плавился, и дикой мятой, что росла в горах Керидвена и какую торговцы везли пачками, ибо с ней не было чая душистее и вкуснее. Этот дивный аромат портил лишь мускус – не мягкий и не солодовый, как у Сола, а душный и животный, сидящий на шерсти животного. Таким же мускусом пахло и от самой Госпожи, погрузившей пальцы в густую шерсть своей волчицы, бредущей рядом. Они были расписаны хной на костяшках, как кольцами, а сами ногти оказались сточенными почти под корень, но с забившейся по краям травой, как если бы Госпожа растирала в руках живые травы, прежде чем снизойти до нас.

– Мои дети – волки лесные, вскормленные моим грудным молоком, – повторила она слово в слово, и в чаще снова мигнули десятки жёлтых глаз ей в подтверждение. – Но мало кто из смертных задумывается, откуда же взяться такому количеству молока. Чтобы оно появилось, дитя в чреве носить нужно… Носить и родить. Или потерять. – И, замолчав, Госпожа снова пропустила шерсть между пальцами. Я поняла слишком поздно: этот жест успокаивает её и не даёт звону, прорезающемуся в её голосе, обратиться плачем. – Алог – проклятие сида, наложенное другим сидом.

– Проклятие. Ваше наказание за помощь людям? – поняла я с ужасом. – А Совиный Принц, Кроличья Невеста, Медвежий Страж… Они что же… тоже прокляты?

Госпожа замолчала на какое-то время, видимо размышляя, стоит мне рассказывать или нет. В конце концов она махнула рукой – буквально, отпустив свою волчицу вперёд догонять Дагаз, вскарабкавшуюся куда-то на деревья, – и принялась перечислять:

– Мой алог – детей не иметь, щенками довольствоваться да смотреть, как другие женщины зачинают, чтобы только тоской изводиться. Алогом Невесты была вечная юность, повзрослеть она не могла, сколько веков бы ни минуло. Медвежий Страж обязан шкуру носить и пищу иную вкушать не может, кроме мяса сырого, потому и от последователей своих того же просит, справедливости ради. А Совиный Принц…