Рубиновый лес. Дилогия

– Солярис!

Сердце подпрыгнуло к горлу, и во рту сделалось суше, чем в Золотой пустоши. Вокруг нас с Тесеей не осталось более ни души. А аметистовые цветы, потревоженные Кочевником, вновь распустились… Прекрасные и неувядающие, они неожиданно развернулись к нам, а не к небу, и я почувствовала на себе тысячу взглядов, забирающихся под кожу вместе с животным страхом. Всё застыло – звуки, мы, звёздные спирали в вышине. Предчувствие беды свербело в грудине, но ничего не происходило. Только Тесея, мелко подрагивая, что-то мычала над своей тыковкой, будто уговаривала её не угасать. Мы так долго суетились и бегали друг за другом, что её лыко уже дотлело наполовину, как и моё. Если роща не затушит пламя, то рано или поздно это сделает время. И мы больше никого не найдём – даже самих себя.

– Спокойно, Тесея, – сказала я тем не менее, крепко вцепившись пальцами одной руки в шов на её платье, а другой – в свой тыквенный корешок. – Сейчас мы что-нибудь придумаем. Сейчас, сейчас…

– К… К…

– Что такое?

– Кар.

Тесея всхлипнула, задрала вверх веретено, как указатель. Немного подвинув её в сторону, я подняла свою тыкву выше, прокладывая дорожку из света между треугольной листвой. Она колыхалась и трещала, раздираемая цепкими коготками белого ворона. Перья его, куцые, распушились, когда птица вытянула шею и пронзительно каркнула, словно передразнивала Тесею.

В этом карканье слышался человеческий смех.

– Ах, так вот оно что… Дагаз, – прошептала я и шагнула ворону навстречу. Страх вмиг растаял, не оставив после себя ничего, кроме слёз, застрявших в уголках глаз, но и они быстро высохли, ибо лицо раскалилось от ярости. «Как жаль, что я не могу стать драконом и выдохнуть её», – подумалось мне в который раз. – Никакие ро здесь не водятся. Это ты похитила моих друзей, Дагаз, а не сад! Покажись, безумная хрычовка!

Ворон захлопал крыльями и перепрыгнул на ветку повыше, отчего мне пришлось поднять тыкву над самой головой, чтобы не упустить его из виду. На миг птица всё-таки скрылась за листвой, а когда мне снова удалось поймать её лучом света, оказалось, что она сидит на дереве вовсе не одна.

– Это не я, – захихикала Дагаз, раскачиваясь на погнутой фиалковой ветке и лелея шест из рябины на своих согнутых коленях. – Это ро. Ро-о-о! Я предупреждала, Бродяжка.

Так вот, значит, что на самом деле шелестело в кронах всё это время! Это Дагаз следовала за нами по пятам и дожидалась удобного момента, чтобы начать пакостить. В подтверждение моей догадки она закаркала, как её птица, словно и впрямь была не в своём уме. Зарычав в ответ волчонком, Тесея вдруг вырвалась у меня из рук, подобрала с земли мелкий камешек и со всей силы швырнула его в Дагаз. Та увернулась, принявшись дразниться и показывать Тесее язык. Её чёрные глаза сливались с чернотой рощи, будто вобрали её в себя и теперь отдавали обратно, заставляя тени наседать и лизать носки наших башмаков.

– Вы все сгинете к Дикому! И ты, и ветер, и дикарь со змеёй паршивой, и род людской, богов не страшащийся!

Я устало вздохнула, качая головой. Даже королевские советы и жалобы Гвидиона о казённых делах не утомляли меня так, как сумела утомить Дагаз всего за один день. Если Сол не ошибся и она действительно была вестницей самой Волчьей Госпожи, то та, очевидно, что-то напутала, когда создавала её. В Круге умалишённым добавляли в напиток по пять-семь капель макового молока, чтобы успокоить их, если те доставляли хлопоты соседям. Определённо, Дагаз тоже не помешало бы такое молоко, вот только у меня его с собой не было. Как и времени церемониться с ней.

Что же делать? Неужели бросаться на безумную старуху с клинком? Или тоже камнями в неё кидаться, пока не слезет и не развеет свой сейд, отобравший у меня друзей?

Шерстяная нить на мизинце съёжилась, заставляя меня зашипеть от боли и поднести ладонь к глазам. Разбухнув, словно от влаги, нить жужжала, посылая пульсации по всей моей руке до самого локтя, будто кто-то дёргал за конец нитки, завязанный под костяшкой узелком. Раньше с ней такого не случалось, но откуда-то я знала, что нужно делать. Точнее, что она хочет, чтобы я делала.

Нить снова дёрнула меня за руку, заставляя выбросить её вперёд, как для удара. Желтоглазая белая птица закричала.

– Хозяин!

Дагаз уронила посох с коленей, и тот покатился по аметистовым цветам, ломая их рогами. Нить же моя вдруг удлинилась и полетела вперёд стрелой, а затем обернулась вокруг шеи ворона хомутом и стащила его вниз. Тот захрипел, захлопал в панике крыльями, пытаясь вырваться и взлететь, но нить из волчьей шерсти, сплетённую вёльвой, только вёльва разорвать и могла. Потяжелевшая и тугая, как стальная цепь, она притянула кричащего ворона мне в руки и связала ему клюв, дабы тот перестал клацать им и пытаться выклевать мне глаза.

– Отдай, отдай! Он мой, – забилась Дагаз в бешенстве. – Хозяин!

Велев Тесее забрать мой тыквенный подсвечник и отойти назад, я зажала под своей грудью птицу так, как зажимали поварихи кур, прежде чем отправить тех на суп. Какое-то время ворон отказывался сдаваться, брыкался и царапал меня когтями, но всё же притих, когда я, совсем отчаявшись, передавила ему шею.

В неметоне Столицы, когда меня похитили, мне пришлось в одиночку драться с разбойником, возжелавшим меня обесчестить… Но даже тогда руки у меня не дрожали так, как дрожали сейчас, когда я боролась с существом меньше собаки и слабее ребёнка. Ворон смотрел на меня круглыми глазами-бусинками и так сильно дрожал, напуганный, что его белые перья начали осыпаться и листьями полетели по ветру. Под кончиками моих пальцев колотилось маленькое сердечко, которое я могла остановить меньше чем за секунду. Для этого нужно было лишь сомкнуть пальцы на тонкой шейке, повернуть до хруста и…

– Ты не посмеешь! – завизжала Дагаз, спрыгнув с дерева на землю вслед за своим посохом. – Ты не тронешь Хозяина!

– Почему это? – спросила я невозмутимо, подняв на неё глаза. Ворон вяло всплеснул крыльями, уже порядком измотанный борьбой, и снова обмяк. – Ты ведь тронула моих друзей. Значит, я тоже могу тронуть твоего. Око за око.

– Нет! – Дагаз вдруг хлопнула в ладоши, отчего аметистовые цветы, немо взирающие на наше противостояние, зажглись по очереди и превратили непроглядную смолистую ночь в фиолетовые сумерки. Я увидела её лицо, исписанное перевёрнутыми рунами, поплывшими от слёз, а затем увидела и то, как шевелятся деревья за её спиной. – Забирай их! Всех до единого забирай! Отдай мне Хозяина!

Тесея ахнула и, поставив наши тыквенные огни на пенёк, бросилась к расступившимся деревьям, преклонившим перед нами ветви. В них, извиваясь, висело трое пленников, связанных по рукам и ногам, – Мелихор, Кочевник и Солярис. Первая раскачивалась полулёжа, как на качелях, второй болтался верх-тормашками, а последний, Сол, напоминал куколку бабочки, подвешенный вертикально и увитый прутьями до самого подбородка. Когда древесные петли разжались, все трое рухнули на землю кучей и принялись отплёвываться от фиолетовых листьев, которыми Дагаз позатыкала им рты.

– Тьфу! Тьфу! Ну всё, бабка, – выдавил Кочевник сквозь кашель, согнувшись над корнями одного из деревьев после того, как его вытошнило. – Отец учил меня на старых топор не поднимать, но если из-за тебя я потеряю благодать Медвежьего Стража, потому что цветов нажрался, считай, ты покойница!

– А мне понравилось, – улыбнулась Мелихор, сидя на траве с ветками, застрявшими в пепельных косах, точно оленьи рога. – Напоминает, как в детстве мама нас всех в окаменевших скорлупках по городу носила. Солярис, ты помнишь? Тебя, самого младшего, мы с Сильтаном тоже по очереди таскали…