Рубиновый лес. Дилогия

Вынужденные заночевать, мы спустились на землю вблизи руин древнего города, утонувшего в песке, но не осмелились войти в проклятую обитель, где когда-то поклонялись Дикому, пускай многие рундуки [46] и уцелели. Вместо этого мы отыскали пещеру в окружении голых обожжённых деревьев, неглубокую и круглую, где развели костёр, чтобы пожарить парочку варанов, подбитых Кочевником ещё на прошлом перевале. Жаренные на углях, они оказались на вкус как курица и были всяко лучше, чем пресные хлебные лепёшки, которые насобирала нам в дорогу Мелихор (Сол оказался прав – только их она и взяла). Я в одиночку умяла целого варана, раз Кочевник отказался от еды: когда его наконец-то перестало рвать, он завалился на подстилку и стал глушить пустое вино.

46

Рундук – мощёная площадка или башенка с навесом, пристроенная к крыльцу перед входом в дом.

– Впервые я так рад, что ошибся, – сказал он внезапно, уставившись в потолок. На его лице по-прежнему не было краски, и потому юность, раскрашенная вместо этого тенями от костра, казалась невинной, чистой, почти такой, каким и был сам Кочевник в глубине своей полумедвежьей души. – Я так переживал за Тесею все эти дни, корил себя, что позволил ей остаться, что не утащил из сида силой… Стоило задремать, как мне снилось, будто я с родителями укрываю её полевыми цветами, вереском и незабудками, прежде чем сжечь. А Тесея-то оказалась всех умнее, действительно в мать пошла! Богов выбрала, а не людей. И правильно сделала. В сиде ей сейчас всяко безопаснее, чем в нашем мире. Там её, по крайней мере, никто не зарубит топором и не задавит камнями. Будь она здесь, с нами, я бы боялся гораздо сильнее.

– А ты мудреешь на глазах, – похвалил Солярис вполне серьёзно, и Кочевник так же серьёзно ответил:

– Ага. Спасибо. Наверное, это от перегрева. Вот искупаюсь в речке холодненькой, как только Золотую Пустошь пересечём, и мигом всё пройдёт, дай боги!

Мелихор и Солярис переглянулись, но промолчали, продолжив жевать изюм, из-за которого часом ранее снова и поругались. Я наблюдала за ними, спорящими о пользе сухофруктов, как за детьми, и страхи начинали рассеиваться. Помогало и гранатовое вино, которое мы распили на троих из бурдюка Кочевника, когда тот заснул, раскинув руки. От питья и усталости, накопленной за недели странствий, я теперь легко погружалась в сон что посреди песка, что в пещере, что прямо у Сола на спине. Именно поэтому вскоре и заснула снова. Костёр трещал, обугливая вараньи косточки, подброшенные к сухим поленьям, и в конце концов стал затухать. Примерно в то же время я почувствовала, как Солярис целует меня в лоб, и резко проснулась. Но не из-за него, а из-за холода, который за тем последовал и которого не должно быть, когда рядом лежит дракон.

?

– Сол?

Я заёрзала на подстилке и похлопала рукой по другой её стороне – мятая и пустая. Приняв сидячее положение, я подождала, когда глаза привыкнут к темноте, прежде чем смогла разглядеть очертания Мелихор, свернувшейся у стены калачиком, и Кочевника на другой стороне от неё, храпящего так, что с потолка сыпалась сухая известь. В кострище тускло светились угли, покрытые оранжевыми прожилками, но мне всё равно пришлось передвигаться на ощупь, чтобы добрести до выхода из пещеры и встать на тропу лунного света, просачивающегося внутрь.

Звёзды в Золотой Пустоши горели необыкновенно ярко, и вместе с полной луной, низко висящей над горизонтом, небо напоминало дно королевского ларца, усеянное бриллиантами. В их сиянии песчаные дюны приобретали стальной оттенок, такой же морозный, как ночной воздух. От перепада температур трещала голова, а по коже ползли мурашки. Я обхватила себя руками, вглядываясь вдаль, где из-под песка выступали белые камни осквернённых руин, пока вслушивалась в ночную мелодию пустыни.

Если днём здесь стояла тишина такая же мёртвая и выжженная, как земля, то ночью Золотая Пустошь оживала. Где-то вдалеке раздавались завывания диких зверей, звуки тигриной охоты, шелест песка, гонимого ветром, и стук чего-то похожего на барабаны, будто у пустыни билось сердце. В этой музыке первобытных начал приглушённые голоса, доносящиеся из-за скрюченных деревьев, казались чужеродными. Я разобрала их не сразу, но затем разглядела и две непропорционально длинные тени, просвечивающиеся через каньонную трещину. Однако те голоса мигом затихли, стоило мне приблизиться к ним, а песку под ногами захрустеть.

– Ох, поглядите, кто проснулся!

– Сильтан?

Я растёрла рукой глаза, проверяя, не снится ли мне. Он сидел на высохшем срубе пня, который мы пустили на костёр, и раскачивался на одном месте, теребя новенькую серьгу в ухе – круглую, как монета, да ещё и с россыпью самоцветов по краям. Одежда на Сильтане была самой простой, зато на тонких пальцах с перламутровыми когтями красовалось минимум по десять перстней. Песок лип к его босым ногам, а волосы лежали в несвойственном ему беспорядке. Очевидно, он только-только прилетел, но оставался вопрос – как?

– Отрадно видеть, что мой брат не угробил тебя во второй раз, – ощерился Сильтан, помахав в ответ на мой удивлённый взгляд крошечным письмецом, свёрнутым трубочкой. Бледно-оранжевый пергамент с крошками разбитой печати и узором синих чернил выглядел знакомым. Именно на этом пергаменте Ясу написала известие о моём скором возвращении в Столицу, прежде чем привязать его к лапке стрижа и выпустить того из окна. – Я перехватил письмо на границе с Медб, где как раз расспрашивал про вас. Увидел печать Амрита и решил проверить. Кто бы подумал, что вас в такую глушь забросит? Изначально я надеялся, что вы вернётесь туда же, откуда исчезли, – то бишь в леса Дану, – но когда минула неделя, то понял, что ждать вас там бесполезно…

– А нечего было Рубин с Тесеей без присмотра оставлять! – подал голос Солярис, всё это время стоявший ко мне спиной и, кажется, не собирающийся поворачиваться. – Сам вызвался сопровождать их в поисках колодца и сам же бросил. Вот если бы исполнял свой долг, как положено, то попал бы в сид вместе с нами! И не пришлось бы по Кругу месяцами рассекать, людей допрашивать. Впрочем, о чём это я… Бешеной собаке и семь лиг не крюк.

– Собаке, может, и не крюк, а дракону очень даже. Я здорово утомился, знаешь ли, – пожаловался Сильтан нарочито ноющим, как у девицы, голосом. – Хотя не стану спорить, ваша участь куда более жестока. Все эти вёльвы полоумные, волчьи госпожи, принцы, туманы… Похоже, мне даже повезло, что я тогда потерялся. – Сильтан спрыгнул с пня, потянулся, разминая мышцы, и его руки с шеей начали золотиться, обрастая чешуёй. – Ладно, в дороге поболтаем. Втроём летим, значит? А сестрицу что, с тупоголовым оставим?

– Куда летим? – растерялась я, всё ещё сонная.

– Рубин не летит, – отрезал Солярис и наконец-то посмотрел на меня. Лунный свет запутался в его волосах, мерцая в них звёздами, и обточил хмурый профиль, делая Сола похожим на статую. – А ты возвращайся в пещеру и ложись спать, – сказал он уже мне. – Передай Мелихор, как проснётся, чтобы на север путь держала и по прибытии Медовый зал к периату подготовила. Она в курсе, что это значит.

– Зато я не в курсе. Солярис, объясни нормально, что здесь происходит! Ты собрался улетать куда-то? Без меня?

Сильтан притих, но не стал притворяться и делать вид, будто ему неинтересно. Наоборот: подался вперёд, снова усевшись на пень, и присвистнул, когда Сол, тяжко вздохнув, отвёл меня под руку в сторону. Глаза его горели золотом в темноте, рубашка была застёгнута до воротника, а пояс скреплён с небольшой кожаной сумкой на боку, куда могла поместиться максимум фляга воды и кусок хлеба. Во всём виде Сола читалась решимость немедленно отправляться в путь, а в выражении лица – непреклонность. Тем не менее он молчал, давая мне осознать всё самой, и в конце концов меня озарило: Солярис пытался сбежать, а я проснулась и помешала его планам. Вот что означал тот поцелуй в лоб, который я почувствовала сквозь сон, – прощание.

– Что ты собираешься делать? – спросила я.

– Выиграть для тебя войну, – прошептал Солярис, коснувшись агатовым когтем моей побелевшей щеки.

– Если Борей не убьёт тебя раньше, – усмехнулся Сильтан позади нас, и Сол метнул на него свирепый взгляд.

Мы с Солярисом всегда были связаны, и отнюдь не одним только проклятием. Живя бок о бок с кем-то столько лет, невольно учишься даже в его молчании слышать слова, а в движениях – мысли. Потому никаких объяснений мне больше не требовалось. Я в тот же миг поняла, что задумал Сол, ведь однажды думала о том же.