Рубиновый рассвет. Том I
Шрифт:
— Последний вопрос.
Голос Реми сдавлен, будто пропущен через тряпичный фильтр.
— Кто. Ты. На самом деле.
Хруст – перо ломается в его пальцах, чернила стекают по запястью тёмными ручейками.
— Ни один вампир не выдерживает Святого зелья. Ни один демон не игнорирует рунный круг. Так что ты за...
Гилен перебивает, монотонно, словно зачитывает техническую документацию:
— Ты либо буферизованный идиот, либо типичный невалидный хеш.
Реми моргает. Его брови медленно ползут вверх, рот приоткрывается. На секунду он выглядит точно студент-первокурсник, проваливший
— ...Что? – звучит осторожно, почти неуверенно.
Гилен вздыхает, как взрослый, вынужденный объяснять очевидное ребёнку:
— Завтрак. Я всё ещё жду.
Тишина. Потом – резкий, истеричный хохот. Реми хватается за край стола, его плечи дёргаются в конвульсивном смехе. Звук трескается, переходит в надрывный кашель, затем – в шёпот, едва различимый в полумраке:
— О, конечно! Распоряжусь...
Он встаёт, поправляет манжеты с преувеличенной аккуратностью.
— ...чтобы вам принесли помои. Свежие.
Шаги эхом отдаются по каменному полу. У двери он останавливается, не оборачиваясь:
— А рунный круг...
Щелчок пальцев – символы вспыхивают кроваво-алым, заливая камеру неестественным светом.
— ...я отключу, когда вам надоест молчать.
Дверь захлопывается с глухим ударом, словно гробовая крышка.
Гилен остаётся один. Где-то за стенами воет демон – долгий, тоскливый звук, будто ветер в печной трубе. Где-то капает вода – метроном в этой мрачной симфонии. А он...
...считает секунды до отлива. Капля. Удар сердца. Тень на стене. Ожидание.
Интерлюдия: "Маска и Перо"
Чёрные базальтовые стены Башни поглощают звуки, как прожорливая утроба. Лишь эхо далёких голосов пробивается сквозь каменную плоть, теряясь в лабиринтах коридоров. Сводчатые потолки украшены руническими фресками — они мерцают в свете магических бра, холодном и безжизненном, как льды Аргентайна.
Реми идёт, и его тень — верный спутник — то вытягивается в бесконечную полосу, то сжимается до размеров ребёнка между островками факельного света. Улыбка. Всегда улыбка. Отполированная до блеска, как доспехи на параде.
«Сколько раз ты повторял этот путь?» — шепчет внутренний голос. «Сколько раз эти стены видели тебя таким — безупречным, нерушимым?»
Братья Ордена проходят мимо, их мантии шуршат по камню, словно стая нетопырей.
— Перо режет правду, — звучит хором, и пальцы в унисон касаются записных книжек — их библии, их оружия.
— Лёд не лжёт, — бросает Реми, не замедляя шага. Формальность. Пустой ритуал.
Лестница в библиотеку узка, как лезвие ножа. Его пальцы скользят по перилам из чёрного дерева — гладким от тысяч таких же прикосновений.
«Сколько здесь было тех, кто так же шёл за знаниями? И сколько из них нашли то, что искали?»
Библиотека встречает его тишиной, тяжёлой, как покрывало. Воздух пропитан запахом старого пергамента и чего-то ещё — горького, как полынь. Послушник, худой, с синяками под глазами (слишком много ночей без сна), вздрагивает при его появлении.
— Мастер Сайлос де Сильва здесь? — голос Реми сладок, как испорченный мёд.
— Он... ушёл в город, мастер, — бормочет юноша, взгляд прикован к полу.
— Как не вовремя, — улыбается Реми, но глаза
остаются мёртвыми, как стеклянные бусины.Отдел монстрологии. Пыль. Тишина. Книги, запертые в железные клетки — на всякий случай.
«Как будто бумага может укусить».
Его пальцы скользят по корешкам:
— «Трактат о нежити» — переплёт шершавый, грубый. Человеческая кожа всегда такая.
— «Кровь и руны» — запах меди, въевшийся в страницы.
— «Ересь бездны» — книга шевелится под пальцами, словно живая. Он улыбается — по-настоящему, впервые за день.
Трапезная. Тепло. Шум. Запах жареного мяса и пряностей — острый, как напоминание о том, что он ещё человек.
Он выбирает угол — тёмный, укромный. Блюдо перед ним — жареный фазан в гранатовом соусе, картофель по-аргентайнски (тонкие ломтики, розмарин, чеснок — всё как положено). Вино — густое, тёмное, как кровь из вены.
Он ест медленно, листая страницы. Время от времени его губы растягиваются в улыбку — не той, что для мира, а другой. Настоящей.
«Голодной».
Вилочка звякает о тарелку. Где-то за спиной смеются. Он отрезает ещё кусочек мяса — аккуратно, методично.
«Сколько времени осталось до того, как ты перестанешь притворяться?» — спрашивает внутренний голос.
Он отпивает вина. Не отвечает.
Глава 11
Интерлюдия: "Ром и ржавые гвозди"
Таверна «Трезубец Зарукса» дышала перегаром, рыбьей требухой и дешёвым табаком. Воздух был настолько густым, что его можно было резать ножом — если бы кто-то из посетителей вдруг захотел этим заняться. Стены, обитые потрёпанными морскими картами и высушенными акулами, хранили память о бесчисленных драках — каждая выбоина, каждый тёмный след крови рассказывал свою историю.
В углу старый шарманщик, похожий на высохшую рыбу, скрипел похабную балладу про капитана, который «потерял якорь, но нашёл нечто интереснее». Его пальцы, кривые, как корни мангрового дерева, выжимали из шарманки звуки, похожие на предсмертный хрип.
«Жгучая Мэри» стояла в порту, потрёпанная, но гордая, как старая шлюха, знающая себе цену. На полученные от чёрного жемчуга деньги капитан заказал кое-что особенное: новые паруса, пропитанные кровью морских демонов — чтобы не гнили от солёных ветров и не боялись штормовых шквалов; укреплённые шпангоуты с рунической насечкой — на случай, если абордажные топоры захотят познакомиться с внутренностями корабля поближе; улучшенные баллисты, стреляющие гарпунами с алхимическими бомбами — капитан ласково называл их "поцелуями Мэри"; "Глаз шторма" — магический компас, встроенный прямо в штурвал. Его стрелка всегда указывала туда, где хуже всего.
Но самое главное — новая фигура на носу корабля. Резная женщина с пылающим сердцем в руках. Говорили, если приглядеться, её глаза следили за тобой.
Роберт Мейер сидел за угловым столом, его изумрудный глаз прищурен, а второй — тот, что под повязкой — ныл, предвещая смену погоды. Перед ним стояла глиняная кружка с ямарийским ромом — мутной бурдой, пахнущей жжёным сахаром и раскаянием.
«Черт бы побрал этот ром. На вкус — как помои, в которых мыли ноги после Горла.»
Он сделал глоток, скривился, но допил.